По-видимому, радакцы указали нам то направление, которого они сами придерживаются, плывя на Бигар. В действительности он находился к западу от нас, в то время как мы пытались искать его на востоке. Поэтому с Бигара они должны были бы указать группу Удирик в более восточном направлении. Во всяком случае, плавание туда и обратно предполагает основательное знакомство с течениями и надежную оценку их воздействия.
Мы взяли курс к островам, которые видел в 1807 году капитан Джонстон на фрегате «Корнуолис». Казалось, что именно туда указывают нам путь многочисленные морские птицы, чей полет Каду наблюдал вечером. Мы увидели эти острова 19 марта 1817 года. Серповидная пустынная группа тянется с севера на юг на 13,5 мили. Ее центр капитан Коцебу определил на карте координатами: 14°40' сев. широты, 190°57' зап. долготы. Лейтенанту Шишмареву, посланному вперед на шлюпке, не удалось найти проходов через валообразный риф, окаймлявший эти острова с подветренной стороны.
Тем временем на крючок попалась огромная акула. Желая помочь нам не упустить столь ценную добычу, Каду быстро разделся и приготовился прыгнуть за борт. Но чудовище сорвалось с крюка и скрылось.
«Рюрик» продолжал свой путь на Север.
С Радака на Уналашку
13 марта 1817 года мы видели Удирик [Утирик], входящий в цепь Радак [Ратак], а 19 марта — последний риф этого региона Полинезии; мы покидали веселый, светлый мир и повернули в сторону мрачного Севера. Дни стали длиннее, холод ощутимее. Небо над головой было затянуто серыми тучами, и море сменило свой яркий, лазурный цвет на грязно-зеленый. 18 апреля 1817 года показались Алеутские острова. Впереди была главная цель нашего путешествия: через Уналашку наши мысли устремлялись к Северному Ледовитому океану. Исполненные жажды деятельности, сознавая свой долг, все мы — офицеры и матросы,—находившиеся на корабле, решили, что если раньше мы радовались только природе, то теперь, на этом ответственном этапе нашего путешествия, мы будем искать радость во взаимном общении и совместной работе.
Настоящее было для меня не менее привлекательным, чем будущее. Читатель может познакомиться в моих «Наблюдениях и замечаниях» с высказываниями Каду об известном ему мире между островами Пелау [Палау] и Радаком. Заставить Каду рассказать обо всем было мучительным, хотя и благородным, даже радостным для меня делом. Прежде всего нужно было испытать на практике средство взаимного общения. Язык складывался из полинезийских диалектов, на которых говорил Каду, и немногих европейских слов и оборотов. Каду должен был привыкнуть к этой речи, понимать ее, но что еще важнее — научиться говорить. Скоро уже можно было беседовать об истории и о конкретных вещах без особых затруднений. Но многое еще скрывалось за занавесом непонимания. Нам приходилось долго спрашивать Каду, так как его ответ был кратким, ограниченным рамками вопроса. Иллюстрированные книги по естественной истории помогли устранить немало сомнений. На основе отчета патера Кантовы {183} о Каролинских островах, опубликованного в «Lettres édifiantes»,я составил перечень вопросов для Каду. Велико было его удивление, когда он услышал от нас так много о родных островах. Он подтверждал, уточнял; появились новые зацепки, и каждый новый шаг тщательно проверялся. Но и наш друг, в свою очередь, часто повергал нас в изумление. Однажды мы беседовали с Эшшольцем, а Каду как будто дремал, сидя на стуле. Обычно наша корабельная речь была пересыпана чужеземными оборотами и словами — так вот, беседуя с Эшшольцем, мы стали считать по-испански. И вдруг Каду начал вместе с нами считать от одного до десяти и при этом абсолютно правильно произносил названия чисел. Разговор зашел о Могемуге и о еще сохранившихся там следах миссии Кантовы. Земля Вагал, о которой упоминалось в песнях Каду, земля железа, с реками и высокими горами, большая земля, населенная европейцами, где бывают и жители Каролинских островов, долго оставалась для нас загадкой. Разгадку мы нашли лишь на самом Вагале, то есть на Гуахаме [Гуаме], где мы приветствовали дона Луиса де Торреса той самой песней, в которой на Улле [Валеаи] восхваляется его имя. Ей нас обучил Каду; он часто пел эту песню в горах Уналашки.
