«Бл-люх. Бл-люх. Бл-люх», — шлепали по воде намокшие чуни.

«Бл-люх» — шаг…

«Бл-люх» — два…

«Бл-люх» — три…

Можно считать шаги, заставляя себя ни о чем не думать. Он согласен шагать так без конца, все равно куда. Только бы ничего больше не произошло, не сбило с ритма, который позволяет не вспоминать о том, что человек летит в пустоту, в бездонную прорву.

«Бл-люх… Бл-люх… Бл-люх…»

— Стой, черт глухой!

Это кричит бригадир у него над ухом. Он остановился. Тьма начала редеть, расступаться или глаза Петра Сергеевича — привыкать к ней?

— Оглох, что ли, батя? Светает… Отдохни, пока я огня достану. Перекурим.

Петр Сергеевич покорно выбрался на берег и присел на валежину.

Фиксатый сбросил с плеча мешок, в мешке что-то звякнуло. Свернул длинную папиросу. Потом осмотрелся кругом и высвободил из-за пояса топор. Примерился, перехватил топорище в правую руку и стал стесывать обращенную кверху сторону валежины.

Вытесав ровную площадку, опять поискал что-то глазами по сторонам, срубил нетолстую сосенку. Выколов из нее дощечку в метр длиной, старательно огладил топором. Потом выдрал из подкладки своей телогрейки клок ваты, расправил и принялся скатывать в тугой жгутик, поплевывая на ладони.

— Учись, батя!

Рукавом смел с обтесанной валежины щепочки, притиснул к ней вату более гладкой стороной сосновой дощечки.

— Начали!

Дощечка забегала по затесу на валежине, перекатывая жгут ваты. Быстрее, еще быстрее, еще…

Отбросив дощечку, Фиксатый поднес вату к носу, втянул воздух ноздрями и, раздернув жгут на две части, затряс обеими.

Противно запахло паленым, от ваты потянулась робкая струйка дыма — жгут тлел.

Прикурив, Фиксатый собрал в кучу щепки и забросал мхом. Прикрыл белую тесину скользким куском сорванной коры и только тогда уселся рядом с Петром Сергеевичем. Подмигнув, затянулся жадно и сказал, чередуя слова с клубами махорочного дыма:

— Часа через два только подъем бить будут. На разводе нас, батя, в отказчики запишут — подумают, что на работу идти не захотели. От развода до поверки — час. А там сначала в зоне искать будут. В общем спешить некуда. Жрать хочешь?

Только сейчас Петр Сергеевич обратил внимание на мешок. Перехватив его взгляд, Фиксатый самодовольно ухмыльнулся:

— Со мной не пропадешь. Держи!

Петр Сергеевич машинально взял поданный хлеб, машинально стал есть его, отщипывая по кусочкам.

— Ну, батя, теперь твоя очередь дорогу показывать. Отсюда ты поведешь…

Словно человек, которого разбудили внезапно, Петр Сергеевич дернулся и растерянно посмотрел кругом, еще не понимая, чего от него хотят.

Вокруг теснилась тайга и клочья тумана цеплялись за еловые лапы. В небе, затянутом мутными облаками, робко начинал светиться восток. Все было знакомым и в то же время необычным и чужим, словно это не по Земле, а по иной какой-то планете, страшной своей неведомостью, надо ему ступать.

Надо ступать — и нельзя ступать, потому что начальник конвоя не сказал: «Бригада, вперед!»

Потому что это — свобода, которая существует только затем, чтобы вспоминать о ней.

Затем, что каждый куст и лохмотья тумана вокруг созданы для того, чтобы прятать кого-то.

Кого-то, кто крикнет «Стой!» или молча придавит пальцем спусковой крючок.

Земля, по которой запрещено ступать!

— А если они найдут нас?

— Спишут в расход. Поня́л?

Петр Сергеевич понял.

И оттого, что он понял и подумал о мгле, еще более страшной и холодной, нежели мгла этого рассвета, сразу все переменилось. Он вспомнил, что тайга вокруг зелена, что птицы пересвистываются в ней. Спелой брусникой посыпаны мхи в борах. Солнечные блики плескаются в воде рек и ручьев, солнечные зайчики отскакивают от воды, и даже хмурые пихтачи пронизаны солнечным светом и солнечным теплом. Да, да, ведь он же проходил по этим местам, по этим светлым и радостным борам, по берегам этой певучей, серебро рассыпающей реки!..

