Исполнитель старинных романсов Антон Горемыка, позаимствовавший свой псевдоним у персонажа писателя Григоровича, чтобы не строить собственную известность на пустом месте, свои жестокие романсы предварял легкомысленными куплетами, каждый из которых кончался словами:

Теща пребывала в нелепом и безграмотном положении «на дому», видимо, потому, что автор не нашел другой, более подходящей рифмы. Есть такие авторы, в сознании которых все похожие по звучанию слова отталкиваются, как одноименные заряды, а притягиваются разноименные, что годится в физике, но в поэзии ни к чему.

И все равно публика смеялась…

Почему у глупости такой веселый вид? Встретившись с ней, мы не грустим, что было бы естественно, а смеемся…

Заложив легкий фундамент из разудалых и развеселых куплетов, Горемыка принялся возводить здание из жестоких романсов, жестокость которых была умерена требованиями репертуарной коллегии. Впрочем, смягчены были лишь отдельные, наиболее жестокие выражения. Так, вместо: «Нет, никогда тебя я не любил!» — Горемыка пел: «Нет, иногда тебя я не любил!», слегка изменив смысл, но почти сохранив звучание слова.

Вышедшие на смену Горемыке «Зеленые гитары» рвали на себе струны, как рвут на себе рубахи подвыпившие удальцы, и даже подпевали себе, показывая, что не один Горемыка не лыком шит, что и они умеют себе подпевать, раз уж он берется себе подыгрывать. Между тем сам Горемыка ревниво выглядывал из-за кулис и нетерпеливо переминался в ожидании своего выхода.

Алмазов протиснулся между родителями и направился в буфет.

Буфетчица за стойкой что-то переливала из бидона в судок и встретила его негостеприимно:

— С настоящим. На писателя небось пойдут?

— Пойдут. Только где я возьму писателя? Алмазов выдержал паузу, хоть это стоило ему немалых усилий.

— У меня есть один писатель. Очень хороший писатель.

— Очень хорошего мы не потянем. У нас средства ограниченные!

— О чем вы говорите! — Алмазов приобнял администратора и подмигнул буфетчице, хотя любой другой, менее одержимый идеей, поступил бы на его месте наоборот. — Вы знаете, сколько он написал? Вы за всю свою жизнь не прочитаете.

— Не прочитаю, — твердо сказал администратор.

— Вам не нужно будет читать, — успокоил его Алмазов. — Для того и проводятся встречи с читателями, чтоб читатели не читали. Чтоб они только слушали. Между прочим есть что послушать. И вообще живое общение очень обогащает.

— Я понимаю, обогащает… Но у нас средства ограниченные…

Зазвонили к антракту. Публика хлынула в буфет, разметав собеседников и не тронув только буфетчицу, надежно укрытую за стойкой.

Алмазов выбрался из буфета и опять почувствовал себя на родительском собрании. Мама Дюймовочки, дедушка Короля Эльфов… Родители сидели в фойе так же торжественно, как в зрительном зале, с непоколебимой уверенностью, что настоящее искусство не здесь, а там, где снимаются их дети.

Видя, что представитель студии направился к выходу, так и не выбрав нужный типаж, и считая это компрометацией Дома культуры, администратор попытался его удержать:

— У нас после концерта танцы. Повращаетесь в гуще народа, и глазами увидите, и руками потрогаете типаж.

— Да, видно, горит ваш очаг, если приходится танцами зарабатывать, — вскользь посочувствовал Алмазов.

— На танцах как раз не горит. Горит на других мероприятиях.

— Вот видите. И при этом вы отказываетесь от настоящей культуры в лице писателя? Писатель отличный, Купер, может, слышали?

— Ну кто же не слышал о Купере! — поспешно воскликнул администратор, словно боясь, что его заподозрят в невежестве. Хотя не исключено, что он действительно что-то о Купере слышал.

— Вот видите, и вы слышали. На том и порешим. Мы вам Венеру, а вы нам — фанеру!

