Изменить стиль страницы

В глубине переулка стояла чугунная водоразборная колонка. Мальчик подбежал к этой колонке и надавил гладкую до гранитного блеска обтертую ручку, которая дает шумный ход нагнетенной внутри колонки воде. Ручка не поддавалась. Мальчик надавил еще обеими руками. Ручка не двигалась. Мальчик повернулся спиной к колонке и резко, пронзительным и опять остервенелым голосом заплакал на весь поселок. Я подошел к чугунной колонке, повернул ручку, и вода с грохотом и пеной ударила. При свете зари струя воды напоминала стеклянный конский хвост. Мальчик плакать перестал, повернулся лицом к колонке и стал смотреть на струю. В струе вспыхивали голубые и красные полосы, они стремительно падали, а потом разбивались, разлетаясь на мелкие куски. Так рассыпаются искры при электрической сварке.

— Рыбки, — сказал мальчик и пальцем показал на струю.

— Да, рыбки, — согласился я.

— Они играют, — сказал мальчик.

— Да, играют.

— Хорошие рыбки, — сказал мальчик и сунул палец в струю.

— Они устали, — сказал я.

— Они хорошие, — сказал мальчик.

Я опустил ручку, струя замерла, и только тоненькая струйка еще долго колебалась в воздухе, словно из колонки стекала на землю голубоватая полоска огня. Мальчик все держал в струйке палец. Потом он взял меня за руку и сказал:

— Пойдем.

— Куда?

— Пойдем.

— Куда пойдем?

— В гости.

Мы подошли к небольшой дачке под шиферной крышей среди сада. В глубине стеклянной веранды этой дачки светилась на столе среди банок и кастрюль керосинка.

— Ну, пока, — сказал я, остановившись перед калиткой.

— Пойдем, — сказал мальчик, не выпуская руки.

— Нет, пока. Я пойду. Мне нужно идти. — Я высвободил пальцы из его ладони.

Мальчик повернулся ко мне спиной и тем же пронзительным голосом заплакал на весь поселок. Стеклянная дверь веранды распахнулась, и по крыльцу спустился лысый старик в телогрейке и в валенках с галошами. Под телогрейкой сутулились узенькие плечи, галоши волочились по земле, и на ходу старик вихлял необыкновенно широким женским задом. Старик приблизился к калитке, ласково посмотрел на мальчика и задушевно спросил:

— Ну что, что ты, Костик?

— Дядя, — сказал мальчик и перестал плакать. Он пальцем указал на меня.

— Дядя. Какой хороший дядя! — согласился старик.

— Хороший, — сказал мальчик, — дядя не хочет в гости.

— Идите к нам в гости, — сказал старик и теми же задушевными глазами посмотрел на меня.

— Вы знаете, мне нужно идти, — сказал я.

— Я буду плакать, — сказал мальчик старику.

— Он будет плакать, — сказал старик мне.

— Неужели ты будешь плакать? — спросил я и положил руку мальчику на голову.

— Он будет плакать, — подтвердил старик.

— Идите к нам в гости, — сказал мальчик. — У нас хорошо. У нас мама. И папа придет с работы.

— Мне нужно идти, — сказал я, стараясь говорить проникновенно. — Он плакал, я и подошел к нему.

— Ну побудьте у нас немного. Вы ведь не очень спешите, — сказал старик. — А ему будет приятно, он ведь маленький.

— Мне будет приятно, — сказал мальчик, не глядя на меня, а глядя на старика.

— Я вижу, вы не очень спешите. Пойдемте, я покажу вам наш сад, — сказал старик очень просительным голосом, как будто разговаривал не с мужчиной, а с маленьким ребенком.

— Наш сад, — подтвердил мальчик.

— Ну хорошо, — согласился я, — если уж так нужно. Да и я действительно не очень спешу.

Сад, небольшой, но развесистый, обступил дачку, и чувствовалось в этих безлистых деревьях, что не спят они, а уже просыпаются.

— Это Машенька, — подходил старик к одному дереву, — у нее сладкие и душистые яблоки. Их очень хорошо есть под вечер, когда ужин еще не приблизился и есть еще не очень хочется, но приспела охота пить. В такое время в городе пьют лимонад или минеральную воду.

— Машенька, — подтверждал мальчик.

— Она молоденькая и здоровенькая у нас.

