Восьмидесятитысячный Новогеоргиевск, где Кирилл был раз десять в жизни, представлял из себя довольно большой по меркам области, но самый обычный райцентр, состоящий в основном из двухэтажных, построенных в тридцатых, бараков и пятиэтажных, понатыканных в шестидесятые, хрущоб. На пыльных окраинах — глухие бетонные, обтянутые ржавой колючкой заводские заборы, за теми — пузатые газгольдеры и высокие трубы, у проходных — линялые, дырявые остатки досок почета. Разбитые в кашу улицы, некошенные газоны, желтеющие и сереющие одуванчиками, алкаши на скамеечках. В центре — новенький храм, рядом — новенький «пежо» батюшки. Свадьба под Ильичем на главной площади между администрацией, судом и загсом. Гостиница «Дружба», кафе «Садко», клуб «Бродвей». В «частном секторе» — добротные цыганские особняки, черная грязь вокруг которых густо белеет, как косточками, использованными шприцами. К пункту приема металлолома на грузовых «Газелях» деловито свозят спиленные на окрестных сельских кладбищах могильные оградки.

С разрастанием кризиса иссякает пассажиропоток в Москву и обратно — хотя еще полгода назад в столице (до которой 180 км) работала чуть не четверть местных: мужики пинали болты в охране и грузинили в магазинах, тетки сортировали письма на почте и мыли полы в метро. Соответственно, Новогеоргиевская администрация, чуть что, заводила про нехватку людей — особенно ментовское начальство. Но возвращающаяся из армады гопота, готовая работать в ППС, и впрямь ехала за этим в Москву, на худой конец в Рязань, так что гопота доармейская с наступлением сумерек, не сильно разбавляемых немногочисленными фонарями, здесь традиционно была в своем праве. Немалую ее часть всегда составляли ученики и выпускники местного коррекционного интерната, отпрыски алкашей-хроников, снабжающих тот клиентурой из окрестных деревень и общаг городской окраины поколение за поколением; благо положительная демография здесь наблюдалась в основном в семьях олигофренов, мало озабоченных предохранением-планированием и рожающих по пять-семь детей, что на выходных и каникулах копились в заросших скверах наподобие обильно пестреющего тут же мусора. Пивас, гогот, «отмутили мобилку у дятла», «вывози за базар!», «петух те братан, всосал?», мать дома не вяжет лыка, отец отсутствует изначально, дядька сидит.

— …Шестнадцать, — констатировал Шалагин, высматривавший номера домов по улице Колхозной. Причалил к обочине: даже тротуаров тут не было. Повернулся к Кириллу: — Он?

Кирилл, бывавший здесь последний раз еще в детстве, неуверенно кивнул. Следак решительно распахнул свою дверцу, Кирилл, помешкав, — свою. Осторожно сошел с подножки «Монтеро», повертел головой. Рослые косматые дворняги без интереса смотрели на них с середины проезжей части мутными глазами. Ставни в приземистом трехоконном доме двоюродной бабки по материнской линии были забиты, крыша мерцала мхом, хотя в целом он выглядел даже получше иных соседей по улице. Впрочем, надежда продать его — во всяком случае, по сколь-нибудь пристойной цене — у матери пропала давно.

Бабушку Любу, похороненную десять лет назад, Кирилл помнил хуже, чем умершего гораздо раньше деда Колю, — точнее, чем то, что воскресало в сознании при мысли о нем: сдержанный бензиновый запах, цветная оплетка руля, обжигающие голые, в шортиках, ноги сиденья из кожзаменителя, накалившегося на солнцепеке, тяжелый, шершавый брезентовый чехол, которым маленький Кирилл помогал деду накрывать его восхитительный «Москвич». У деда сначала был 412ИЭ с остроугольными задними фарами, потом 2140 с черной радиаторной решеткой; Кириллов же отец — как и сам он впоследствии — автомобилизмом не увлекался, да и просто беден был, даже в советские времена. Последнюю дед-Колину машину продали уже после его смерти; жалкие деньги, вырученные за нее, оказались единственным бабушкиным финансовым резервом (в девяностых она жила только с огорода), хранимым на собственные похороны — и канувшим в итоге в пирамиде «ПИКо», что облегчила в свое время жителей Рязани и области миллиардов на двадцать рублей.

