За громыхавшей повозкой неслась с лаем собака. В своей серой военной форме с винтовкой на плече он был здесь для всех чужим, внушая страх даже собакам. Внешне Подванген не изменился, война оставила свой след лишь в мыслях и переживаниях местных жителей. Деревня насчитывала девять погибших, собственно говоря, это было много на двести душ. Помимо этих убитых, тревога тяжким грузом легла на соломенные и черепичные крыши других домов, жители которых были озабочены судьбой еще двадцати одного парня. Те были взяты на войну и также могли погибнуть.

— Она вообще-то хотела прийти, — объяснял Герхард, — но ее мать сказала, что не годится, чтобы девушка ехала навстречу своему жениху.

Собственно говоря, он ведь домой-то вернулся как раз ради нее. В последние недели и месяцы его мысли были лишь о ней одной. Он представлял, как гуляет с ней по деревне, возможно, это произойдет уже в первый вечер, когда будет слышно уханье совы, а рыбы станут выпрыгивать из воды. Мысленно он бесконечно долго шел с ней к скирдам с соломой, а затем уже в темноте они возвращались обратно. Сейчас, когда она стала ему еще ближе, он не знал, о чем ему следовало говорить с ней. Какие жесты позволительны были с его стороны? Имел ли он право прикасаться к ней?

Повозка стала, громыхая, притормаживать Ему было радостно от того, что время как-то замедлилось, а затем и вовсе почти остановилось. Перед школой Герхард окончательно затормозил, чтобы объяснить, что произошло с ясенем, который, сколько помнят его люди, стоял рядом со школьным двором и укрывал своими ветвями подвангенских ребятишек. Весенняя буря вырвала его с корнем, что применительно к ясеням, имеющим крепкие стволы и корневище, может служить плохим предзнаменованием. Старики восприняли это как дурной знак. Учитель Коссак вычитал в школьной хронике: «Ясень был посажен после Битвы народов в память о победе над Наполеоном».

С этой школой у Роберта Розена были связаны воспоминания об Эрике. Она сидела на парте перед ним, косы ее болтались в разные стороны, вызывая постоянное желание подергать за них. Однажды он это сделал, и она зло посмотрела на него. В другой раз он незаметно привязал к ним листочки бумаги в виде хвостиков. Она этого не заметила и стала бегать на большой перемене с хвостиками во дворе школы, пока над ней все не начали подшучивать, и она не покраснела. Несмотря на то, что дорога к школе у них было одна, по утрам и в обед они никогда не ходили вместе. В Подвангене было не принято, чтобы мальчик прогуливался в школу вместе с девочкой. Иногда она ему подсказывала, чаще всего по арифметике. Делать это было не просто, так как она вынуждена была оборачиваться к нему. Ему, сидевшему за нею, было бы легче подсказывать, но он совсем плохо разбирался в арифметике. В ее маленьком доме он был лишь однажды, да и то лет десять назад. Из-за сильной простуды он провалялся тогда несколько дней в постели. Когда все прошло, то ему пришлось пойти к Эрике, чтобы спросить насчет школьных заданий. Он уже давно забыл о своем визите, но сейчас вдруг эта сцена явственно представилась ему вновь. Тогда он, помнится, удивился, почему в их маленьком доме так сильно пахло ванилью и корицей. Эрика на корточках расположилась перед маленьким столиком и рисовала картинку в школьной тетради, мать ее сидела у кафельной печи и вязала.

— Даже, если человек болен, он все равно должен учить уроки, — сказала ему тогда мать Эрики.

Эрика показала ему три арифметические задачки, дала три правильных решения и прочитала стихотворение со странным названием «Братец Штармац», которое они должны были выучить наизусть.

— Наша мать сейчас как раз поставила пирог в печь, — прервал его воспоминания Герхард.

Да, у матери была такая манера. Она всегда в первую очередь думала о вкусной еде. Для нее самым большим несчастьем было бы представить, что ее мальчик вернется домой с войны и у него не будет в достаточном количестве ветчины, колбасы, жаркого, холодца, медовых пряников и пирогов.

