Не заслуживало бы доверия и чье-то заверение “Я знаю, что это рука” при взгляде человека на свою руку — не знай мы, при каких обстоятельствах это высказывается. Если же мы ихзнаем, это кажется порукой того, что делающий заявление человек в этом отношении нормален.

442. Разве не может быть, что я только вообразил, будто знаюнечто?

443. Представь себе, что в языке нет слова, соответствующего нашему “знать”. — Люди просто высказывают утверждение. (“Это — дерево” и т. д.) Естественно, они порой и ошибаются. И поэтому добавляют к предложению некий знак, указывающий, насколько вероятной считается ошибка, — или мне следовало бы сказать: насколько вероятна эта ошибка в данном случае? Последнее удается делать, оговаривая особые обстоятельства. Например, “Аобратился к Всо словами: „...я стоял совсем рядом с ним, а слышу я хорошо"”, или же: “Вчера Абыл там-то. Я его видел издали. Зрение у меня не очень хорошее”, или: “Там дерево. Я отчетливо вижу его и сто раз видел до этого”.

444. “Поезд уходит в два часа. На всякий случай проверь еще раз” или: “Поезд уходит в два часа. Я только что посмотрел новое расписание”. Имеет смысл также добавить: “В таких вещах на меня можно положиться”. Полезность такого пояснения очевидна.

445. Но если я говорю: “У меня две руки”, — на что я могу сослаться, чтобы засвидетельствовать достоверность этого? Самое большее — указать на обычность обстоятельств.

446. Почему же я так уверен, что это моя рука? Разве на такого рода уверенности не основывается вся языковая игра? Или: разве такая уверенность не предполагается (заведомо) в языковой игре? Тот,кто в нее не играет или играет неверно, именно в силу этого не узнает предметы с уверенностью.

28.3

447. Сравни с этим 12 х 12=144. В этом случае мы тоже не говорим “возможно”. Коль скоро данное предложение предполагает, что наш счет и вычисление безошибочны, что наши чувства при вычислении не обманывают нас, — оба предложения, арифметическое и физическое, находятся на одной и той же ступени. Готов утверждать: физическая игра так же достоверна, как и арифметическая. Но это может быть неверно понято. Мое замечание логическое, а не психологическое.

448. Хочу заявить: коли не вызывает удивления то, что “абсолютно бесспорны” арифметические предложения (например, таблица умножения), то почему надо изумляться тому, что таково же и предложение “Это моя рука”?

449. Нечто должно быть преподано нам как основа.

450. Я хочу сказать: наше обучение имеет форму “Это фиалка”, “Это стол”. Правда, ребенок мог бы впервые услышать слово “фиалка” и в предложении “Это, возможно, фиалка”; но тогда он мог бы спросить: “Что такое фиалка?” В ответ на это, конечно, можно было бы показать ему картинку.Ну, а что, если бы “Это...” говорили лишь при показе картинки, а в других случаях всегда говорили бы только “Это, может быть,...”? Что бы из этого практически следовало? Всеохватывающее сомнение не было бы сомнением.

451. Не имеет силы мое возражение Муру - что смысл обособленного предложения “Это — дерево” неопределенен, поскольку неясно, что именно представляет собой “это”, которое характеризуют как дерево; ибо этот смысл можно сделать более определенным, сказав, например: “Вон тот объект, похожий на дерево, — это настоящее дерево, а не искусная имитация”.

452. Было бы неразумно сомневаться, является ли это настоящим деревом или... .

То, что мне это представляется несомненным, ничего не значит. Если сомневаться здесь было бы неразумно, это нельзя было бы усмотреть из моего мнения. Так что требовалось бы правило, устанавливающее, что сомнение здесь неразумно. Но и правила такого нет.

453. Правда, я говорю: “В этом не усомнился бы ни один разумный человек”. — Разве можно представить себе, что образованный судья спросил бы, является ли сомнение разумным или неразумным?

454. Бывают случаи, когда сомнение неразумно, но есть и другие, когда оно представляется логически невозможным. И между ними, кажется, нет никакой четкой границы.