Глава 4. Наследник великого однофамильца

В сценарных кругах Федор Иванович Купер был известен как один из ведущих специалистов по Фенимору Куперу и в своем творчестве разрабатывал творчество великого однофамильца. У великого однофамильца было несколько преимуществ: во-первых, он был первым, во-вторых, был великим, в-третьих, образно говоря, он открывал Америку, которая ко времени Федора Купера была давно открыта. Но у Федора Купера было одно важное преимущество: он жил позже Фенимора, шел по стопам Фенимора, разрабатывал пласты Фенимора, брал свое добро там, где его находил, говоря словами Мольера, тоже писателя.

В наследии Фенимора Купера Федор Иванович нашел немало своего добра, результатом чего было несколько фильмов, в титрах которых значилось: «По мотивам Фенимора Купера», — хотя не только мотив, но и текст принадлежал Фенимору.

«Тайный агент» — по мотивам романа «Шпион».

«Проводник судов» — по мотивам романа «Лоцман».

И, наконец, «Заплечных дел мастер» — по мотивам романа «Палач».

Но не всегда Федор Купер пользовался чужими мотивами. Начинал он со своих. Пусть слабеньких, негромких, но все же своих.

Начинал Федор Купер как исторический фантаст. Суть этого жанра заключается в том, что автор пишет историю, но не такую, какой она была на самом деле, а такую, какой ему хочется, чтоб она была.

Так, в романе «Тебе, Мария!» он рассказал о любви Марии Стюарт и Малюты Скуратова. Встретились они на эшафоте. «Мария!» — воскликнул Малюта по-шотландски. Она положила голову ему на грудь. «Не сюда», — улыбнулся палач, и в улыбке его не было радости.

Маркиза де Помпадур, в своем сомнительном девичестве Жанна Антуаннета Пуассон, направила в Россию тайного агента, выдававшего себя за Вечного Жида, имея в виду не национальность, а долголетие. Это была обычная легенда для шпиона, которая со временем превратилась в настоящую легенду, а еще позднее стала претендовать на место в действительности.

В непридуманной действительности ничего этого, разумеется, не было, и пути всех упомянутых исторических личностей разошлись, но в придуманной действительности они сошлись — благодаря заботам Федора Купера, который, как исторический фантаст, отображал именно придуманную действительность.

Надо сказать, что фантазия Купера не ограничивалась историей, а совершала регулярные экскурсы из прошлого в будущее, ни на минуту не задерживаясь в настоящем. Семья же его жила в настоящем. Жена служила в современном учреждении, получала современную и весьма своевременную зарплату и рожала Куперу современных детей, а не каких-то далеких пращуров. И готовила ему жена не вчерашний, не завтрашний, а сегодняшний обед, потому что ни один человек не может быть сыт обедом из прошлого или из будущего. Упирая на это, она призывала мужа больше заботиться о нелетающих тарелках, чем о летающих, чтобы форма этих тарелок не существовала в отрыве от содержания.

Эта семейная критика в конце концов возымела действие, и Купер ушел из литературы в кино, чтобы обеспечить семье существование в настоящем, или, как принято говорить, настоящее существование.

— Первое, что я делаю после утверждения сценария, это выбрасываю сценарий, — декларировал режиссер свою порочную практику.

Конечно, сценарий ему был ни к чему: какой же бог творит по сценарию? Но для формальности (и богу приходится соблюдать формальность) он дал согласие, чтобы именно эти, куперовские бумажки проходили инстанции, утверждались, подписывались, а впоследствии сдавались в архив.

Да, Купер был сценарист, а к этому уже ничего не добавишь. Можно добавить еще одного сценариста. Можно добавить и режиссера в качестве сценариста. Можно добавить оператора в качестве сценариста. Но при этом сам ты останешься в прежнем качестве сценариста — только обрастешь соавторами, как могучее дерево грибами, которые и шляпу не снимут, а все корни успеют оттоптать.