Эсхин возвращался к пенатам своим,

  К брегам благовонным Алфея.

Он долго по свету за счастьем бродил —

  Но счастье, как тень, убегало.

И роскошь, и слава, и Вакх, и Эрот —

  Лишь сердце они изнурили;

Цвет жизни был сорван; увяла душа;

  В ней скука сменила надежду.

Уж взорам его тихоструйный Алфей

  В цветущих брегах открывался;

Пред ним оживились минувшие дни,

  Давно улетевшая младость…

Все те ж берега, и поля, и холмы,

  И то же прекрасное небо;

Но где ж озарявшая некогда их

  Волшебным сияньем Надежда?

Жилища Теонова ищет Эсхин.

  Теон, при домашних пенатах,

В желаниях скромный, без пышных надежд,

  Остался на бреге Алфея.

Близ места, где в море втекает Алфей,

  Под сенью олив и платанов,

Смиренную хижину видит Эсхин —

  То было жилище Теона.

С безоблачных солнце сходило небес,

  И тихое море горело;

На хижину сыпался розовый блеск,

  И мирты окрестны алели.

Из белого мрамора гроб невдали,

  Обсаженный миртами, зрелся;

Душистые розы и гибкий ясмин

  Ветвями над ним соплетались.

На праге сидел в размышленье Теон,

  Смотря на багряное море, —

Вдруг видит Эсхина и вмиг узнает

  Сопутника юныя жизни.

«Да благостно взглянет хранитель Зевес

  На мирный возврат твой к пенатам!» —

С блистающим радостью взором Теон

  Сказал, обнимая Эсхина.

И взгляд на него любопытный вперил —

  Лицо его скорбно и мрачно.

На друга внимательно смотрит Эсхин —

  Взор друга прискорбен, но ясен.

«Когда я с тобой разлучался, Теон,

  Надежда сулила мне счастье;

Но опыт иное мне в жизни явил:

  Надежда — лукавый предатель.

Скажи, о Теон, твой задумчивый взгляд

  Не ту же ль судьбу возвещает?

Ужель и тебя посетила печаль

  При мирных домашних пенатах?»

Теон указал, воздыхая, на гроб…

  «Эсхин, вот безмолвный свидетель,

Что боги для счастья послали нам жизнь —

  Но с нею печаль неразлучна.

О! нет, не ропщу на Зевесов закон:

  И жизнь и вселенна прекрасны,

Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах

  Я видел земное блаженство.

Что может разрушить в минуту судьба,

  Эсхин, то на свете не наше;

Но сердца нетленные блага: любовь

  И сладость возвышенных мыслей —

Вот счастье; о друг мой, оно не мечта.

  Эсхин, я любил и был счастлив;

Любовью моя освятилась душа,

  И жизнь в красоте мне предстала.

При блеске возвышенных мыслей я зрел

  Яснее великость творенья;

Я верил, что путь мой лежит по земле

  К прекрасной, возвышенной цели.

Увы! я любил… и ее уже нет!

  Но счастье, вдвоем столь живое,

Навеки ль исчезло? И прежние дни

  Вотще ли столь были прелестны?

О! нет: никогда не погибнет их след;

  Для сердца прошедшее вечно.

Страданье в разлуке есть та же любовь;

  Над сердцем утрата бессильна.

И скорбь о погибшем не есть ли, Эсхин,

  Обет неизменной надежды:

Что где-то в знакомой, но тайной стране

  Погибшее нам возвратится?

Кто раз полюбил, тот на свете, мой друг,

  Уже одиноким не будет…

Ax! свет, где онапредо мною цвела, —

  Он тот же: все еюон полон.

По той же дороге стремлюся один

  И к той же возвышенной цели,

К которой так бодро стремился вдвоем —

  Сих уз не разрушит могила.

Сей мыслью высокой украшена жизнь;

  Я взором смотрю благодарным

На землю, где столько рассыпано благ,

  На полное славы творенье.

Спокойно смотрю я с земли рубежа

  На сторону лучшия жизни;

Сей сладкой надеждою мир озарен,

  Как небо сияньем Авроры.

С сей сладкой надеждой я выше судьбы,

  И жизнь мне земная священна;

При мысли великой, что я человек,

  Всегда возвышаюсь душою.

А этот безмолвный, таинственный гроб…

  О друг мой, он верный свидетель,

Что лучшее в жизни еще впереди,

  Что верножеланное будет;

Сей гроб затворенная к счастию дверь;

  Отворится… жду и надеюсь!

За ним ожидает сопутник меня,

  На миг мне явившийся в жизни.

О друг мой, искав изменяющих благ,

  Искав наслаждений минутных,

Ты верные блага утратил свои —

  Ты жизнь презирать научился.

С сим гибельным чувством ужасен и свет;

  Дай руку: близ верного друга

С природой и жизнью опять примирись;

  О! верь мне, прекрасна вселенна.

Всенебо нам дало, мой друг, с бытием:

   Всев жизни к великому средство;

И горесть и радость — все к цели одной:

  Хвала жизнедавцу Зевесу!»