Дорогая Дэйнс!

Я представляю себе, как ты сейчас читаешь это письмо, маленькая морщинка пересекла твой в остальном безупречный лоб, ты удивлена, зачем еще одно письмо от меня, если не успела ответить на предыдущее.

Прежде чем я перейду к неприятной части своего письма, сообщаю, что послал посылку моему крестнику, она скоро прибудет. В ней несколько вещей, которые обязательно пригодятся любому мальчику в жизни: швейцарский армейский нож, хороший бинокль, который я в прошлом месяце купил в Германии, и компас на случай, если он захочет путешествовать сам. Солдатики в форме британской армии вспомнились мне уже потом, я надеюсь, что они понравятся ему.

Мне нелегко говорить тебе это, но ты была права, Дэйнс. Я помню, как сказал тебе в апреле, что всегда любил тебя и всегда буду любить. Это было правдой тогда, и это правда сейчас. Но любовь к тебе всегда была улицей с односторонним движением, дорогая, так что ты не можешь винить меня за то, что я отчаялся.

Помнишь Джила Сандерса? Друга Адама в Лондоне? Мы с ним стали хорошими друзьями, и именно он помог мне понять, что я не могу посвятить всю жизнь любви к тебе и никогда не получу тебя. Он рассказал мне об Адаме, Дэйнс.

Дана положила письмо на подоконник. Ее лицо ничего не выражало, когда она прошла на кухню и вернулась через пару минут со стаканом воды в руке. Постояла немного, глядя на океан, а когда стакан опустел, осторожно поставила его на столик, взяла письмо и продолжила чтение.

Я не буду притворяться, что понимаю, но раз ты всегда ясно давала мне понять, что я не тот, кто тебе нужен, то думаю, мне и не надо притворяться. Я справлюсь с этим, Дэйнс, у меня своя жизнь, работа, и я больше не собираюсь ждать, пока ты полюбишь меня. Не думаю, что мы можем остаться друзьями. Так что мы не будем часто видеться, и я не хочу, чтобы мы переписывались. Но я хочу, чтобы ты была счастлива, по-настоящему счастлива, поверь.

Пожелай мне удачи.

Твой Питер.

Солнечный свет внезапно померк, и Дана выглянула в окно посмотреть, не начался ли дождь. Небо было чистым, и даже были видны тени на воде. Солнце светило так же ярко, как и тогда, когда она начала читать письмо Питера. Она вышла на веранду и стала смотреть на океан, вцепившись в перила так, что пальцы побелели. Она не могла представить себе жизнь без Питера. Он всегда оставался где-то в тылу, и она оцепенела от мысли, что на подсознательном уровне она приняла как должное то, что он всегда будет ждать ее и терпеливо заботиться о ней в своей обычной манере. Закрыв глаза, представила лицо Питера, его озорные глаза, когда он рассказывал какой-нибудь анекдот, его нежные губы, когда он целовал ее. Слезы потекли по щекам, когда она подумала, как легко его отвергла. Дана смяла письмо, которое все еще держала в руках. Она напишет ему обязательно, но боль пронзила сердце, когда поняла, что он, вероятно, ушел из ее жизни насовсем, потому что она оттолкнула его. Горячий ветер шевелил ее волосы, она нетерпеливо убрала их с лица и закрепила резинкой, которую достала из кармана.

Дана машинально вернулась к мольберту, взяла широкую кисть и начала наносить на полотно темно-коричневую краску. Сосредоточиться не удавалось, мазки были машинальными, ею овладела апатия. Все еще держа в руке кисть, она оценивающе посмотрела на свою работу. Все было плохо. Дана потерла глаза другой рукой и выглянула в окно в полной уверенности, что на этот раз солнце точно зашло за тучи. Ей стало холодно и зябко, знобило, словно при гриппе. Она устало накрыла мольберт покрывалом и легла на кушетку, приложив руку ко лбу. Слезы потекли из глаз, и она зарыдала.

Дане казалось, что с тех пор, как встретила Маршалла, она испытала страсть, потом научилась жить без любви, и, наконец, обрела счастье в заботе о сыне. Она подумала о своем безмятежном романе с Адамом, но чувство одиночества охватило ее, и она зарылась лицом в подушки, неожиданно поняв, что ни Адам, ни Уэллес никогда до конца не заполнят пустоту в ее сердце. Она села, опустив ноги на пол и невидящим взглядом уставилась в стену напротив. Ощущение внутренней опустошенности не отпускало, и она почувствовала себя такой же заброшенной, одинокой, как тогда, когда была ребенком и плакала о своих настоящих родителях, которых никогда не знала.

