Война еще не окончилась, и я решил съездить на аэродром Сприггс, чтобы договориться о приеме моего «борта» с «калашниковыми». Платить там нужно было очень многим людям, поэтому я взял с собой кожаный портфель, набитый местной валютой, либерийскими долларами красного и синего цвета. А чтобы по дороге со мной что-нибудь неожиданное не приключилось, попросил своего клиента в лице министра обороны выделить мне охрану. Думал, что приедут худощавые головорезы в джинсах и с растами в волосах, свисающими прямо на глаза, в рубашках, пропитанных едким африканским потом и запахом гашиша. Эти самые опасные. Так, в общем-то, и выглядела почти вся правительственная армия. Повстанцы, их здесь называют «рэбелами», впрочем, от правительственных солдат внешне ничем не отличались. Но ко мне приехали совсем другие ребята. Четверо высоких здоровяков с невозмутимыми бронзовыми лицами. На них был вполне сносный зеленый камуфляж и одинаковые бронежилеты. Я сразу узнал эти «броники». Они были из той партии подержанной французской амуниции, которую я привез сюда из Москвы, а в Москву они попали, как спецодежда для уборщиков и прочих сотрудников муниципалитета. Помнится, разрешение на ввоз мне тогда сделал один из этих, «прочих сотрудников», который, пользуясь своим знакомством с Лужковым, создал очень прибыльный кооператив вкупе с визовым отделом американского посольства и брал за организацию одной визы США от двух до пяти тысяч долларов. В конечном итоге, он и сам чуть было не получил от двух до пяти, но полезное знакомство спасло его от вынужденного отпуска.

Ну, вот, узнаю я эти «броники». И ловлю себя на мысли, что это первый раз, когда я вижу на военнослужащих местной армии бронежилеты из той партии. А я было думал, что Тайлер, — или кто там еще? — перепродал амуницию куда-нибудь в соседнюю Ивуарийскую Республику. Хотя, нет, там ведь французы заправляют, ивуарийцы от них получали товар напрямую и по более низким ценам.

У меня в прихожей топтался Сергей Журавлев. Журналист, очень дотошный парень. Он не побоялся прилететь в Монровию, чтобы взять у меня интервью. Я уже и ответы заготовил, мол, честный бизнесмен я, ничего не видел, ничего не знаю, только и слышу обвинения во всех смертных грехах. Бывший летчик, участник войны в Афганистане. Продвигаю российско-английское сотрудничество на африканском континенте. И прочая, и прочая, и прочая. Я просчитал этого Журавлева еще в Москве и понял, что этот парень слишком увлечен романтикой «горячих точек», несмотря на вполне зрелый возраст. И я рассчитывал, что Сергей, которого перебросил своим «бортом» в Монровию мой друг и конкурент Леня Манюк, купится на африканскую действительность с элементами гражданской войны. Я, в общем-то, и сам купился, хотя скрывал это от всех. Даже от самого себя. Мы уже выпили по рюмке неразбавленного джина, когда приехали солдаты. Внизу ждал вполне приличный для Монровии «дефендер». За рулем был водитель в гражданском.

— Можно с Вами? — спросил Сергей.

— Валяй, — говорю я ему, — камеру можешь оставить здесь.

— Да нет, — сказал Сергей. — Я возьму ее с собой. Мало ли что.

Сергей всегда работал без оператора, и все свои интервью записывал на маленькую камеру. Такую можно было купить за сущие копейки в любом супермаркете электроники. Ну, это был его стиль. А, заодно, и экономия денег. В то время не каждый российский журналист мог выехать на съемки в загранкомандировку. Даже в такую веселую и неказистую страну, какой на изломе тысячелетия была Либерия. И если в этой стране с ним случится любая из возможных неприятностей, — обворуют, возьмут в заложники, съедят, — финансовые потери телеканала не будут большими в силу дешевизны видеотехники.

