Она покачала шутливо головой, негодуя.

— Вы снова и снова подавляете меня своим опытом и преимуществом возраста.

— Ничего другого я и не могу предложить, кроме возрастного превосходства.

— А огромное сердце! — Алина взяла руку старика и пожала ее.

— Пожалуйста, прекратите, Алина. Звучит так, как будто у меня увеличен этот орган в результате болезни желудочка сердца, а мне только этого не хватало.

Девушка постаралась не обидеться.

— Во всяком случае, вы описали Маттея абсолютно верно. Он точно такой.

Рууд удовлетворенно кивнул.

— Итак, он для вас самый фантастический, самый прекрасный мужчина на свете.

— Да! — вырвалось у нее. — Я вообще не понимаю, как могут женщины увлекаться какими-то другими мужчинами.

— Радуйтесь, что не все женщины влюблены в вашего Маттея. Иначе возникла бы ужасная толчея.

Алина почти с удовольствием ответила:

— Маттей фантастический мужчина по сравнению со всеми другими. Назовите, кого хотите. К тому же никакие женские чары на него не действуют. Не так, например, как на Уоррена Битти.

Рууд отрицательно взмахнул рукой.

— Он забавный, очень привлекательный, но, вероятно, не так хорош в роли любовника, как говорили о нем.

Алина, подумав, ответила:

— Я не представляю, как женщина, которая была с ним близка хоть раз, могла бы от него уйти.

— От Уоррена Битти?

— Ах, что вы, от Маттея! Ведь от такого мужчины просто нельзя отказаться.

— Таким образом, вы предполагаете выйти за него замуж и так привязать его к себе, чтобы только смерть могла разлучить вас? — Рууд дружески улыбался, но в его голосе звучала ирония.

— Я… — Алина в смущении замолчала, когда до нее дошел смысл только что сказанных ею слов. Нельзя было так откровенничать. — Я не знаю… Я еще об этом не думала!

— Только не вынашивайте никаких планов в начальный, бурный, так сказать, период влюбленности, — предостерег Рууд. — Два раза из моих многочисленных браков я женился именно в этот период. Подожди я хотя бы год, то взял бы ноги в руки и был таков.

— Но все же, почему нужно выждать первый год?

— Потому что по опыту в первый год из-за активного брожения половых гормонов, вызванного взаимным сексуальным влечением, рассудок у людей почти «не работает». И было бы, конечно, неплохо, если бы они теряли разум на более короткое время, достаточное, правда, чтобы узнать друг друга и внять совету родителей: не жениться так быстро.

— Но вы же сами не придерживались этого принципа, господин Хуттман.

— Увы, и мне потом приходилось горько раскаиваться в этом, — ответил он. — Но, с другой стороны, если бы я соблюдал данный принцип, то все время переживал бы, что упустил свое счастье, и тоже бы горько раскаивался. — Он пожал плечами. — Как ни крути, и так, и так плохо. Это, например, также относится и к воспитанию. Если его нет, то, мол, плохо. Но я всегда не доверял хорошему воспитанию. Оно только мешает посвятить себя действительно интересным делам в жизни.

Подперев подбородок рукой, Алина внимательно смотрела на своего старого друга.

— Я могла бы долго-долго слушать вас, — призналась она.

— Едва ли. Самое позднее часа через два-три вы захотели бы снова вернуться к Маттею. — Он поднял бутылку. — Еще один коньяк?

Алина отрицательно покачала головой.

— Нет, я должна научиться сопротивляться вашему искусству обольщения. Знаете, ведь до нашего знакомства я, может быть, всего лишь раз и выпила на всех студенческих праздниках и вечеринках.

— Да, да… — Рууд сделал шутливо-осуждающий жест. — Вечеринки быстро превращают в алкоголика самого устойчивого. В этом случае у меня для вас есть только молоко!

— До чего же у вас милый юмор! — Алина погрозила ему указательным пальцем. Она поднялась, разгладив свои черные легинсы и широкий длинный, до колен, черно-розовый пуловер с откинутым капюшоном (лето вновь обернулось прохладой), и оглянулась на дверь. — Я должна вернуться, Маттей, вероятно, скоро придет, а мне хочется приготовить романтический ужин для двоих.