Минуты проходили, Дана сидела одна на кушетке, угнетенная и подавленная. Потом, рассердившись на себя, встала, постаралась выкинуть из головы все, кроме рисования, и во второй раз за этот день, откинув покрывало с мольберта, начала яростно рисовать.

19

— В чем дело? — Адам снял с себя выходной пиджак и небрежно бросил его на стул, включил лампу. Приглушенный свет оставил в тени мольберт, бросавший тени на стены. Его седеющая борода была аккуратно причесана, и он выглядел удивительно элегантным в своей новой рубашке и ярко-красных подтяжках для смокинга. Он участливо смотрел на Дану. На ней было простое черное шифоновое платье без пояса, волосы были уложены в шиньон, а на запястьях и в ушах сверкали бриллианты. Она, даже не взглянув на Адама, молча вышла на веранду.

— Дана? Что случилось? — повторил он, идя следом.

Огромное темное небо было усеяно звездами, дул прохладный ветерок, соленый запах Тихого океана наполнял ночь.

— Ничего, — ответила Дана, все еще не глядя на него. Она глубоко вздохнула, наслаждаясь свежим воздухом. В ее ушах все еще звучали голоса людей, пришедших в музей Гетти. Эти любители природы настойчиво пытались обратить на себя внимание Адама. Дана покорно улыбалась и вела светскую беседу, но ее мысли были далеко. Она понимала, что Адам не удовлетворится ее ложью. — Все в порядке, я просто устала.

— Ты волнуешься насчет выставки?

На приеме была и Майда Айрес, искусствовед из Лос-Анджелеса, окруженная толпой друзей, и она сильно превозносила Дану, громко объявляя, что ее выставка будет заметным явлением в искусстве. Дане понравилась эта женщина, но смущал ее энтузиазм на публике, хотя она знала, что Майда только выполняет свою работу, рекламируя ее выставку.

— Нет, не совсем, — ответила Дана, делая очевидное усилие, чтобы сменить тему. — Все прошло хорошо, правда? Я имею в виду вечер. Вы собрали много денег, да?

— Да. — Адам подошел к Дане сзади и обнял, обхватив руками ее грудь. Борода щекотала ее обнаженное плечо, когда он прижался к ней и стал покусывать ухо. Дана откинулась в объятиях, чувствуя тяжесть его тела, и закрыла глаза, когда он опустил руки ниже, спуская ее платье так, что обнажались груди, и он мог ласкать соски. — Это был просто успех. — Он повернул Дану лицом к себе, взял ее руки и положил их себе на плечи, а сам обнял покрепче. Дана чувствовала запах его свеженакрахмаленной рубашки и жар, передавшийся от его тела, когда они слились в объятии, застыв в знакомой позе. Адам отодвинулся и многозначительно посмотрел в ее глаза, которые были на одном уровне с его, затем поцеловал ее долгим страстным поцелуем, расстегивая молнию на ее платье, которое тут же свалилось к ногам. Дана отступила назад, вытащила шпильки из прически, и ее длинные волосы рассыпались по плечам. Она стояла обнаженная перед ним, немного дрожала, и задрожала еще больше, когда Адам поднял ее и быстро отнес в дом.

Вначале они торопливо любили друг друга. Адам быстро вошел в нее и достиг своего оргазма секундами раньше, чем она, и оба упали на кровать, их тела были мокрыми от пота, а дыхание неровным. Затем, не говоря ни слова, повернулись друг к другу и начали ласкаться, зная, как лучше доставить другому удовольствие и возбудить его. Дане казалось, что она проваливается в бездну, когда Адам ласкал и дразнил ее так, как еще никогда не делал, медленно доводя ее до оргазма, пока она не упала на подушку с закрытыми глазами, дрожа от страсти и удовольствия. Она почувствовала, как Адам встал с нее и лег рядом, чтобы обнять ее и прижать к себе, как делал это обычно. Но на этот раз он тихо лежал, не дотрагиваясь до нее. Дана придвинулась к нему и заглянула в безучастное лицо.