— Женьку, — он нагло смотрел на Серого. — Я же говорил, как с ней познакомился, помнишь? Она бабой Амарова была тогда. Она уже тогда известной была — а сейчас вообще звезда. Венский бал там, все дела, в рекламе снимается. Уфимцева — не слышал? Не знаешь, как она выглядит? Красивая телочка, стройная, маркоташки маленькие, аккуратные…

— Какая звезда? — Серый моргнул, сощурился — придурок вместе со всем окружающим в пьяном тумане, в сигаретном дыму терял четкость, словно отражение в запотевающем зеркале ванной. — Да кто тебе, черту, даст?

— Она мне дала, — стоял на своем черт. — Рассказать?

И не дожидаясь санкции, начал рассказывать. Серега собирался заржать, обложить его и послать маслобойника в кулачок работать молча и наедине — но сначал попросту не смог совладать с языком, а потом вдруг обнаружил, что слушает гнилой его чес со все нарастающим вниманием и возбуждением. Он и не подозревал в бессловесном этом чухнаре такого красноречия!

Серый вспомнил, что была, да, в Балдаевских показаниях какая-то певица, и даже показалось, что до него действительно долетало, из радио или телека, про Уфимцеву или как ее… Это не то чтобы придало нынешнему козлиному повествованию правдивости, но каким-то образом соотнесло его с реальностью — и пьяный, мягкий, горячий Серега почувствовал, что не на шутку заводится. Он даже прихлебывать перестал, глядя на урода — так не похожего сейчас на себя, такого уверенного, развалившегося на диване, посматривающего, в свою очередь, на Серого с видом человека, которому и впрямь есть чем хвастаться. Не слушать было невозможно: гаденыш чесал как по писаному, наворачивал подробности, детали, мелочи. Срулил в не чуждую Сереге «жесткую тему», углубился в анал — и несмотря на перекошенную ухмылку на онемевшем Серегином лице, обозначавшую степень его веры в слышимое, само предположение (пусть с ходу отметаемое), что козел действительно все это делал, тем более с настоящей гламурной звездой, окатывало изнутри и понизу жгучими, щекотными выпрысками зависти, будоражащими круче любого снаффа.

С забытой во рту сигареты рухнул пепел — туда, где сдерживаемое брюками раздутие было уже почти болезненным. Серый с тупым изумлением опустил взгляд, ощерился еще кривей, безадресно неразборчиво матернулся. Что тут делать, было, конечно, гы, понятно…

Серега выплюнул быкан, махнул остатки из бутылки, пролив большую часть на подбородок и грудь. Вцепился обеими руками в край столешницы, рывком поставил себя на ноги, шатнулся, шумно двинув стол. Весело подивился степени своего окосения. Сделал пару шагов, пытаясь опытным путем определить собственный центр тяжести. Перехватил взгляд заткнувшегося козла, направленный на Серегину промежность, загоготал, стал расстегиваться.

Пальцы не слушались, Серый ругался, балансируя на норовистом полу. Расстегнулся, извлек — и завороженно уставился на бессчетное количество раз воспетый им предмет гордости, главный со времен сравнительных демонстраций в спортзальской раздевалке инструмент самоутверждения, в рассказах всегда получавший недостающие до красивой цифры полтора сантиметра; смотрел, как он тяжело и вяло покачивается, длинный и мягкий, напоминающий разбухшую от воды толстую травяную молчалку. Буксуем? — Толкнем! Есть кому…

Серый подался было в направлении телкиной комнату — но вовремя вспомнил. Обернулся, не удержался, оперся о дрогнувший стол (брякнулась на бок пустая бутылка, покатилась, ухнула на пол, покатилась по нему, рокоча). Подхватил одной рукой падающие брюки, другой — оставленный на столе ПМ, навел его на петуха. Че, сука, думал, я совсем бухой, думал, провтыкал?.. Серый чувствовал, что улыбка не помещается на роже, оттягивает голову вниз. Вот прям ща и грохну пидора: бах! Веришь?.. Не, ни хера, я могилу те рыть не буду… Он шлепнул густую слюну уроду под ноги.

Супер его так и висел на виду в прежнем состоянии. Выпитое не давало возбуждению ни спасть, ни выйти на проектную мощность. Некоторое время Серега переводил взгляд с балдометра на пистолет, потом на лоха. Левая рука держала штаны. Сумма трех слагаемых никак не вычислялась.

