45
Дыхание возвращалось медленно. Обливаясь холодным потом, Зуб с трудом поднялся и сел на ящик. Перед ним стоял человек в роговых очках, которые старили его молодое лицо. В руках он держал массивный портфель желтой кожи и свернутый плащ. Человек молча наблюдал.
Немного отдышавшись, Зуб взглянул на него исподлобья. Все еще стоит.
— Что, интересно смотреть?
— Не грубите, дышите глубже, — тонко улыбнулся человек, ничуть не обидевшись.
В ушах еще стоял шум. От боли в животе накатывались тошнотные волны. Кружилась голова. Она словно бы разбухла, увеличилась в размерах. Но штабели ящиков и все остальное постепенно становилось на свои места.
Разделались с ним так быстро, что опомниться не может. Это, наверно, и есть тот прием, которым хвастался Салкин — ботинком в живот, и ваших нет. Проклятый ворюга!.. Зуб понимал, что второй раз он вряд ли его когда-нибудь встретит. А если и встретит, то разве сможет отнять деньги? С этим мордоворотом он живо с ним управится.
— Надо заметить, молодой человек, что вам повезло.
Очкастый все не уходит. В чем повезло, интересно знать.
— ...Вас били неграмотные хулиганы. Дилетанты, так скыть. Ни одного синяка на лице — определенно повезло. А лицо, что б вы ни говорили, это визитная карточка джентльмена.
Человек поставил портфель и присел на ящик, положив на колени свернутый плащ. Он улыбался Зубу мягко и чуть иронически. Было ему, должно, больше тридцати, но из-за роговых очков и все сорок дашь. Одет модно: серый пиджак с ворсом, коричневые брюки, светло-зеленая рубашка с полосатым галстуком. Волосы гладко зачесаны назад. Артист, наверно. Или даже ученый. По разговору видно. А приехал, конечно, издалека. Зуб подумал об этом потому, что заметил засаленный ворот рубашки.
— Вы так на меня смотрите, молодой человек, будто я вас не выручал, а участвовал в избиении. Несправедливо. Давайте-ка лучше знакомиться. Меня зовут Бронислав Власович. А вас?
— Юрий, — нехотя выдавил Зуб.
— Вот и отлично. Вам уже легче, Юрий?
— Ничего.
Зуб облизнул сухие губы. Болезненная тяжесть, которой было налито тело, постепенно таяла.
— Секунду. — Новый знакомый щелкнул замками портфеля и извлек из него бутылку лимонада. О край ящика он ловко сбил с нее железку и протянул Зубу, — Причащайтесь.
— Спасибо, не надо.
— Ну-ну, Юрий, не стесняйтесь. Пустяки это. Вот так... Речь шла, я понял, о каких-то девидендах. Эти мустанги вас обжулили?
Зуб одним духом высадил почти всю бутылку лимонада. Говорить ему не хотелось. Однако подняться и уйти теперь неловко. Очкастый как-никак выручил его, отогнал алкашей, от которых можно было ждать что угодно. И бутылку лимонада не пожалел. Не молчать же остолопом перед этим солидным и, сразу видать, культурным человеком.
— Тот, что в берете, деньги украл, — нехотя сказал Зуб.
— Украл и вас же избил? Хм... Выходка довольно подлая. И как же этот негодяй провернул свое грязное дело? Сколько он похитил?
— Мы впятером вагоны разгружали.
— Ну-ну, и что?
— По двадцать рублей нам было. А он за всех получил и...
— Ха-ха-ха! — развеселился вдруг новый Зубов знакомый. — Каков, каналья! Примитив жуткий, а поди ж ты! Шильник, чистый шильник! Таких, Юрий, даже в тюрьму неохотно принимают. Их просто бьют. Где вы учились драться?
— Я не учился.
— Не учились? Ага, значит, природные данные. Впрочем, вы успели вручить вашему мошеннику две неплохие визитки, я видел. Ах, Юрий! Мне кажется, вам стыдно быть простачком. Иметь такие умные глаза и не уметь ими пользоваться... Стыдно! Да такую птицу, как ваш грабитель, видно по первому взмаху крыла! Ну ничего, в принципе вам даже полезно пережить такую встряску.
— Что ж тут полезного? — хмуро спросил Зуб, которому никогда не нравились нотации и нравоучения.
— Все великие должны страдать, Юрий. Иначе не быть им великими. Величие страдания. Точнее, величие через страдание. В этом что-то есть, не правда ли? Достоевского читали? Еще прочтете.
Зуб взглянул на Бронислава Власовича, уверенный, что он его разыгрывает. Но лицо его в эту минуту было серьезным.
