Я кивнул головой. Краем глаза заметил, что губы лейтенанта скривились в коротком ругательстве.
«Зачем ты сделал это?» — сказал душман.
Я выпрямился и пожал плечами. Он снова поманил меня к себе.
«Я Дуррани.»
«Кто?» — переспросил я.
«Я Дуррани, потомок шаха.»
Он явно бредил.
«Я Дуррани!» — вытолкнул из себя вместе с кровью эти слова афганец. «Это мы сделали эту страну.»
«We made this country,» — есть некая двусмысленность в этом устойчивом фразеологизме. Мы сделали, мы совершили, мы построили. И вместе с тем — мы добились, мы победили, мы побили. Я уже тогда все чаще и чаще приходил к мысли, что никто не способен эту страну победить. Nobody's able to make this country. Но и сделать ее тоже невозможно. Так и уготовано ей всемирной судьбой быть вечной территорией вне времени, улыбающейся нам в лицо выщербленной улыбкой желтых гор.
Я думал, стоит ли мне вообще вступать с раненым в диалог, и только кивал головой. Афганец схватил меня за руку. Потом сорвал с головы полосатый тюрбан и сунул мне его на колени. Я брезгливо раздвинул ноги, и ворох тряпок упал на бугристую поверхность пола. Афганец затих, лейтенант сплюнул и повернул голову к своим дембелям. Они принялись резво шарить по карманам в поисках сигареты. Мы не разрешали курить в самолете, но сейчас был не тот случай. Я взглянул на упавший тюрбан. Из тряпок выкатился какой-то предмет. Я посмотрел на десантников. Кажется, они ничего не заметили. Я поднял эту вещь. Перстень. Тяжелый. Рассматривать его я не стал. Просто сунул в карман летной куртки. Когда самолет сел в Баграме, человек, говоривший со мной, был мертв. А раненый солдат еще не умер, но ведь он уже был убит. В Баграме на земле не было суеты.
Может быть, этот человек и в самом деле был потомком шаха Дуррана, могила которого до сих пор сохранилась в районе старого политехнического института в Кабуле. Здесь, в Афганистане, и не такое бывает. Это можно доказать или опровергнуть. Нужно только провести экспертизу перстня. Но что это даст, спрашивал я себя, пускай даже этому украшению двести лет. Афганец мог оказаться обычным вором, укравшим его в любом местном музее. Бывшим охранником состоятельного человека, сбежавшим вместе с таким ценным трофеем. Стукнул хозяина кистенем по голове, как это сделал в дукане, вот и вся история. Кем бы он ни был, нас он ненавидел гораздо больше, чем любил свою кандагарскую жизнь.
Я не доставал этот перстень из кармана куртки до самого Ташкента. Я знал, что в нашей родной военно-транспортной авиации даже обшивка самолета имеет глаза и уши. Я заставил себя забыть о перстне, и уже дома узнал — это настоящий бриллиант. А если афганец говорил правду, если он был потомком шаха, то камень, вполне возможно, является не чем иным, как осколком самого знаменитого алмаза в мире. «Кох-и-Нур»! Камень, победивший время, империи и жажду власти десятков правителей.
Ему по легенде было не меньше пятидесяти веков. За эти пять тысяч лет с ним произошло пять тысяч историй, конечно, кровавых, но большей частью, полулегендарных. Одна же была наверняка невыдуманная.
ГЛАВА 7 — ГОРА СВЕТА
В тысяча семьсот тридцать девятом году в Северо-Западную Индию вторглись персы. Их вел непобедимый Надир-шах. Он начисто разгромил армию императора Мухаммеда, самодержца империи Великих Моголов и захватил все его сокровища. В том числе, и знаменитый трон, украшенный этим алмазом. Удача! Но не полная. Гордый перс взошел на трон, за который воевали поколения его предков. Он предвкушал, как будет, сидя на нем, принимать почести от посланцев той половины мира, которая отныне безраздельно ему принадлежит. И глаза их ослепнут от блеска самого большого в мире бриллианта, который искусно вмонтирован в изголовье трона Моголов. Но впервые войдя в императорский тронный зал, Надир-шах чуть не расплакался от досады. На том месте, где трон украшал огромный бриллиант, была скучная дыра, угнетавшая венценосного перса своей нелепостью. На золоченой поверхности были хорошо заметны царапины от ножа. Камень, который служил символом власти, оказывается, можно было выковырять из трона, как занозу из грязной ноги любого простолюдина. Несомненно, великий Надир-шах знал о существовании этого камня, как знал он и легенду, согласно которой власть в самой могучей империи того времени мог удержать только тот, кто обладал этим алмазом. Победитель, как и побежденный, тоже был мусульманином. И мудрым человеком. Он велел найти самую старую и некрасивую женщину в гареме разбитого императора и провел с ней ночь. Игра стоила свеч. К утру шах знал, что бриллиант спрятан в тюрбане у Мухаммеда.
