Священник зачитывал главу 7, стих 17 Откровения:

Это случится, но много лет спустя. А кто сегодня вытрет их слезы? Роберт Розен вспомнил о геройских могилах на обочинах дорог, о повешенных на деревьях партизанах и о нагих трупах во дворе тюрьмы в Тернополе. Нет, Господа там не было.

Как прекрасно было вновь оказаться на солнце. Они окунулись в пеструю жизнь на рыночной площади, где степенно прогуливались седовласые господа, одетые нарядно и с сигарами во рту. Там громыхали пролетки и крестьянские повозки, а члены «Молодежного женского союза» собирали в качестве пожертвований вещи для солдат на предстоящую зиму. В мае они уже собирали на следующую зиму, поскольку за каждым маем следует свой декабрь. В декабре тебе, Роберт Розен, уже исполнится двадцать три года, а война к тому времени должна уже будет закончиться.

Эрика первый раз посетила кафе, в то время как Роберт Розен уже побывал в такого рода заведениях во Франции и в Берлине. Солдат ведь познает мир, посещая также и кафе.

Все столики были заняты, но для солдата в серой военной форме, прибывшего в отпуск на родину, всегда найдется свободное местечко. Официантка принесла сырный торт и чай из плодов шиповника, а для солдата бутылку пива. В глубине зала кто-то на фортепьяно играл песню о маленькой кондитерской.

Он пообещал съездить с нею в Берлин. Там они отправились бы в кино, на байдарке прошлись бы по реке Шпрее, но это будет лишь тогда, когда наступит мир.

Роберт Розен рассказал ей о Годевинде, шкипере баркаса, который пригласил их в Гамбург. Они отправятся на корабле вниз по течению Эльбы, и будут плыть до тех пор, пока на горизонте не исчезнут огни маяков. Утром в воскресенье они посетят традиционный портовый концерт, затем совершат прогулку на рыбный рынок. Но и для этого им тоже нужен был бы только мир.

Оставались уже считанные часы. Как быстро бежало время. Оно мчалось навстречу тому поезду, который должен был доставить его обратно в Россию.

Мать настояла на том, чтобы он не занимался никакой работой. Солдат в отпуске не должен касаться лопаты. Его дело — есть, спать и снова есть. Эрику она тоже освободила от всяких забот по дому. Достаточно было того, что молодая женщина убирала постель и приносила завтрак своему мужу.

Они часами гуляли вдоль полей. Он проверял на ощупь землю, брал ее то тут, то там руками, в то время как она срывала бутоны первоцвета. Герхард и Кристоф пахали каждый на своей лошади, молодая пара стояла на краю поля и наблюдала за ними. От лошадей шел пар, когда они тянули за собой тяжелый плуг. Жирная, поднятая наверх земля, вся блестела; стальной лемех сверкал, отражая косые солнечные лучи. На пути пахарей не встречались воронки от снарядов, блиндажи, окопы и даже геройские могилы, одна борозда ложилась за другой, за ними кружились чайки и вороны, аисты шагали прямо по бороздам в поисках червей и кротов. В Подвангене царил свой необъятный внутренний мир: тишина разливалась до самого горизонта, на небе не было самолетов, по шоссе не ездили военные машины, не слышно было и грома пушек.

Мать в эти дни готовила исключительно его любимые блюда, стараясь на прощание угостить чем-то особенно вкусным. К примеру, картофельными оладьями с черничным супом. Она спрашивала, есть ли в русских лесах черника? Как-то после одного из таких излюбленных угощений она завела разговор о бургомистре.

— Ты должна послать своего мужа к Брёзе, чтобы он попросил освободить его от военной службы, — сказала она Эрике. — Он нам здесь срочно нужен для работы.

— Когда война с Россией закончится, тогда вы можете хлопотать об этом, — вмешался Роберт Розен. — Может быть, тебе пришлют еще одного француза или поляка, либо русских пленных. Рабочей силы сейчас достаточно.