— Величие через страдание, — задумчиво, с некоторой торжественностью повторил он. — Страдание как огненный предел, в котором благородный металл очищается от шлака. Спешите страдать, молодой человек, ибо за вас пострадает кто-либо другой, и тогда не видеть вам величия.
— Сдалось оно мне, — буркнул Зуб. — Особенно, когда жрать нечего.
— Все великие хотели есть, Юрий, а наедались только перед смертью. Если, конечно, им везло. — На губах Бронислава Власовича снова играла ироническая, снисходительная улыбка. — Ничего не поделаешь, придется и вам потерпеть. Кстати, Юрий, сытость пагубна для мыслящей плесени. Хотите знать почему? Когда вы сыты, организм занят перевариванием пищи. А когда голодны, организму ничего не остается, как переваривать мысли, чувства и выдавать идеи. Не находите?
— Нет.
— Почему же? Ну-ка, ну-ка, уважаемый оппонент!
— Я головой думаю, а не животом.
— О! — удивленно сказал Бронислав Власович.
Он внимательно посмотрел на Зуба и повторил:
— О!.. Как где-то было писано, кажется, у Бабеля, он говорил мало, но хотелось, чтобы он сказал больше. Однако, Юрий, вы пошли зарабатывать свои двадцать целковых не головой, а горбом. Отчего же? Почему бы вам не использовать ваше продолжение шеи?
Зуб промолчал. Ему откровенно не нравился этот интеллигентский треп.
— Хорошо, оставим философскую материю. Скажите, Юрий, почему вы заставляете голодать свой молодой организм? Диета?
— Денег нет, — неохотно ответил тот.
— Ну, вам кругом везет. Подумайте сами, что хуже: отсутствие денег или испорченный желудок. Деньги будут и, уверяю вас, скоро. Желудки же в аптеках не продают. А что, перевелись люди, которые согласились бы вас кормить?
— Я детдомовский.
— Хм... А ваше ФЗО? Надеюсь, повар там жив-здоров и государственное обеспечение не отменили?.. Постойте, постойте, я сейчас проверю на вас свою логику. С поваром наверняка все в порядке. Признайтесь, что вас попросили оставить училище. Скажем, за непозволительную точность удара по чьей-то неопрятной физиономии. Как я убедился, вы это умеете. Вылетев из училища, вы затаили обиду на весь мир, не хотите устраиваться на работу и с тех пор слоняетесь по городу. Что с вами случилось, еще не успели понять, а что будет дальше, еще не придумали. Верно?
— Нет.
— Ну, если я и ошибся, то наверняка в мелких деталях, — самоуверенно сказал Бронислав Власович. — Интересно, в каких?
— Что меня выгнали, это и дураку понятно.
— Благодарю вас, Юрий, — склонил голову Бронислав Власович. — Раньше мне не удавалось так быстро завоевать репутацию дурака.
— Это я так, — немного смутился Зуб. — А работать я хочу, только все документы в училище остались. И что делать, тоже знаю. Я к дядьке еду в Сибирь.
— Вот вы какой, молодой человек. Что ж, сдаюсь. Однако, пойдемте-ка отсюда. Это не наше с вами место, тут, видимо, пьяницы прописаны.
— Мне ехать надо.
— Во сколько ваш поезд идет? Зуб ухмыльнулся и не ответил.
— Ясно: в кармане ни гроша. Надеюсь, сейчас логика меня не подводит?
— Тринадцать копеек в кармане.
— Ну, знаете, вы начинены сплошными загадками, — засмеялся Бронислав Власович, беря свой массивный портфель. — Так скыть, нестандартная личность.
Они вышли из-за построек. Живот уже почти не болел, голова тоже, вроде, в порядке. Легко отделался.
— Мне хотелось бы вам помочь, Юрий.
Зуб быстро взглянул на него:
— Мне уже помогли, хватит.
— Нет, нет, не пугайтесь. Я не отношусь к разряду мошенников, я честно зарабатываю на хлеб.
— А кто вы?
— Фотограф. Скромно, не правда ли?
— Я думал...
— Вы думали, что я какой-нибудь приват-доцент? Нет, молодой человек, я им никогда не стану. С тех пор, как некоторые заинтересованные службы перестали регулировать количество ученых мужей, стан доцентов разросся до неуправляемых размеров. Их слишком много, а я не хочу быть одним из многих. — Бронислав Власович помолчал, улыбаясь про себя, потом заговорил снова: — Впрочем, лет шесть назад, когда я еще не пасся на вольной ниве, у меня была слабость — писал диссертацию. Но я не сошелся с коллегами в некоторых взглядах на науку вообще, и мне пришлось бросить их на произвол судьбы. С тех пор фотоаппаратура стала для меня роднее всяких микроскопов, а портрет рядового обывателя милее самой раззагадочной плесени.