— Нет... я вовсе это не имела в виду... я просто спросила, почему...
Ильгет встала, отошла к окну. Сердце разрывалось от боли. Она плакала, сама того не замечая.
— Пита, — сказала она глухо, — я, наверное, действительно неправа. Не знаю. Прости меня, если можешь.
— Ты мне сломала всю жизнь! — выкрикнул Пита, — а теперь — прости! Теперь она будет извиняться...
— Пита, — спокойно спросила Ильгет, — у тебя есть... другая женщина?
Он вдруг замолчал.
— Да, есть.
Эти простые слова обожгли Ильгет, точно плеть. Она замерла и схватилась за спинку кресла.
Да что это я... будто это в первый раз. Хотя каждый раз больно.
Сагон всегда неправ...
— Она давно... у тебя?
— А твое какое дело?
— Это важно, — с трудом произнесла Ильгет, — это правда важно. Для меня.
— Это тебя не касается! Ты что, всерьез решила, что я буду тебя ждать, как собака, месяцами? Я, знаешь ли, в отличие от твоего Арниса, нормальный мужчина, и я не могу ждать, когда ты соизволишь обратить на меня внимание.
— Но почему же ты... раньше... не говорил об этом...
Ильгет уже плохо слышала. Она держалась за спинку кресла и покачивалась, все плыло вокруг. Она не догадывалась сесть или лечь, чтобы стало легче. Шрам в спине болел так, будто болт по-прежнему торчал в зияющей ране, и боль волнами расходилась по телу.
Но от этой боли становилось даже как будто легче, если на ней сосредоточиться, не так тяжело ложатся на душу злобные, ранящие слова.
— А разве тебя когда-то интересовало мое мнение? Разве ты пыталась хоть когда-нибудь меня слушаться, поступать так, как хочется мне? Хотя бы прислушаться к тому, что я говорю?
Господи, как дышать тяжело.
— Пита, прости... если это не так... Не знаю.
— Ну хорошо, — сказал он, — вот давай проверим. Вот я тебе сейчас говорю — я хочу, чтобы ты вышла из ДС. Если ты хочешь, чтобы у нас была семья, ты должна жить в семье, а не шляться неизвестно где по галактике. Вот с этого момента ты выходишь из ДС и приобретаешь нормальную профессию, подходящую для женщины. Ты это сделаешь?
Ильгет выпрямилась. Сквозь боль. Взглянула на мужа.
— Нет, — сказала она.
— Вот видишь! — победно закричал Пита. Ильгет снова покачала головой.
— Нет, Пита... это как церковь. Это невозможно. Прости.
Она снова была «непрошибаемой». Стальной внутри. Меланитовой. Пита почувствовал это и взглянул злобно.
— Ну все, — сказал он, — мне надоело. Осточертело все. Сколько можно унижаться, терпеть эти издевательства! Прощай, дорогая! Я от тебя ухожу, можешь спокойно выходить замуж за своего Арниса или кого угодно, кто сможет выдержать твой характерец.
Пита метался по квартире, складывая вещи в чемодан, и время от времени забегал в гостиную и выливал очередную порцию соображений о том, какой Ильгет ужасный человек. Она отвратительная хозяйка. Он молчал все эти годы, но ведь в квартиру зайти страшно! И это даже на Квирине, где самой ничего мыть не надо. Она вообще не женщина. Что — вот это можно назвать женскими руками и плечами? Она извращенка просто. И не случайно она не родила ребенка! Она так и дышит злобой, излучает злобу, она ненавидит всех и вся. Она не только убивает людей на войне, хотя это само по себе отвратительно. Она еще и ненавидит буквально всех окружающих, например, его мать, которая всегда делала Ильгет только добро! Да вообще всех ненавидит и обо всех говорит гадости! А уж ее отношение к мужу...
Ильгет уже понимала, что все это говорится от бессилия и злости. Она не воспринимала больше смысла слов, видела лишь, как по квартире мечется несчастный, больной, измученный человек, и хочет чего-то добиться... чего — любви?
— Пита, — сказала она, — я тебя люблю.
На миг ей почудилось, что муж поколебался. Что сейчас он расплачется, бросится ей в объятия и попросит простить его и забыть все, что он наговорил. Ильгет знала, что простит, и что много дней потом будет мучительно переживать и забывать, и в конце концов действительно забудет. Так было уже не раз.
