Этому приходилось учиться. Такие вещи могут быть определены только человеком, машинному анализу они недоступны. Первое время Ильгет училась, тренировалась на вещах, уже отклассифицированных опытными наблюдателями, но уже через месяц, по точности ее работы, ей доверили оценивать вещи самостоятельно.

Кроме того, Ильгет должна была написать аннотацию к произведению и определить точно его поджанр, с чем, впрочем, автор мог и не согласиться.

Вся работа Службы Информации была «подводной», авторам незаметной и недоступной, и служила только для статистики. Ильгет предполагала, что подобный тотальный контроль мог бы привести к жестокой диктатуре — при которой авторы неугодных государству произведений репрессировались бы, а произведения запрещались. Но этого не было даже в малейшей мере, собственно, в статистику поступали безличные анонимные сведения, об авторе и самой книге знала только Ильгет. В циллосы СИ, и на столы руководства поступали обобщенные данные, без имен и конкретных содержаний, из этих данных формировались графики информационных потоков, и дальше формулировались требования — усилить тот или иной противопоток. Невозможно было ослабить какой-то поток, это противоречило бы свободе самовыражения. Всегда только — усилить противоположный, то есть найти авторов, пишущих в ином ключе, с иным мировоззрением, выдвинуть их на первые страницы сетевых библиотек, прорекламировать каким-то образом.

И это было по-своему, наверное, несправедливо...

Но эти минимальные усилия государства по воспитанию граждан были необходимы хотя бы из-за сагонской угрозы.

Нельзя недооценивать информационную угрозу. Надо поддерживать фон. Надо постоянно поддерживать в обществе желание рожать детей, заниматься наукой, работать, лететь в Космос и в новые колонии, внушать, что быть ученым или воином-героем — это хорошо, а обывателем, владельцем ресторанчика — скучно и мелко. На том стоит Квирин, в отличие даже от планет Федерации. Что наркотики и разврат — это зло, однозначное зло, а спорт и искусство — прекрасно.

Ильгет, проходившая основы информационной войны, все это отлично понимала. Сагонам ничего не стоило бы захватить Квирин, если бы не существовало Службы Информации. Создать поток произведений, рекламирующих индивидуализм, мещанство, антигосударственные настроения, да просто наркотики и разврат — ничего не стоит, тем более, что такие произведения на Квирине есть всегда. Если бы такой поток хлынул — а организовать это сагонам несложно — дух квиринцев очень скоро оказался бы подорван, герои растерялись бы, не зная, за что сражаться, чистые оказались бы развращены, ученые потеряли остроту мысли и творческие способности, возможные лишь при предельном напряжении души и тела. Сагоны получили бы доступ даже на сам Квирин.

Они именно потому здесь и не появлялись — им не за что было зацепиться.

По сути дела, то, чем занималась Ильгет в СИ — было той же самой профилактикой сагонской инвазии. Что несколько успокаивало ее — пусть так, но она выполняет ту же работу, что и ее товарищи в ДС.

Малышка росла и развивалась, и вскоре Ильгет ощутила легкие толчки в живот. Эти ощущения наполняли ее счастьем. Миран еженедельно осматривал ее и поражался — беременность протекала так, будто у Ильгет никогда не было никаких проблем со здоровьем.

Как-то незаметно подступило Рождество. Праздник Ильгет встречала вместе с Беллой, но у себя дома — она взяла к себе и крестников.

— Весело у тебя теперь, — сказала Белла, глядя на малышей, возившихся на полу с четырехмесячной собакой, Ноки была постоянной любимой живой игрушкой.

Они вернулись из церкви, весело поужинали все вместе. Молились и пели песни, потом играли с детьми в новую электронную игру. А вот теперь малыши возились с собакой, а старшие присели на диван, Белла — с бокалом вина, Ильгет — персикового сока.

— Скоро их будем укладывать, — сказала Ильгет, — и так им сегодня попозже разрешено... У бабушки они ложатся в восемь.

— Они долго у тебя пробудут?