— В качестве благодарности за две счастливые недели?

Алина кивнула.

— И чтобы успокоить совесть, ведь моя исповедь все еще не состоялась. Хотя она и не должна уж слишком сильно меня мучить — Маттей видит во мне только фанатку, и, в конце концов, я ведь действительно фанатка!

Рууд иронически улыбнулся.

— Значит, вы, между прочим, талантливая и честолюбивая карикатуристка, будете компенсировать это, ублажая Маттея… в том числе, и кулинарным искусством!

Алина еще раз погрозила ему пальцем.

— Ваша фантазия заходит слишком далеко, господин Хуттман!

— Извините, я не должен больше забегать вперед. — Рууд выглядел удрученным. — А вы кстати, умеете готовить?

— Я бы не стала называть это громким словом «готовить», — уточнила Алина и снова села в кресло, на этот раз с достаточно унылым видом.

— И все же?

Алина ответила тихим, смущенным голосом:

— Консервированные супы. — И тут же радостно добавила: — Но, щедрой рукой добавляя приправы, я превращаю их в нечто божественное, я бы сказала, в поэму.

— Выходит, я могу, вероятно, попросить вас хотя бы раз поработать в моей кухне и благодаря вашей щедрой руке превратить что-нибудь в божественную поэму? Однако, осторожности ради, только тогда, когда распрощаюсь с моими последними вкусовыми ощущениями.

— У вас слишком острый язык, господин Хуттман. — Алина поспешно посмотрела на свои часы и успокоилась: Маттея еще не должно быть дома.

— Сожалею, — извинился Рууд, но по его голосу нетрудно было понять, что он ни капельки не сожалеет. — Я думаю, что этот острый язык очень помогал мне как литературному критику.

— Наверное, тогда и у вас были свои ироничные критики? — Алина с интересом наклонилась к нему в надежде как можно больше узнать о прошлом старика.

Однако Рууд не оправдал ее надежд и, сделав пренебрежительное движение рукой, продолжил:

— С определенного момента мне стали безразличны мои оппоненты. Я имел имя, меня приглашали на все важные праздники и приемы, ведь я был авторитетной, значительной личностью, знакомством с которой гордились. А в качестве ответной услуги все ждали, зная мой острый язык, моих едких замечаний. — Его вздох не был ностальгическим, а скорее выражал зрелость суждений, приходящих с возрастом. — В молодости я не шел спокойно по жизни, а мчался с грохотом и треском. И позднее, когда уже приобрел свою репутацию, то обдуманно и решительно поддерживал и защищал ее — репутацию острослова.

Алине пришлось побороть себя, прежде чем она спросила в лоб.

— А вы не задавались тогда вопросом, не оскорбляете ли вы кого-нибудь своими замечаниями и остротами?

Рууд отрицательно покачал головой и так же прямо ответил:

— Нет, мне это было безразлично. Я хотел остаться наверху. Видите ли, жизнь известной личности неизбежно деформирована. Она быстро привыкает к знакам внимания и к окружающей роскоши и забывает обо всем остальном, как о незначительных, нестоящих ее внимания вещах. Просто хочется сохранить все преимущества, ни о ком и ни о чем не размышляя.

Алина в задумчивости посмотрела на него.

— Я не знаю, как бы я повела себя в подобной ситуации, но, во всяком случае, уверена в одном: никогда бы мне не хотелось находиться в положении, в котором я могу оскорбить другого человека или причинить ему боль.

— Если вы хотите стать известной, добившейся успеха карикатуристкой, то ваше имя будут знать, а рисунки печатать, и вы автоматически получите в руки такое оружие, от которого только что отказывались. Художники, а карикатуристы особенно, обладают большой властью и силой и могут своими работами причинять боль, страдание, обиду.

Алина улыбнулась.

— Ну, все это от меня слишком далеко. Ведь до сих пор я не продала ни одного рисунка.

— На вашем месте я бы попытался быстро изменить это положение. — Рууд с наигранной наивностью поднял брови. — Разве вы не с этой целью поступили машинисткой к господину Делагриве?