Поверженного монарха пригласили на пир. Тогда люди еще чтили правила и обычаи ведения войны и могли разделить трапезу с противником. Перс обратился к моголу, который уже никак не мог считаться великим, с предложением: «Давай, мол, дружище, в знак примирения обменяемся тюрбанами!» Отказаться было нельзя. Этот обычай, обмен тюрбанами, тоже был частью правил ведения войны и заключения мира. И вот Мухаммед снимает свой скромный походный тюрбан. Терпения победителю не хватает, и он разворачивает головной убор еще до окончания пира. И вот, из бесконечных складок материи падает на белый пол розоватый камешек весом в триста карат. Его бесчисленные грани отражают огонь факелов на стенах трапезной, и тем, кто пировал вместе с обоими монархами, кажется, что свет тысячи солнц внезапно выпустили на свободу. «Гора света!» — закричали тогда персы. «Кох-и-Нур», так это звучит на фарси. В этот момент камень и получил своё имя.
Удивительно, но камень в самолете в мои руки попал из тюрбана.
Раскопав эту древнюю историю некоторое время спустя, я все же своим умом понимал, что параллели искать не стоит. Это лишь мои домыслы плюс красивая легенда. Даже если этот человек говорил правду, древний бриллиант не могли распилить в Афганистане. В восемнадцатом веке, когда «Кох-и-Нур» от персов перешел к шаху Дуррану, афганцы не владели технологией столь сложной обработки драгоценных камней. Хотя, как говорят знатоки бриллиантов, именно в это время «Кох-и-Нур» стал легче на сто карат.
Мой алмаз был довольно грубо обработан. Скорее всего, некогда он был частью более крупного камня, который подровняли для красоты. На сто карат он не тянул, куда там, но ведь когда алмаз обтачивают, от него откалывают обломки разной величины. Блестел мой бриллиант не хуже «Горы света». Я, как и древний шах, получил его из рук врага. За то, что проявил благородство. Не знаю, правду ли говорил о своем королевском происхождении тот афганец, но я точно не «голубой крови». И все же, на этой унылой взлетке и потом, в самолете, мы с ним повели себя, как настоящие короли. Может быть, в первый и последний раз в жизни.
Вернувшись на родину, я очистил грубо отделанный металл перстня и уже не снимал его. До того самого дня, когда я встретил в Сприггсе Арама Левочкина и его людей. И вот я ем рыбу и рассказываю о своем бриллианте чернокожей девушке из народа Мандинго, которую зовут Маргарет.
ГЛАВА 8 — ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, МАЙ 2003. БУТЫЛКА «КОНЯГИ»
Маргарет задумалась. Куда больше, чем мой алмаз, девушку волновал Журавлев, который угнал ее машину в неизвестном направлении.
— Послушай, — спросила девушка. — Как мы найдем этого журналиста, Сергея?
— Он сам найдется, поверь. Он замечательный журналист, а они, как ты знаешь, всегда уходят невпопад и появляются не вовремя.
— Я знаю. Он умчался туда, куда упал самолет.
— Я это тоже знаю. Ну не в миссию же ООН ему гнать твой БМВ, чтобы пожаловаться на убийц, которых покрывает президент.
— А почему ты решил, что они люди президента? — переспросила Маргарет.
— Ну, вероятно, потому, что они охраняли меня и груз, предназначенный для армии Его Величества Тайлера Первого Великолепного.
В этот момент в ресторане появился очень эффектный чернокожий, в гавайской рубахе, расстегнутой практически до пупа, из-за ворота выглядывала толстенная золотая цепь.