— До самого Нового Года. А что — пусть... мне веселее. Я вообще никогда не знала, что с детьми так здорово может быть. Может, я сама на ребенка чем-то похожа, не знаю...

— Да уж.. дитя мое. Иль, а что твоя мама, кстати? Ты ведь ей писала?

— Она отказалась ко мне приехать. Вроде, там у нее своя жизнь... Поблагодарила за подарки, попросила прислать фильм о малышке, когда родится.

— Ты, кажется, не слишком расстроена.

Ильгет пожала плечами.

— Особой духовной близости у нас нет, хотя и жаль, конечно.

— А мне Арнис близок, — сказала Белла, — ближе всех моих детей, он больше всех похож на меня. Хотя я простой биолог, а вовсе не боевик, как он. Но он еще ведь и мальчик.

— А мне кажется, Арнис с удовольствием занимался бы наукой. Он так увлекается социологией. И он очень умен.

— Да, конечно, — Белла кивнула, — в школе он занимался информатикой, знаешь...

— Да, я слышала, он написал статью, которую вынесли на межпланетное обсуждение.

— И он летал на Олдеран, на конференцию, в 15 лет. Мы были уверены, что он станет ученым. Ведь это же редкость, можно сказать, вундеркинд. Он был книжным ребенком... знаешь, есть мальчишки, как вот Норри, у них один интерес — на симуляторах погонять, побегать, попрыгать, компьютерные игры, рэстан. Вот для таких СКОН — самое место. Арнис же... он мог сутками от книжек не отрываться. Общался с учеными в Сети. Многие были поражены, когда он пошел в СКОН. Как раз, кстати, после этой конференции... сдал минимум и пошел учиться на ско.

— Но тебя это не удивило, — задумчиво произнесла Ильгет. Белла покачала головой.

— Нет, Иль. Он был нравственно... глубоко ранен, понимаешь? Всем злом, которое творится в мире. Я это знала. Да, всех беспокоит, например, то, что происходит в Глостии. Но только Арнис мог из-за этого плакать. Когда был маленьким. Однажды он смотрел фильм, снятый по Евангелию, и плакал... А ведь он вовсе не такой уж чувствительный, нормальный мальчишка, достаточно терпеливый и вовсе не нытик.

— А потом, когда вырос, он перестал плакать. Навсегда, — тихо сказала Ильгет.

— Да... перестал. Он начал бороться со злом. Он просто принял такое решение — не говорил ни мне, ни кому другому, наверное, но про себя так решил. Такой выбор... Но многие, конечно, удивлялись.

Лайна побежала за Ноки, шлепнулась и заревела. Ильгет бросилась к ней, подняла, начала утешать.

— Ну все, им уже спать пора. Одиннадцатый час.

От постоянного моросящего дождя — Мягкое время — спасались под крыльями ландеров. Иволга крепко спала, положив голову на живот своей собаки, белой Атланты. Рядом спал Иост. Аурелина копалась в двигателе своей машины, безнадежно заглохшем, надеясь разобраться как-нибудь.

Арниса тоже клонило в сон — в последнее время спать было совершенно некогда. От усталости руки казались неподъемными, веки слипались. Но написать Ильгет необходимо, может, потом и не будет времени. Иль переживает... только бы ничего не случилось из-за этих переживаний. С нашей доченькой.

Что бы написать-то? Арнис набирал текст прямо на спайсе.

"Здравствуй, Иль, радость моя, сокровище! Все время думаю о тебе, и люблю. Ты спрашивала, как у меня со снами...

Арнис остановился. Какие тут сны, он давно забыл, что это такое, здесь сон — это черный провал в небытие, тревога выдирает из сна с кровью.

"... Да, иногда ты снишься мне, и доченька тоже. Ты еще не придумала для нее имени? Говорят, что беременные иногда чувствуют имена детей. Вот когда у нас будет мальчик, назовем его Эльм, мои сестрицы не захотели почтить память брата, а это не есть хорошо. А девочку я тоже пока не знаю, как назвать.

Солнце мое, милая, ты самая светлая, самая лучшая, и я даже до сих пор не верю, что ты — моя...