— Что сказал ваш сын?

— Ничего. Поел да пошел спать.

— Он не любит сестру?

— Не знаю. Они не очень ладили. А тут мой муж, ни слова не говоря, встает и уходит. Я его не успела удержать и побежала следом сломя голову... Что думаете делать?

А что он может сделать?

— Как вы считаете, они поженятся? — спросила она. — Лилиан еще шестнадцати нет. Она у меня не очень крепкая, но с виду такая серьезная, что кажется взрослее.

Как все здешние девчонки, Лилиан иногда заходила к нему в мастерскую купить какую-нибудь безделушку — браслет, дешевенькие бусы, колечко или булавку. Ему помнилось, что она не рыжая, как все Хоукинсы, а скорей брюнетка. Он попытался понять Бена, взглянуть на нее его глазами. Худенькая, сутуловатая, с неразвитыми формами, не то что другие девушки в городке. Может быть, Гэллоуэй давно ее не видел, и она с тех пор изменилась? Но раньше она выглядела какой-то надутой, даже нелюдимой.

— Я читала, — продолжала Изабелла Хоукинс, — что на Юге в некоторых штатах можно жениться с двенадцати. Как вы думаете, может, они туда поехали, а потом напишут?

Гэллоуэй не знал. Ничего он не знал. В ту ночь, пятнадцать с половиной лет назад, он потерял не все, ему еще было за что цепляться: в шесть утра младенец в колыбели закричал, требуя рожок с молоком.

А теперь он в таком смятении, что в пору уцепиться за эту малознакомую тетку с расплывшейся фигурой.

— Ваша дочка не говорила вам, как она думает жить дальше?

— Ни разу. Сдается, ей было стыдно за свою семью. Мы люди бедные. Отец у нее шляется в непотребном виде — какой же девушке такое приятно?

— А как вел себя у вас мой сын?

— Очень был вежливый, обходительный. Как-то, помню, я чинила ставень — ветром его оторвало, так ваш мальчик отобрал у меня молоток и мигом все сделал. Выпьет, бывало, молока и всегда стакан помоет и на место поставит. Да чего сейчас об этом толковать, среди ночи? Пойду-ка лучше уложу Билла, да и вам спать пора. Вот только не знаю: заявлять в полицию или не стоит?

— Можете заявить, это ваше право.

— Я не о том. Я не знаю: обязаны мы заявить или нет? Все равно полиция ничего не сможет поделать, верно?

Он не ответил. Он думал о тех тридцати восьми долларах и о том, что Бен отродясь не держал в руках такой суммы. Он никогда не просил денег. Каждую неделю отец выдавал сыну пять долларов, и тот, смущенно благодаря, совал их в карман.

Еще Дейв думал о своем пикапе: машина не выдержит долгой дороги. Грузовичок этот, купленный по случаю, служил ему уже шесть лет. Дейв пользовался им, когда его вызывали для работы на дому. Время от времени кто-нибудь, как тот приятель из Уотербери, просил его починить старинные часы. Кроме того, под его присмотром находятся часы в муниципалитете, школе, епископальной и методистской церквах. Кузов грузовика оборудован под мастерскую, и там, как в машинах, работающих на ремонте электросетей, есть все нужные инструменты.

Шины следовало бы сменить еще несколько месяцев назад. Да и мотор быстро перегревается, и если Бен забудет, что в радиатор все время надо подливать воды, пикап и ста миль не пройдет.

Внезапно Гэллоуэй рассердился сам на себя: зачем не купил новую машину, откладывал на потом.

— Лишь бы их по пути не сцапали, — вздохнула Изабелла Хоукинс. — Ну да ладно! Авось обойдется. Дети родительским умом не живут, да и мы их не для собственного удовольствия рожаем. Хоукинс, подымайся!

У нее достало силы поставить его на ноги; легонько подталкивая, он повела, мужа, да он и не думал сопротивляться. Вскинув голову, она обронила напоследок:

— Если что узнаю, дам знать. Да только не думаю, чтобы дочка первая мне написала!

Несколько минут с улицы еще доносился ее голос:

— Гляди, куда ступаешь. Держись за меня. Ноги, ноги повыше поднимай!