В общем, в машине семеро. Тесно. Жарко. Черные тела в бронежилетах издают кисловатый запах. Мы, видимо, тоже пахнем не лучше. Едем в Сприггс мимо мусорных куч, мимо разбитых домов и сломанных столбов электропередач. Колеса утопают в желтой пыли дороги. Она долгим шлейфом тянется за нами. Проезжаем мимо рекламы «нескафе», пробитой сотнями выстрелов. Зачем стрелять в рекламу? Что плохого сделали эти веселые ребята с красными кружками в руках своим черным обкуренным худощавым сверстникам с «калашниковыми» в руках? Моими «калашниковыми», между прочим. Где-то в глубине квартала, за рекламным щитом, поднимается дым. Явно горит многоэтажное здание. Никто его не тушит. А вот полулежит возле желтой дороги человек. То ли спит, а то ли... Впрочем, нет, пошевелил своей обрубленной по локоть правой рукой. Видимо, бывший боевик, наказанный правительством за участие в мятеже.

И вот навстречу нам, среди всего этого монровийского великолепия, едет совершенно белый кабриолет БМВ. Верх откинут, и я вижу за рулем девушку. Черную, конечно, но цвет кожи это единственное, что привязывало ее к действительности. Все остальное было словно не отсюда. Не из Монровии сегодняшнего дня. Это было видение с Лазурного Берега. Или с другой планеты. В общем, по пыльной дороге ехала Девушка Моей Мечты, Девушка с большой буквы. Черная девица в белом автомобиле на фоне серожелтозеленой монровийской гнили. Что может быть удивительнее. Я вздохнул, и моя голова начала вращаться, как антенна станции слежения за ракетами вероятного противника. Самое удивительное было то, что ни моя охрана, ни мой навязчивый соотечественник никак, ну никак не отреагировали на это чудесное зрелище.

Кабриолет проехал мимо нашего дефендера.

— Стой, — крикнул я водителю. Он затормозил. Я попросил развернуться и догнать белую машину. Водитель не дрогнул ни единым мускулом своего лица, а Сергей удивленно на меня взглянул.

— Хочешь получить от меня интервью? — спросил я его, внезапно перейдя на «ты». Он кивнул в ответ.

— Тогда сначала возьми интервью у той девицы в белом бимере, — и я указал на дорогу. «Дефендер» стал прижимать кабриолет к обочине, водитель несколько раз нажал на клаксон, а один из парней в форме высунулся из окна и лениво махнул рукой девушке — мол, припаркуйся. Так умеют махать только либерийцы. Сначала рука, словно безжизненная плеть, выпадает из окна машины, потом секунду висит. Затем начинается вот это самое волнообразное ленивое движение от кончика указательного пальца до кисти, запястья и локтя. А потом рука снова вяло расслабляется на секунду, чтобы повторить жест. В нем — и презрение к другому водителю, и уверенность в себе, и, если хотите, даже скрытая угроза. Если человек не подчинится такому вот жесту, то может поплатиться за это жизнью. Я не раз видел, как вслед за вялой черной рукой из окна появлялся ствол «калашникова» или пистолет. Но сейчас в этом не было необходимости: девушка послушно остановилась.

— А может, и телефон у нее взять? — усмехнулся Журавлев.

— Взять, — ответил я серьезно.

— Ну, тогда — посерьезнел журналист. — Вы будете моим ассистентом.

— Что нужно делать?

— Держите пока вот это, — и Сергей, выпрыгивая вместе со своей камерой в монровийскую пыль, сунул мне ворох каких-то проводов. Я тоже вылез из машины. Всякий раз, когда выходишь из автомобиля, словно делаешь первый шаг на поверхность чужой планеты. Твоя нога по самую лодыжку погружается в желто-серую невесомую пыль. И она, принимая тебя, превращается из неподвижной холмистой субстанции в мириады невесомых брызг. Вытаскиваешь ногу, и в пыли остается довольно четкий отпечаток подошвы твоей обуви. В общем, очень похоже на сюжет «Армстронг делает шаг на лунный грунт» Правда, в моем собственном сюжете первый шаг сделал не я, а Журавлев. Первый шаг к сердцу черной красавицы.

— Я впервые вижу столь красивую девушку в столь ужасном городе, — заговорил Сергей на своем неплохом английском, уперевшись обеими руками о дверцу белого кабриолета. — Я русский журналист и хотел бы записать с Вами интервью.

— Ну почему же город ужасный? — и девица улыбнулась. Ах, какие ровные белые зубы. Вот бы пролезть своим языком в этот тоненький зазорчик между верхними и нижними, раздвигая их все шире и шире. — А с интервью нет проблем. Мне выйти из машины?