— Эле, я вовсе не покупаю тебя. Ты абсолютно свободна. Но, по-моему, ты моя жена. Я думаю, что и по-твоему — тоже. Со мной может произойти все, что угодно, но моя жена хотя бы материально страдать не должна. Иначе мне, как мужчине, грош цена. — И не позволил мне проводить его даже до двери. Только поцеловал в волосы и напомнил, чтобы я подключила телефон.

А я неподвижно сидела и смотрела на остатки нашего ужина и на три предмета, совершенно чужие в этой крошечной старомодной кухне, даже с учетом антикварного серебра, — визитку кандидата в члены сената штата Оклахома, золотую кредитку и раскрытую коробочку с бриллиантами в оправе из белого золота. Значит, что — я теперь больше не Элен Пленьи, а будущая миссис Майкл Уоллер, супруга нефтяного короля? Бред какой-то! Мне не нужны ни деньги, ни статус супруги нефтяного короля, мне нужен Майкл! Только Майкл! Я взяла кубок, из которого он пил, и поцеловала там, где касались его губы, его улыбка… Но она принадлежит мистеру Уоллеру, потомственному нефтяному королю и неприлично молодому кандидату в сенаторы штата!

Я вымыла посуду. Всю. Кроме его кубка. А потом вымыла и кубок. Пошла в кабинет брата и подключила телефон. Он ожил почти в моих руках! Майкл! Зачем я так долго торчала в кухне!

— Добрый вечер, Элен!

Линну я узнала сразу — по протяжной интонации и открытому «р». Она принялась восторженно рассказывать, многое я уже знала от Майкла, пожалуй, кроме того, что по распоряжению мистера Уоллера Брунсберри нанял вертолет, доставивший Линну, Никса, самого Брунсберри и Мишеля Сарди из Парижа прямиком в аббатство Мон-Сен-Мишель. Тут я вдруг почему-то подумала: а не многовато ли Мишелей? — и вовсе не вдруг — о Мишеле Вуаля…

— Так Брунар-то мой отец, — сообщила Линна. — Я прямо и не знаю, как мне теперь быть, Элен.

— Отец? — ошалело переспросила я. — С чего ты взяла?

— Мне все рассказал брат Мишель.

Майкла, что ли, она называет так, подумала я, но он-то откуда знает? Почему мне не сказал?

— Брат Мишель Пом, вернее отец Мишель. Он старый-престарый! Лет сто, наверное. Он один из тех, кто в семьдесят шестом году заверил Джессике Флер ее завещание. Она была не особенно набожной, но много занималась благотворительностью и дружила с ним. Мишель Пом был келарем тогда, а теперь просто раритетный старец. Знаешь, Элен, у меня такое впечатление, что этот древний монах был в нее влюблен! — заговорщицки пояснила Линна. — И она много чего ему доверяла. Этот Пом, как только меня увидел, чуть не прослезился. Он был уверен, что Джессика никогда не пустит в ход то завещание, потому что написала его тогда в пылу и ярости, а составит новое в пользу Брунара, потому что Брунар ей почти что сын.

— Потрясающе, — сказала я и периодически повторяла это слово с разными интонациями по мере ее повествования.

Наверняка история была действительно потрясающей, но меня больше волновали собственные трудно постижимые обстоятельства, нежели тот факт, что Брунар и его сестра — мать Патрисии — дети того самого садовника, амуры с которым и послужили поводом для развода Уоллеров. На протяжений всей своей жизни садовник оставался искренним возлюбленным Джессики Флер, однако в определенной мере тайным, поскольку Джессика вовсе не стремилась связывать себя никакими новыми узами брака, и уж тем более — с простым садовником. Тем не менее она испытывала глубокую нежность и привязанность к его детям, особенно — к сынишке, которому дала блестящее образование и ввела в общество. Абсолютно все были уверены, что именно счастливчику Дуду — Эдуару Брунару — она и оставит замок за неимением собственных детей и близких родственников. Но однажды вся эта нежность и расположение кончились.