Право выбора, вспомнилось ей вдруг. Свобода воли. Все мы обладаем свободой воли, и все мы вольны совершить поступок. Выбор. Вот только некоторые выборы бывают необратимыми. Как был необратим поступок Евы в райском саду, как необратимо предательство Иуды.
— Ты думаешь, что опять буду перед тобой извиняться? — закричал Пита.
— Нет, мне не нужно извинений...
— Ты вот такая гордая, да? Ну и сиди со своей гордостью!
Он выскочил из гостиной. Колени Ильгет ослабели, и она опустилась на кресло. Ничего не думая, не чувствуя, она сидела некоторое время. Пойти за Питой? Неужели семья рушится окончательно? Надо спасать. Она встала, но шрам вдруг пронзил ее тело болью. Ильгет остановилась. Сделала два шага. Господи, какая боль, дышать даже трудно. Даже не дойти до соседней комнаты. А может быть, если я дойду, семья будет спасена. Она шагнула, но боль снова скрутила ее. Пита показался на пороге — с большой сумкой в руке.
— Я ухожу, — спокойно сказал он, — сиди одна со своим самомнением. Ты никому не нужна.
Хлопнула входная дверь (даже здесь он умудрился громко хлопнуть дверью). Ильгет упала на диван. Боль немного ослабла, уже не пронзала ее тело, как копьем, а так, просто ныла где-то внутри.
За окном стемнело, а Ильгет лежала все так же, без движения.
Больно. Просто невыносимо больно. Вот, наверное, про такое и говорят — «нести свой крест». Но Господи... слишком уж. Вот сейчас просто невыносимо.
Он ушел навсегда? Господи, неужели все кончено? И она осталась одна — навечно? Но за что, почему? У Питы другая женщина... вероятно, он ушел к ней. Он не мог бы уйти, если бы другой не было. Он очень зависим от того, кто живет рядом. Не может существовать в одиночестве.
Может быть, он еще вернется? Да, возможно... Он ведь все равно привязан к Ильгет. Он любит ее. И он всегда останется ее мужем. Их брак хоть и не венчан, но признан нормальным браком.
Сейчас Ильгет ни о чем не могла думать. Она просто так лежала, в памяти всплывала то одна жестокая фраза Питы, то другая, и каждый раз шрам отзывался болью, и начали болеть точки от сагонских игл. Ильгет старалась убедить себя в том, что все это неправда, что она не такая уж плохая... но ведь раз Пита так говорит, наверное, что-то есть в его словах? Ведь не может же быть, чтобы за этим ничего не стояло? Наверное, она действительно настолько плохая. То, что она не женщина — это уж точно. Тут он прав на все сто процентов. А вот насчет ее высокомерия...
Раздался звонок в дверь. Ильгет медленно поднялась. Ей не хотелось сейчас никого видеть... да и видок у нее — лицо все в слезных разводах, растрепанная, бледная. Может, просто не открывать? Но она уже подала рукой жест домашнему циллосу, дверь открылась. Ильгет шагнула в прихожую и попыталась собрать руками растрепанные волосы.
Она замерла. На пороге стоял Арнис.
В руке он держал небольшой букет темных роз.
— Иль, — прошептал он, с ужасом глядя на нее, — что с тобой?
— Ничего, — тихо сказала она, не двигаясь с места.
— Ты одна?
— Да.
Арнис помолчал, потом спросил тихо.
— Твой муж... ушел?
— Да... в очередной раз.
— А... — сказал Арнис, — а я вот... хотел заскочить на минуту, цветы... это тебе.
— Ну заходи, — безжизненным голосом произнесла Ильгет.
Он шагнул в прихожую, протянул ей букет. Ильгет рассеянно взяла цветы, не зная, куда их деть, положила на тумбу.
— Иль, тебе плохо? — спросил он.
— Да, — так же ответила она.
— Я останусь... ладно? Ты не думай, я... просто не могу, когда ты плачешь.
— Оставайся.
Не все ли равно, подумала Ильгет. Конечно, это нехорошо, могут подумать, что... но ведь мы с Арнисом вовсе не собираемся заниматься чем-то таким. А что подумают — ну и пусть. Чего мне терять-то?
Она оторвалась от дверного косяка и покачнулась. Арнис придержал ее за плечи.