29.3

455. Всякая языковая игра основывается на узнавании слов и предметов. Мы усваиваем с равной неумолимостью и то, что это стул, и то, что 2х 2=4.

456. Если, следовательно, я сомневаюсь или не уверен в том, что это моя рука (в каком бы то ни было смысле), то почему я не сомневаюсь и в значении этих слов?

457. Не хочу ли я тем самым сказать, что уверенность заложена в сущности данной языковой игры?

458. Сомневаясь, исходят из определенных оснований. Речь идет вот о чем: как сомнение вводится в языковую игру?

459. Пожелай торговец без всяких на то оснований, просто для уверенности, обследовать каждое яблоко, почему бы ему (затем) не обследовать само это обследование? И можно ли здесь говорить о вере (в смысле религиозной веры, а не предсказания)? Все психологические слова здесь только уводят от главного.

460. Я иду к врачу и, показывая ему свою руку, говорю: “Это рука, а не...; я ее ушиб и т. д. и т. д.” Неужели я при этом просто сообщаю что-то лишнее? Разве нельзя, например, сказать: предположив, что слова “Это рука” являются сообщением, — как можно было бы рассчитывать на то, что он это сообщение понимает? Ведь если сомнительно то, “что это рука”, почему же не подлежит сомнению также то, что я человек, сообщающий об этом? — Но с другой стороны, можно представить себе случаи — пусть даже и очень редкие, — когда подобное объяснение не является излишним или всего лишь излишне, но не абсурдно.

461. Предположим, я врач, ко мне приходит пациент, показывает свою руку и говорит: “То, что здесь похоже на руку, — это настоящая рука, а не искусная имитация”. После чего он рассказывает о своем ушибе. — Разве я действительно увидел бы в этом некое сообщение, пусть даже излишнее? Разве я не принял бы это скорее за бессмыслицу, правда имеющую форму сообщения? Ведь если бы это сообщение действительно имело смысл, то на чем бы основывалась уверенность пациента? Данному сообщению недоставало бы соответствующего контекста.

30.3

462. Почему мур к вещам, которые он знает, не причисляет, например, того, что в такой-то части Англии есть деревня с таким-то названием? Иными словами: почему он не упоминает факты, известные ему, но не каждомуиз нас?

31.3

463. Но ведь сообщение “Это — дерево”, сделанное в тот момент, когда никто и не думал в этом сомневаться, могло бы быть своеобразной остротой и в качестве таковой иметь смысл. Так когда-то и в самом деле сострил Ренан.

3.4.51

464. Мое затруднение можно продемонстрировать еще и так: я сижу, беседую с другом. И внезапно говорю: “А ведь я все это время уже знал, что ты NN ".He излишне ли это замечание, хотя оно и истинно?

Мне кажется, эти слова напоминали бы приветствие “Здравствуй”, сказанное собеседнику в середине разговора.

465. А если бы вместо “Я знаю, что это — дерево” было “На сегодня известно более... видов насекомых”? Если бы кто-то вдруг произнес эту фразу вне всякого контекста, то можно было бы подумать, что между делом он размышлял о чем-то своем и высказал вслух только одну из фраз, связанных с новым поворотом его мысли. Или еще: он впал в транс и говорит, сам не понимая своих слов.

466. Стало быть, мне кажется, что я все время уже что-то знал, и все же не было смысла говорить, высказывать эту истину.

467. Я сижу в саду с философом; указывая на дерево рядом с нами, он вновь и вновь повторяет: “Я знаю, что это — дерево”. Приходит кто-то третий и слышит его, а я ему говорю: “Этот человек не сумасшедший: просто мы философствуем”.

4. 4

468. Кто-то не к месту говорит: “Это — дерево”. Он мог бы произнести это предложение, потому что вспомнил, что слышал его в похожей ситуации; или же его внезапно поразила красота дерева и это предложение было восклицанием; или же он произнес его самому себе в качестве грамматического примера (и т. д.). И вот я спрашиваю его: “Что ты имел в виду?” - а он отвечает: “Это было адресованное тебе сообщение”. Будь он настолько не в себе, что захотел бы сообщить мне это, разве я не был бы вправе предположить: он не ведает, что говорит?