Как известно, узнав о смерти Дональда Уоллера, Джессика Флер пригласила к себе в замок бабушку Линны — Ииркии — с ее дочерью от Дональда и мужем последней. Супруги Крийспулайнен к тому времени прожили вместе уже не один год, но детей не имели. Было видно, что муж просто не надышится на свою Ииркии-младшую, а она же просто с милой благодарностью принимает его обожание. Ииркии-младшая очаровала всех, а не только Брунара, который просто не мог понять, что такая прелестная женщина нашла в каком-то рыбаке? Затем рыбак вернулся на свой сейнер, в Финляндию, а обе Ииркии остались. У младшей был длинный отпуск, она работала учительницей в деревенской школе.

В общем, будущая мать Линны ответила Брунару взаимностью, а он просто не мог позволить себе не воспользоваться такой очаровашкой. Потом финки уехали. Но у Джессики был острый глаз, а потом пришло письмо от Ииркии-старшей — о беременности дочери, грозившей разводом, понятно, что деревенская учительница увлеклась блестящим адвокатом, — и подтвердило ее предположения. Джессика вызвала Брунара и впрямую спросила, было ли у них что.

— Нет, конечно, — на ясном глазу ответил Брунар: кандидатура финки не входила в его матримониальные планы.

Джессика пронзительно посмотрела на него и спросила еще раз. Брунар оскорбленно повторил то же самое.

Больше они никогда не заговаривали о финках, но и о наследстве тоже. А ведь Брунар, едва выучившись на адвоката, занимался абсолютно всеми имущественными делами Джессики. И она всегда хотела завещать замок ему, как сыну верного садовника Жака, но своим враньем Брунар сильно разочаровал Джессику — это же она сделала из него джентльмена и уж ей-то он обязан говорить любую правду! И она решила отомстить за вранье, оставив замок потомству Ииркии — что отчасти даже вполне справедливо: если бы Дональд не переспал с финкой, мадам Флер не прожила бы своей по-своему счастливой жизни. В тот же день Джессика написала Ииркии-старшей, что ее дочери разумнее держать язык за зубами: у нее замечательный муж, который станет таким же замечательным отцом, а вот как сложатся отношения с Брунаром — неизвестно, тем более что у того уже есть очень богатая невеста. И добавила, что в бездетном браке «скорая помощь» со стороны — это благо, и пообещала помогать материально. Что она всегда и исполняла, однако сохраняя «монастырское» завещание в тайне.

Кстати, компрометирующую Уоллера фотопленку Джессика и бабушка Линны уничтожили, собственно, для того Джессика и вызывала ее. Впрочем, была и еще одна причина, сентиментальная отчасти, — дочь Дональда. Но, как позже Джессика призналась отцу Мишелю, находиться рядом с ней было выше ее сил. Уж слишком Ииркии-младшая напоминала ей бывшего мужа — не столько чертами лица, сколько непроизвольными жестами, которые передаются вместе с генами, и особенно — улыбкой Уоллера…

Глава 27,

в которой при слове «улыбка» я вздрогнула

Ведь действительно, даже у Линны и Майкла одинаковая улыбка, подумала я, а Линна без всякого перехода спросила:

— Как ты думаешь, Элен? Я должна разыскать Брунара и рассказать правду ему?

— Тебе очень хочется? Особенно после того, что он тебе сделал? — добавила я, потому что она молчала.

— Но мой папа? — наконец произнесла Линна. — Как мне быть теперь с моим папой?

— Линна, тебе двадцать семь! Ты не ребенок!

Она вздохнула. Я решила переменить тему:

— А что там мессир Оникс? Он уже начал учить финский?

Линна вдруг фыркнула.

— Ты прелесть, Элен! Только, пожалуйста, не называй его так. Он очень стесняется и не верит.

— Кстати, а на каком языке вы общаетесь?

— С нами же Брунсберри!

— Это днем.

— Если хочешь, Элен, сама поговори с ним. Но ты, наверное, с Майклом. Я и так тебя заболтала.

— Он уже ушел. Вернее улетел. Улетел в Америку. У него предвыборная кампания.

— Это ужасно! Но почему ты не полетела с ним?

— Я? Но…

— Он не сделал тебе предложение?

Ну все всё знают! — подумала я.

— Эй! Здорово, Лени! — из трубки вдруг завопил Никс. — Ты чего, отказала сенатору? Как ты могла?

— Я вовсе не отказала… Здравствуй, Никс, как дела?

— Лучше всех, Лени! Но вы-то почему до сих пор не в Лас-Вегасе?

— А что мне делать в Лас-Вегасе?