Подходили к другому дереву.

— Это Зина, — говорил старик.

— Зина, — подтверждал мальчик.

— Плоды у нее немного твердые, но ароматные и с острым кисловатым вкусом. Из нее хорошо варить варенье. Напоминает ревень. Она совсем еще девочка.

— Девочка, — соглашался мальчик.

— А это репочка, — продолжал старик. — Ее плоды внешне похожи на репу. Но если варить компот, очень хорошо регулирует пищеварение. Кишечник, знаете ли, начинает прекрасно работать. Перистальтика…

— Пиритальтика, — пояснил мальчик.

— А это вишни. Это черноплодная рябина. Прекрасные настойки на ней. Вы обязательно отведаете. Вот придет с работы сын, и сядем за стол. Он у нас зоотехник в соседнем совхозе.

— Константин Константинович! — раздался из дачки женский голос, голос чистый, раздающийся ровно и звуком своим напоминающий какой-то аромат, может быть, как раз аромат черноплодной рябины.

— А у нас гость! — громко откликнулся старик.

— У нас гость, — крикнул мальчик. — Мы позвали дяденьку. Он совсем хороший.

— Так ведите гостя в дом. И быстро идите сами, бродячие люди.

— Какие мы бродячие? — сказал старик.

— Мы совсем не бродячие, — сказал мальчик.

«Это я бродячий», — подумал я.

На веранде среди жестковатого, чуть крахмалистого запаха керосина и сытых опьяняющих паров борща с привкусом соленого арбуза стояла большая рыжая женщина, и от этого казалось, что среди веранды светит луна. Низкая луна осенней ночи, когда она встает багровая. Густо стекали с головы ее и покачивались поверх спины алые и явно некрашеные волосы, тяжело завязанные в огромный узел, как иногда завязывают хвосты лошадям. Лицо женщины было тесно усажено веснушками — так полной осенью закрывает листвой лесную поляну. Лицо смотрело на меня добро и весело.

— Добрый вечер, — сказала мне женщина и посмотрела на мальчика. — Опять привел гостя. Так уж он любит гостей, прямо плачет, когда гостей нет. Проходите, сейчас муж, придет, и поужинаем.

Она взяла меня под руку и провела в прихожую, взяла мое пальто, пригласила в гостиную. Гостиная, наполненная мебелью и разными привлекательными предметами, встретила меня уютом и теплом. Здесь добродушно и спокойно устроились телевизор с огромным зеленоватым экраном, длинный приемник на высоких ножках, стеклянный книжный шкаф почти во всю стену с множеством книг, вдоль соседней стены длинная полка с пластинками, среди комнаты полированный круглый стол, белый, и белые же полированные стулья, в углах по мягкому креслу; на книжном шкафу — фарфоровый голубоватый дог, дог лежит и смотрит в сторону поверх людей на пританцовывающую рядом с ним фарфоровую цыганку в красном длинном платье и с бубном в откинутой руке; над входной дверью — широкие лосиные рога, и на одном роге лежит ветка дуба, на другом — ветка клена, листья ссохшиеся, но еще яркие; на телевизоре тоже фигурка, уже бисквитного фарфора, — девушка-спортсменка, она катит широкий обруч. И в комнате пахнет печеньем, конфетами и каким-то косметическим кремом или зубной пастой.

Константин Константинович подвигает к телевизору одно из кресел и спрашивает:

— Вас как, простите, зовут?

— Рогволод.

— Какое удивительное имя! — говорит Константин Константинович. — Будем смотреть хоккей, сегодня какие-то хорошие команды. Садитесь, пожалуйста, в наше кресло.

— «Спартак» и «Крылья Советов», — говорит Костик и подбегает ко мне.

— А, простите, откуда у вас такое удивительное имя? — спрашивает Константин Константинович, настраивая телевизор. — Я вот уже восьмой десяток на свете живу, сорок лет работал зоотехником, но такого не слышал.

Он говорит, со значением выговаривая слово «зоотехник», звучно произнося «э».

— Откуда? — спрашивает Костик и устраивается у меня на коленях.

Входит хозяйка с большой обливной кружкой и протягивает ее мне.

— Попробуйте нашего квасу, это, можно сказать, наш фирменный квас.

— Это наш квас, — подтверждает Костик.

Я беру гладкую, ласковую кружку двумя руками и начинаю пить.