– Да, Юра, сходи, сходи. Купи чего-нибудь, купи. А потом на озеро пойдем, искупаемся, постираемся. Ты правильно решил, ты верно мыслишь, ты просто гений, – промямлил Хасан, растянувшись в тени БТРа.

– Хасан, я надену твою песчанку, а то мой комбез в крови весь?

– Надевай, жалко что ли.

Я одел ХБэшку Хасана и напялил на ноги его кроссовки, которые он снял с убитого духа.

– Насчет «колес» мы не договаривались, – услышал я голос Хасана.

– Этого духа я убил, так что молчи, а то я вообще их тебе не отдам.

– Ладно-ладно, надевай на здоровье. Только не забудь вернуть обратно.

Я уже, было, собрался идти, как вдруг заметил, что со стороны кишлака к нам направляется фигура в военной форме; я положил автомат обратно на место со словами:

– К нам в гости кто-то прется.

– Кто там, шакалы? – спросил Хасан.

– Да нет, не похоже, кто-то из бойцов.

– С нашей роты? – опять спросил Хасан.

– Да фиг его знает. Хотя нет, подожди. Во черт! Это же Качан. Какого хрена он по кишлаку болтается?

– В дукан, наверное, ходил за жратвой, он же вечно голодный, – ответил Хасан, зевая.

– Прячьте мясо, – посоветовал Урал.

– Да пусть жрет, мы уже наелись, а до завтра оно пропадет, – сказал я Уралу и сел на землю, облокотившись на колесо БТРа.

Через пару минут Качан уже сидел возле мяса, и с довольной улыбкой ковырялся в нем своим ножом, он вообще скромностью никогда не страдал.

– Слушай ты, абрек херов, разрешение надо спрашивать. В горах воспитался, что ли? Пришел, уселся молча, и с наглой рожей жрешь наше мясо, – возмутился я.

– А тут и спрашивать почти нечего, сожрали все мясо, одни мослы остались.

– Во, ни хрена себе, он еще и недоволен, ему проглоту еще и мало. Да там мяса хватит всему полку обожраться, – возразил Хасан.

Качан же, не обращая ни на кого внимания, продолжал поглощать жареное мясо, орудуя штык-ножом.

– Качан, что хорошего в дукане есть? – спросил я.

– Да ни х…я там нету, – набитым ртом ответил Качан.

– Ну что-то же есть.

– Да он сожрал, наверное, все, – подколол Хасан.

– Мура там всякая, рис, мука, сушеные фрукты, – ответил Качан.

– Виноград есть?

– Да есть, этой фигни там навалом.

– Ты был возле комбатовского БТРа, что там шакалы решили? – спросил я Качана.

– Насчет чего решили? – спросил Качан.

– Да-а, Качан, с тобою все ясно, – махнул я рукой.

– О чем ты, Юра? – переспросил Качан, чавкая.

– Да так, ни о чем. Ты, Качан, хавай, хавай, это, пожалуй, единственное, что у тебя хорошо получается.

– А че чай не сладкий, дайте сахара, – невозмутимо произнес Качан, отпивая чай из котелка.

– Может тебе еще морду вареньем намазать?! – выпалил я, поражаясь его наглости.

– Э-э, поставь котелок на место, рожа носатая, это мой чай, – раздался голос Хасана.

– Да тебе че, воды жалко? – возмутился Качан, продолжая отхлебывать чай.

– Дай сюда мой чай, кочерыга х…ева! – крикнул Хасан и, подскочив к Качану, забрал у него из рук котелок.

– Да на-на бери, че ты из-за какого-то чая повелся, – недовольным голосом произнес Качан.

– Если хочешь пить, возьми из бака воды, а чай не трогай. Понял? И ваще, вали отсюда на свой блок, тебя взводный давно ищет.

– Не гони, Хасан, я взводного только что видел, он уехал на БТРе с саперами.

– А ты че не уехал? – спросил я.

– Да этот кишкоблуд в дукан ходил, чтоб пожрать без «хвостов». Куда только ему столько хавки лезет? Такой маленький, тощий, а жрет, как свинья, – продолжал напирать Хасан.

– Да че ты разорался? Если мяса жалко, то так и скажи, – обиженно произнес Качан, отодвигаясь от мяса.

– Да забирай ты это мясо и вали отсюда. Дай спокойно отдохнуть, в полку от тебя покоя нет, так ты и здесь уже все мозги выеб-л, – разошелся Хасан.

Мы с Туркменом посмотрели друг на друга и рассмеялись. Нам было ясно, из-за чего Хасан так разоряется. Хасана, конечно, понять можно, Качан тип такой, если он надыбает что-нибудь в чае, то завтра весь полк про это будет знать. Об этом, конечно, рано или поздно станет известно, в армии такие вещи долго в тайне не удержишь, но язык Качана может все это дело очень сильно ускорить.