Но все вышло совсем по-другому. У садовой калитки, ведущей к маленькому дому, не видно было фигуры в ярком платье, занавеска тоже ни разу не колыхнулась. Сад был безлюдным, но в нем все было перекопано и благоустроено, у ворот цвели примулы.

Герхард несколько раз щелкнул кнутом, когда они проезжали мимо маленького дома, но там на это никто не отреагировал.

— Твоя невеста уже спит, — сказал он и ухмыльнулся.

Там, где из озера вытекала речушка, находился дом Розенов, окруженный ивами, которые вот-вот должны были зазеленеть. На крыше амбара растянулись в жемчужную цепочку белые голуби. Аисты строили себе гнездо. Когда повозка въехала во двор, они стали щелкать клювами, как будто хотели поздороваться с ним таким образом.

— Первым нашим ребенком будет девочка, — подумал он. — Если бы аисты взлетели, приветствуя его, то следовало ожидать мальчика.

Входная дверь была распахнута настежь, мать стояла на пороге, стиснув руки. Дорхен запрыгнула на все еще двигавшуюся повозку и обняла его.

— У тебя даже нет щетины! — удивилась она.

Тот, у кого еще не растет борода, жениться не имеет права, гласило мудрое народное поверье, которое в Подвангене уважали с давних времен.

Мать пристально смотрела на него, оглядывая с ног до головы, чтобы убедиться, действительно ли он в целости и сохранности. Далеко не каждый день солдаты возвращаются из России без шрамов и рубцов.

Так Роберт Розен прибыл в отчий дом. Переступая через порог, ему не пришлось пригибаться, так как дверь здесь была на полметра выше, чем вход в русские деревянные хаты.

Матушка Берта настоятельно попросила его сесть в кресло у печки.

— Присаживайся удобнее! После десяти месяцев безумства в России немудрено устать.

Дорхен занесла его винтовку в дом, задвинула ее под диван и сказала:

— Здесь нам подобные вещи не нужны.

Был приготовлен пирог, в горшке тушилась курица. Шесть бутылок Киндерхофского пива, которые Дорхен быстренько принесла из местного трактира, стояли наготове, чтобы усладить человека, вернувшегося с фронта. Большой стол был накрыт, как будто уже была свадьба. Дедушка Вильгельм сидел во главе стола, в правой руке держа клюку, а в левой — потухшую трубку.

— Я уже не могу встать, чтобы поприветствовать нашего мальчика, — сказал он. — Когда ты уходил на войну, я еще бродил по двору, сейчас я сижу, скрючившись, в кресле, курю трубку и думаю о том, что будет послезавтра.

Мать желала знать, сколько километров он прошагал по России. Географической карты, на которой он мог бы показать весь свой путь, в крестьянском доме Розенов не было, но дедушка Вильгельм прикинул на глазок, что этот отрезок мог бы быть таким же, как расстояние до гроба Господня.

— А где же Эрика?

— У тебя еще будет достаточно времени для нее, — ласково сказала мать.

Дедушка Вильгельм потребовал «Пилкаллера», [51]чтобы чокнуться со своим солдатом.

— Хотя я и не могу уже больше работать, но выпить пока еще не отказываюсь.

Роберт достал из вещмешка куклу с названием «Бабушка», которую он уже полгода таскал с собой повсюду и вручил матери.

Та осмотрела ее со всех сторон и вернула ему назад.

— Это подарок для твоей Эрики, — сказала она. — Ей вскоре предстоит играть с куклами.

Дорхен пододвинула ему пачку сигарет «Юно», которую приобрела на табачные карточки, и была разочарована тем, что он по-прежнему не курил. Она слышала, что все солдаты становятся курильщиками, хотя бы уже из-за одних лишь насекомых. Она вызвалась сбегать и привести с собой Эрику. Но мать запретила ей это делать. Жених должен сам идти к невесте, так уж повелось издавна. После второй порции «Пилкаллера» Роберт Розен поднялся и объяснил, что ему надо выйти на двор и посмотреть, как там все выглядит.

С шумом распахнул он садовую калитку, громко ступая, пошел по каменным плитам, надеясь, что дверь откроется, и рыжеволосая девушка с веснушками на носу выбежит ему навстречу. Ему пришлось дважды и даже трижды постучать.