Прошу прощения у всех, кто думает иначе, но мой Каду совсем не был антропофагом, как ни красиво звучит это слово, и он вовсе не считал нас людоедами, взявшими его на корабль в качестве провианта. Он был неглупым малым, и если бы он нам не доверял, что вполне, впрочем, было бы понятно, то не настаивал бы с таким упорством на путешествии с нами. Он никогда не принимал всадников за кентавров. Если бы ему сказали об этом, он счел бы, что над ним подшучивают, и сам бы стал подтрунивать вместе с нами.
Видя, что нам не удалось обнаружить лежащий где-то поблизости Бигар, он в конце концов засомневался, найдем ли мы обетованную землю Уналашку. «Эмо Бигар!» («Нет Бигара!») — это восклицание вошло на «Рюрике» в поговорку. Каду внимательно следил за изменениями звездного неба, за тем, как поднимались на севере одни звезды и опускались в море на юге другие; он видел, что мы ежедневно в полдень вели наблюдения за солнцем и следили по компасу за маршрутом; он не раз замечал, что земля появлялась именно тогда и там, когда и где мы предсказывали. Все это укрепляло в нем уверенность в совершенстве наших наук и искусства, естественно выходящих за рамки его понимания. Мог ли он оценить или сравнить их достижения, мог ли он судить о том, насколько они эффективны? Мои рассказы о воздушных шарах и о воздухоплавании представлялись ему невероятными и сказочными — не больше, чем рассказы о лошадях, везущих повозки и кареты. Какими мерками пользуемся мы сами при оценке обычного или необычного? Разве порой привычные явления не кажутся нам не заслуживающими внимания, а еще не постигнутое не представляется вообще недостижимым? Например, мы находим вполне естественным, когда мальчик гонит гусей на луг, и фантастическим — возможность приручения китов.
Каду видел, как на Уналашке и в других местах, высаживаясь на берег, мы исследовали и собирали прежде всего то, что характерно для природы данной местности, и понимал лучше, чем многие наши невежды, связь между этой неограниченной любознательностью и знаниями, на которых основывается наше превосходство. Однажды во время плавания я ненароком достал из своего ящика человеческий череп. Каду вопросительно посмотрел на меня. Эшшольц и Хорис также взяли черепа и шутки ради двинулись с ними на Каду. «Что это значит?» — спросил Каду просто. Я объяснил, что интересно сравнить черепа представителей различных рас и народов, и тогда он пообещал достать мне череп своего соплеменника, когда мы будем на Радаке. Но при последнем кратковременном посещении Отдиа у нас были другие заботы, и обещание Каду забылось.
Расскажу теперь вкратце о нашем плавании на Уналашку.
Мы держали курс на Север с небольшим отклонением к западу, стремясь туда, где в прошлом году заметили признаки суши. 21 марта на северо-востоке должен был показаться остров Уэйкерс [Уэйк], однако подойти к нему мешал встречный ветер. Вечером мы видели множество морских птиц. Они летели против ветра, пересекая наш курс, отклонившийся несколько к востоку. «Спать вы будете на берегу»,— сказал Каду. Я заметил, однако, что направление полета не у всех птиц одинаковое, отчего наши наблюдения были ненадежны. Птицы сопровождали нас и на следующий день.
23 марта прекратилось действие пассата у 20°15' сев. широты, 195°5' зап. долготы. В следующие дни выяснилось, что мы уже пересекли тропик; порывистый ветер скоро перешел в шторм, а затем столь же быстро сменился полным штилем. Стало довольно холодно (15° по Реомюру).
29-го мы находились в той части моря (координаты: 31°39' сев. широты и 198°52' зап. долготы), где, по наблюдениям прошлого года, предполагали наличие суши. Но теперь не встречалось никаких ее признаков. Мы взяли курс на Уналашку и до 5 апреля (35°36' сев. широты, 191°49' зап. долготы) находились в зоне очень сильного встречного течения, ежедневно относившего нас на 20–35 миль в юго-западном направлении.