На этом вопрос был исчерпан, и мать занималась теперь исключительно своими любимыми блюдами.

Не помогло даже и то, что дедушка Вильгельм процитировал священное писание и рассказал о старом пророке Моисее, который запрещал молодым мужьям идти на войну после свадьбы. Целый год они должны были оставаться дома, наслаждаясь радостями жизни вместе со своими женами.

— К фюреру с Библией не пойдешь, — ответил Роберт. — Если бы так было на самом деле, то тогда бы все солдаты переженились и весь год сидели бы дома, производя детей на свет Божий. Кроме того, этот Моисей был евреем, а к таким людям фюрер в любом случае не стал бы прислушиваться.

Поскольку дедушка Вильгельм не нашел тех, кому интересно было бы слушать про старого Моисея, то он стал рассказывать о вторжении русских в 1914 году. Это были все те же истории об огромном количестве огней на горизонте, о горящих мельницах, уланах, пускавших своих лошадей пастись на поля, где рос овес. Своими саблями они срубали ветки сливовых деревьев и на скаку насыщались фруктами, пока понос не вынуждал их спешиться и засесть в первую же попавшуюся канаву. Покончив с боями 1914–1918 годов, он, набив в трубку несколько понюшек табака, перешел к войне с французами 1870–1871 годов, в которой участвовал его отец. Рассказал он и о прусском орудии под названием «Толстая Берта», обстреливавшем Париж до тех пор, пока в одном из французских дворцов король Пруссии не преобразился в кайзера единой Германии. Вернувшись еще на одно поколение назад, он поделился воспоминаниями о том, как его отец видел низкорослого Наполеона, скакавшего на белом коне по Подвангену.

Все это продолжалось и продолжалось: каждое поколение обязано было высказаться на предмет своего участия в войнах. А о чем им оставалось еще говорить? Роберт Розен тоже будет рассказывать своим детям о том, что он пережил в России. И еще через сотню лет люди неустанно будут рассказывать о подобных вещах.

В последнюю ночь все так же ворковали голуби. Утром мать приготовила завтрак, который помог ему прийти в себя после обильного возлияния. Кроме того, она сложила ему в дорогу столько еды, что ею можно было бы накормить всю его роту.

Когда Эрика заявила, что собирается на лошади, запряженной в повозку, проводить мужа до поезда, она всплеснула руками.

— На обратном пути лошадь понесет, ты свалишься в канаву или же вместе с ней заплутаешь в лесу, — сказал Герхард.

— Она моя жена, ей быть хозяйкой на нашем дворе, поэтому пусть хорошенько поучится управлять лошадью и телегой, — решил Роберт Розен.

Предложение матушки Берты, чтобы Герхард для страховки поехал с ними, устроившись сзади на досках, было отклонено. Молодой паре хотелось побыть наедине.

Он чуть было не забыл свою винтовку. Она лежала под диваном в гостиной и начинала уже покрываться солдатским золотом, то есть ржавчиной. Если бы Дорхен не задела ее метлой во время уборки, то она так бы и лежала до скончания всех войн.

Над этой почти забытой винтовкой все они громко смеялись, это был последний смех в то утро. Герхард и Кристоф отправились на поля сажать картошку.

— Сегодня День Святого Панкратиуса, [57]— закричал дедушка Вильгельм им вслед. — Подождите, пусть пройдут майские похолодания.

Потом было прощание без лишних слов, без слез и объятий. Дорхен проводила повозку до главной улицы деревни. Мать предпочла сразу же уйти в дом, потому что у нее вдруг нашлось сразу много дел, и потому что она просто не смогла бы вынести сцену прощания. Матушка Луиза стояла у садовой калитки. Зять подошел к ней и протянул ей руку. Когда он уже отошел от нее, она прокричала ему вслед, что он обязан остаться в живых.