– Ну ладно, ладно, успокойся ты, наконец, я уже ухожу, – буркнул Качан, пытаясь отрезать кусок мяса побольше.

– Да забирай все, пацанам на блок отнесешь, – предложил я Качану.

– Ага, конечно, оставит он, по дороге все сожрет и кости проглотит, – не унимался Хасан.

Качан бесцеремонно снял мясо с трубы и, искоса взглянув на Хасана, направился в сторону своего блока, продолжая на ходу отрезать куски мяса и запихивать их себе в рот. Качан хоть и был глубокий пофигист, но спорить с Хасаном он все же не стал. Из всех бойцов с нашей роты подкалывать Хасана могли только я и Туркмен, все остальные злить этого чокнутого Таджика как-то не решались.

– Хоть бы спасибо сказал, грач голодный, – крикнул ему вдогонку Хасан.

– Ну тебя, Хасан, и понесло, – сказал я, когда Качан скрылся за БТРом.

– Да пошел нахер этот балабол, ему ничего нельзя доверить, щас разнесет по всем блокам, а там шакалы прознают, и в конечном счете, пиз…ец нашему чаю, – объяснил Хасан.

– Да Хасан, я прекрасно понимаю твое беспокойство. Дай котелок, я хлебну чаю и пойду, куда недавно собирался, – я взял у Хасана из рук котелок.

Допив чай в котелке, я поднял автомат, проверил патроны в магазинах и, повесив автомат на плечо, направился в сторону дукана.

Зайдя в глубь кишлака, я заметил на окраине маленькую мечеть, она стояла на бугре, и хорошо была заметна. Мне никогда не приходилось бывать внутри подобных заведений, я не был ни в мусульманских мечетях, ни в христианских церквях, ни в каких либо еще религиозных заведениях, и мне очень захотелось заглянуть внутрь этой мечети. Немного постояв и подумав, я направился к ней.

Мечеть была не больше обычного дувала. Единственное, что отличало ее от дувала, так это сделанная куполом крыша с торчащим из нее полумесяцем и арочный вход, расписанный замысловатыми восточными узорами и надписями на арабском языке.

Подойдя поближе, я остановился в раздумье, рядом с мечетью никого не было видно. Эту мечетьку, конечно же, не сравнить с большой мечетью в Герате. Мечеть в Герате – это действительно мечеть в полном смысле этого слова, находясь рядом с ней, поистине ощущаешь красоту и величие этого сооружения.

Я хоть и относился скептически ко всякого рода вероисповеданиям, но все же при виде божьей обители у меня где-то глубоко в душе появлялась какая-то непонятная тревога: что ни говори, а ведь не безгрешен. К тому же мы находились в таком месте, где в любой момент можно загреметь на тот свет, а когда тебе смерть постоянно дышит в затылок, мысли про жизнь загробную иногда будоражат сознание. Не знаю, кто как, а у меня лично рука бы не поднялась разрушить мечеть или церковь. Я придерживался мысли «нельзя опровергать то, о существовании чего, ты не знаешь», а я не знал, есть бог или его нет, и поэтому однозначные выводы на сей счет делать не торопился, но и серьезно о подобных вещах я тоже как-то не задумывался. А ко всякого рода священнослужителям я относился сугубо отрицательно, я им просто не верил, они прежде всего люди, а людям свойственно врать.

Немного постояв у входа в мечеть, я, было, уже решился войти вовнутрь, как вдруг услышал рядом голос, прозвучал он не громко, но довольно таки твердо:

– Шурави, не оскверняй святое место своим присутствием.

Я вздрогнул, и резко развернувшись вскинул автомат, в одно мгновение сняв его с предохранителя. Метрах в пяти от меня, на углу мечети стоял какой-то старик. Солнце, заходящее за макушки гор, слепило мне глаза, и я толком не мог разглядеть этого деда. «Откуда он взялся? Ведь никого рядом не было» – подумал я, отходя немного в сторону, при этом не отводя дуло автомата от его фигуры. Отойдя от слепящего глаза солнца, я стал разглядывать старика, держа его на прицеле. Это был сухой, древний старикан с седою бородой и морщинистым лицом, одет он был в длинный халат, из-под которого торчали черные сапоги с загнутыми вверх острыми носами, в руке он теребил бусы, так называемые четки. Судя по виду, это, скорее всего, был местный мулла. Я молча смотрел на него, держа автомат наготове, а старик, между тем, молча смотрел на меня. На его лице не было никаких эмоций, будто б у меня в руках был не автомат, а черенок от лопаты, а я был не обдолбленный советский солдат, у которого «каша» в голове, а обычный милый юноша в военной форме. Никакого страха при виде наведенного на него дула автомата этот старик не испытывал. Его тусклый взгляд не выражал ничего, и походил этот старик на безжизненную мумию, лишь рука, теребящая четки, выдавала в его фигуре что-то живое.