— Туда! — решил, наконец, Серый, показав пидору дулом на телкину комнату. — Пошел!

Хромой чмырь враскоряку поднялся с дивана, открыл дверь. Серый стер с подбородка повисшую там часть харчи тылом вооруженной правой.

— Пошел!

Один за другим они ввалились к шамолке. Та лежала, глядя в стену; обернулась, уставилась на пистолет, на Супер, опять на пистолет.

— Туда! — указал Серый петуху на дальний угол. — Смотреть будешь…

Сам он подошел к кровати с того торца, где была привязана баба, навалился коленями на крякнувшую спинку; левой рукой сгреб суку за спутанные сальные волосы, ткнул мордой себе в промежность:

— В рот!

Неловкое, трусливое, торопливое пожатие пальцев, губ. Он поднял глаза на чмыря. Тот стоял в углу, под дулом «макара», моргая на Серегу, на лице которого в очередной раз расползлась удовлетворенная ухмылка… и медленно стекла: чмырь вместе с провонявшей комнатенкой и всем остальным отступал куда-то, шажок за шажком, в ритме все более уверенных движений мягкого рта, мокрого языка… Серый вздохнул, прикрыв глаза. Его подташнивало, опьянение медленно разгоняло свою карусель, но там, где надо, он обретал и твердость, и прямоту, и мощь, и ярость. Как сосешь, тварь?.. Держа суку за патлы, он стал насаживать ее голову на себя, толкая навстречу бедра; чувствовал, как напряглась ее шея, знал, что ей противно, рвотно; Серому, как обычно, представилось, что это Жанка там, падаль, давится; он испытывал прилив свирепой энергии, наращивал амплитуду фрикций… пока, бухой, чуть не потерял равновесие. «Блякнул», рефлекторно схватился правой за стенку — мешал пистолет. Он бросил его на кровать, оперся о стену ладонью, другой рукой еще крепче уцепил тварь. Дав-в-вай… Да-вай… Да… Да… Счастливо засопел, зажмурился…

Резко дернулся: больше от неожиданности, чем от боли — ощущение на голой левой ягодице было сродни скорей пронзительному холоду… разом перешедшему в горячий поток. Серый что-то вякнул, опустил телкину башку, выдирая накрутившиеся на пальцы волосины, лапнул себя за задницу: мокро, липко!.. И тотчас задохнулся от новой внезапности, бесцеремонной и болезненной, в самой сердцевине мира. Серый вытаращился вниз, в наркозном онемении мгновенной трезвости все понял — но не поверил в видимое: разрумяненный, крепкий, скользкий от густой слюны онв левой руке суки, а в правой — свободной! — засунутое под самый егокорень ярко-цветное от крови лезвие здорового монтажного ножа… Ничего такого быть не могло!.. — хотя уже, уже было, уже произошло, оплеснув, окатив, затопив реальность алым кипятком; Серый загреб обеими руками пустоту, качнулся в невесомости, услышал чей-то отдаленный вой…

Лилось, лилось — сквозь пальцы, втиснутые в пах, — лилось неостановимо, струилось по голым ногам; все, все вокруг было в этом ослепительно-красном… Где?!!! — он дико заметался взглядом и секунду спустя сообразил, что она так и рванула с нимв судорожно сжатом кулаке — в открытую дверь, наружу, вон, налетая на косяки, дробно молотя босыми пятками в дощатый пол…

Не отнимая рук от полыхающей промежности, Серый метнулся следом — и грохнулся плашмя, ничком, схваченный за щиколотки съехавшими на них брюками. Гулко саданулся локтем, лбом, засучил спеленутыми ногами, заскользил красящими пальцами по грязным истертым доскам в крошках и пылевых катышках. Над головой мелькнул чумазый кроссовок, второй задел по виску.

Кирилл неловко перешагнул через пытающегося встать голозадого важняка, зацепив его голову, и с силой захлопнул дверь в комнату. Пригляделся к пистолету, сообразил, где предохранитель, поднял флажок и кое-как затолкал ПМ сзади за пояс. Оглядел джинсы — кажется, не измазался…

Шалагин за дверью снова заорал скулящим, захлебывающимся матом, скребанул филенку. Кирилл подковылял к вешалке, содрал с нее прокурорскую куртку, зашарил по карманам. Ключи от «бэхи», отлично. Телефон — тоже пригодится… Еще один…