Луна уже зашла. А им полчаса, если не час, брести по темной дороге, поминутно останавливаясь. Бен тоже в пути, под боком у него наверняка примостилась Лилиан; взгляд его прикован к узкой полосе, высвеченной фарами грузовичка. А фары светят неважно, особенно левая — она ни с того ни с сего то выключается, то снова включается, как испорченный радиоприемник, который, если его встряхнешь, вдруг начинает работать. Что, если Бен об этом забудет? А вдруг его остановят полицейские, спросят документы? Ночью такое бывает. Не сочтут ли они его права недействительными?

Гэллоуэй ломал себе голову над всякой чепухой, быть может, лишь для того, чтобы не думать о другом. Он опять один в квартире, свет горит только в спальне, и, как пятнадцать лет назад, у Дейва и в мыслях нет, что можно прилечь, закурить; он сидит и сидит в кресле, глядя в пустоту.

По закону, водительские права Бена недействительны, во всяком случае, в штате Нью-Йорк: здесь их выдают с восемнадцати лет. Интересно, ведь два месяца назад, в марте, Бен ездил в один городишко в Коннектикуте, за триста миль от Эвертона, и сдал там экзамен на права. Отцу он об этом сказал не сразу, сообщил только, что ездил за компанию с приятелем: у того своя машина. И лишь неделю спустя, как-то вечером, когда они были дома вдвоем, сын вытащил из кармана бумажник, откуда вынул какую-то бумажку.

— Что там у тебя? — полюбопытствовал Дейв.

— Погляди.

— Права? Но ты, надеюсь, понимаешь, что не можешь садиться за руль в штате Нью-Йорк?

— Понимаю.

— Тогда зачем?..

— Низачем. Просто сдал экзамен, для собственного удовольствия.

До чего же он гордился этим клочком бумаги, на котором была поставлена его фамилия! Каким взрослым казался сам себе!

— На все вопросы ответил?

— Запросто. Вызубрил руководство.

— А ты сказал, где живешь?

— Сказал — в Уотербери. Они документов не спрашивают. Я одолжил у дяди моего приятеля машину с коннектикутским номером.

Бен научился водить года два назад, если не раньше, а с машиной возился уже давно. Лет в десять мог загнать ее в гараж и вывести оттуда, потом во дворе стал упражняться в вождении.

Дейв, улыбаясь, вернул сыну права.

— Смотри, не вздумай ими воспользоваться!

По словам Изабеллы Хоукинс выходило, что он уже тогда каждый вечер бегал на свидания к Лилиан. Заходил к ее родителям — он же был приятелем Стива, ел вместе со всеми сандвичи, наливал себе молока, потом мыл стакан — словом, вел себя как член семьи. Но труднее всего представить себе, что Бен, который никогда и ничего не делал по дому, не умел ни постель убрать как следует, ни ботинки почистить — этот самый Бен хватается за молоток и чинит ставень у миссис Хоукинс.

Внезапно Дейв понял, что ревнует. Только что, когда он слушал Изабеллу, кровь внезапно бросилась ему в лицо — это был самый настоящий приступ ревности.

Сам он ни разу не заходил к Хоукинсам. Проезжая мимо, видел их ветхий деревянный дом, с облупившейся краской, окруженный грудами хлама; около веранды вечно копошились дети и щенята. Эта мелюзга выкатывалась на дорогу совершенно неожиданно, и, чтобы не задавить кого-нибудь, Дейв всегда предусмотрительно сигналил.

Медно-рыжие близнецы гоняли по тротуарам на велосипедах, не прикасаясь к рулю, и вопили, словно индейские воины.

И вот два, если не три месяца Бен ежедневно виделся с этими людьми и, наверно, начал считать себя чуть не членом их семьи.

Перед отцом он ничем себя не выдал. Ни разу не обнаружил желания поговорить по душам. Он и малышом не любил излияний. Дейв помнит, как в первый раз отвел его, четырехлетнего, в детский сад. Малыш не заплакал, только бросил на уходившего отца долгий, укоризненный взгляд. Придя за сыном, Дейв с тревогой спросил:

— Ну как тебе тут?..

Мальчик ответил невозмутимо, без улыбки:

— Хорошо.

— Воспитательница добрая?

— Я думаю, добрая.

— А дети?

— Тоже.

— Что вы делали?

— Играли.

— И все?

— Ага.

Шли месяцы. Дейв изо дня в день задавал те же вопросы, мальчик отвечал всегда одинаково.

— Тебе нравится в школе?

— Да.

— Там веселее, чем дома?