Нет, он не хочет, чтобы его списывали в расход!

Если восток слева, а река делает поворот на север, значит… Ну да, это тридцать второй квадрат! Если подняться за хребет и идти вдоль по нему, должны попасться шурфы. За эти годы с ними ничего не стало. От шурфов недалеко до старой просеки, когда-то прорубленной топографами…

— Пошли. Сейчас выберемся на хребет и попробуем привязаться… Ну, одним словом, найти точку стояния.

А впрочем, зачем он пытается объяснять что-то этому олуху? Не все ли равно, зачем надо лезть на хребет? Надо, и все тут!

— Пошли, пошли!

Чего он там копается, наконец?

Фиксатый завязывал мешок с хлебом. Он догнал Петра Сергеевича на косогоре, куда тот влезал, цепляясь за кусты тальника с едва начинающими желтеть узкими листьями.

Несколько таких листьев остались в руке, когда ветка выскользнула из ладони. Это были милые, земные листья, тронутые увяданием. Они не обжигали ему пальцев. Петр Сергеевич остановился. То ли оттого, что поднимался в гору, то ли от другого чего часто-часто заколотилось сердце.

Иной, новый страх — страх потерять эту прекрасную землю — заставил Петра Сергеевича прибавить шагу. Только даль, только тайга могли укрыть беглецов, заслонить от всех других страхов и опасностей.

Фиксатый с трудом поспевал за геологом: у Петра Сергеевича словно крылья выросли! По-молодому легко перепрыгивал он с валежины на валежину, нырял в сосновое мелколесье, расталкивая руками хвою, как пловец воду.

— Вот, можно считать, и привязались! — обрадованно проговорил он, стоя перед глубокой прямоугольной ямой в бору. По сторонам ямы на желтом слежавшемся песке курчавился, багровел гроздями ягод брусничник.

— Есть дорога? Молодчик, батя! — Фиксатый одобряюще хлопнул Петра Сергеевича по плечу.

Заглянув в шурф, он столкнул туда сапогом сосновую шишку.

— Дорог здесь нет, есть направления. Когда-то на этом месте был лагерь поисковой партии. Если память мне уже не изменила, километрах в трех начинается старая визира…

Фиксатый надвинулся вплотную, грудь с грудью.

Спросил угрожающе и в то же время беспокойно, прищурив глаза:

— Ты не темни, батя. Найдешь дорогу? Выберемся?

Приминая брусничник, Петр Сергеевич переступал с ноги на ногу, жадно разглядывая мир вокруг себя.

Солнце, одолев разбегающиеся тучи, вставало где-то за волнистой линией горизонта. Огненный сноп ударил в небо. Капля росы покатилась по отогнутой Петром Сергеевичем ветке и, прежде чем упасть, задержалась на зазубринке желтеющего листа, вспыхнула многоцветным огнем. Добрая земля подстелила мягкие мхи под усталые ноги. Это его, Петра Сергеевича, прятали от глаз преследователей кусты. Мир был таким же гостеприимным и щедрым на свет и тепло, как прежде.

— Выберемся. Должны… выбраться…

Голос его дрогнул.

— Нам бы, главное, хлебушка до первого поселка хватило! — подмигнул Фиксатый, из глаз которого сразу же пропала обеспокоенность. — Ты только не заблуди, батя, на тебя вся надежда. Догнать нас в тайге не должны, целая ночь в запасе была. А что мы, что они — своим ходом. Да и не станут нас в этой стороне искать. У беглецов другой путь — не в тайгу, а из тайги, к железной дороге.

— Все-таки медлить не стоит, — забеспокоился Петр Сергеевич, — и, знаете, немного подальше ручей будет, так нам, может быть, по воде пройти?

Фиксатый сплюнул, ответил покровительственно:

— Ничтяк! Говорю, не подумают, что мы в тайгу кинулись. Айда прямиком!

Память не изменила геологу Бородину.

Визира, прорубленная много лет назад, заросла молодым сосняком, но Петр Сергеевич нашел ее без труда. Сосняк по́росли был тонконог и лохмат, деревца тесно жались друг к другу. Лоси, любящие ходить прямиком, намяли по визире торную, удобную тропку.

— Дорога! — преждевременно обрадовался Фиксатый.

— Звериная. Таких дорог попадется много. Нам следует держаться на юго-юго-запад, визира — только ориентир для нас. Километров через двенадцать выйдем на следующую…