Кирилл уже сам не помнил, почему и зачем этот дом и участок в свое время оформляли на него, и сам факт, что он официально является владельцем недвижимости, никогда не тяготил его сознания. Тем более ценность данной недвижимости была куда как сомнительной. После бабкиной смерти тут недолгое время жили какие-то знакомые, но уже несколько лет дом стоял запертый, заведомо никому не нужный…

В окне противоположной, через улицу, халупы, такой же дряхлой, одноэтажной, но жилой, Кирилл заметил светлое пятно лица. Старикан какой-то, любопытствует — нечасто, видать, тут что-то происходит…

Кирилл подковылял к своему владению. Забор покосился, покривилось крыльцо, сквозь дорожку лезла трава. В палисаднике густая, в белесой бахроме крапива скрывала какой-то мусор. Важняк стоял у калитки, на которой ржавел почтовый ящик с ровным рядком пробоин, — нагнувшись, осматривал замок. Подергал ее, заставив затрястись весь забор. Огляделся по сторонам, отступил на шаг и врезал ногой. Створка готовно отскочила. Шалагин поспешил было внутрь, но вдруг остановился, оглянулся на Кирилла. Нетерпеливо мотнул головой.

Кирилл прошел в калитку. Он видел кирпичный дедов гараж, в детстве сказочно распахивавший неторопливые, тяжелые, деревянные, облупившиеся сейчас створки ворот — пуская в полный загадочно-грубоватых бензиново-масляных запахов полумрак. Важняк направился к гаражу широкими шагами, едва не сбившись на бег, — и замер перед воротами. Кирилл не знал, на что тот неподвижно смотрит, — сам он видел лишь Шалагинскую спину. Остановился тоже.

Следователь продолжал стоять столбом. Налетал откуда-то с равными промежутками зубоврачебный зуд циркулярки.

Потом Шалагин отступил в сторону, зашарил взглядом по земле, присел, что-то поднял из травы. Здоровый ржавый навесной замок. Наверняка тот самый, что отсутствовал — как теперь было видно Кириллу — в пустых проушинах ворот.

Важняк рванул створку на себя, гулко заскрежетали петли. Кирилл подошел, заранее зная, что увидит.

Ничего. Пустой гараж.

Вернулся Шалагин минут через пятнадцать. Их Кирилл провел в запертом и поставленном на сигнализацию «Монтеро», и хотя дедов гараж, куда следак загнал джип, оставался, естественно, незапертым, о том, чтобы высадить стекло машины, он не думал. И сложно сказать, что тут было для него существенней: по-прежнему едва функционирующие конечности, пистолет (ПМ, кажется), вытащенный важняком из-под мышки и молча упертый дулом Кириллу в лоб на прощание, или полная апатия, владевшая тем с последнего допроса в кабинетике а-ля райсобес…

Шалагин пощелкал выключателем, ничего не добился, открыл машину, выхватил, отпихнув Кирилла, из бардачка «маглайт» с длинной тяжелой металлической ручкой, удобный в драке. Закрыл ворота изнутри, включил фонарь, навел на Кирилла, слепя. Распахнул правую дверцу, сцапал его за затрещавшую майку и выволок наружу — Кирилл сорвался с подножки, ступил на больную ногу, потерял равновесие, завалился на машину; важняк несильно приложил его «маглайтом» по уху, рывком отодрал от джипа и припечатал спиной к кирпичной стене. Кирилл щурился, отворачивался от бьющего прямо в рожу света — а Шалагин молчал, дыша, как после тяжелой работы.

— Умный, сука… — просвистел, наконец, следак со странной интонацией: Кириллу почудилось, одобрительной. — Отмазу придумал, да — даже если допрут и наедут?.. Типа гараж ломанули, я тут при чем — так?.. Я вообще за границей был…

Кирилл молчал, зажмурясь. Под веками елозили сиреневые круги.

— Он видел… — произнес Шалагин все так же отрывисто. — Хер старый напротив… Видел, осенью прошлой, как тачку сюда загоняли… Удивился, потому что никто тут не живет давно… Иномарку темную, «сарай»… Ключами все, говорит, открыли, закрыли… А потом замок с ворот пропал… — он помолчал: — Короче, если я опять услышу, что ты ничего не знаешь… Что кто-то просто так сюда полез — где видно, что не живут… Столько лет не лазил, а тут как раз взял и полез… Если, блядь, я это услышу… — у него словно перехватило дыхание. Он отодвинулся от Кирилла, переложил фонарь в левую и достал пистолет. Опустил флажок предохранителя; сунув «маглайт» под мышку, передернул затвор, приставил дуло к Кирилловой голове, больно нажимая. — Я тя тут просто положу, сука. Сопротивление, скажу, при задержании… — брякнул «макар» на капот и перехватил фонарь так, чтобы удобно было бить ручкой. — Ну?