— Ты вчера выискивал необыкновенные сравнения, но все они оказывались не новыми. Я никогда не видела такого утра, оно похоже на праздник. Скажи что-нибудь, чтоб было, как это утро.

— А чем тебе не подходит твое же собственное: утро, как праздник?

— Нет, скажи иначе.

Он подумал и проговорил ворчливо:

— Ничего не получается. Мир стар, как мир, это всем известно. Немного приукрашен — только…

— Нет, — объявила она с торжеством. — Не приукрашен. Юный и крепкий мир. Молодой, как мы с тобой… Вот, какой он!

— А что толку, что мы молодые? — пробормотал он.

— Давай поговорим, — предложила она. — Уж в такое прекрасное утро ты мог бы и не дуться на меня. Радуйся, как эта земля радуется.

— Не дуться я могу, — ответил он. — Но радоваться не с чего. Поводов для огорчения больше, чем поводов для радости.

— Я предупреждала, чтоб ты не обижался, — напомнила она.

— Правильно. Предупреждала. А ночью говорила, что не любишь меня и никогда не будешь моей. И потом поцеловала и разрешила говорить себе «ты». А еще потом приказала мне убираться в другой угол и пообещала, что если я буду смирненький, то лет через десять, может быть, полюбишь… Кажется, я ничего не забыл?

— Я не говорила: «Через десять лет». Я сказала — «возможно».

— Это дела не меняет…

— А сейчас ты решил мне мстить угрюмым лицом. Где ваша хваленая мужская логика, Георгий?

— Слушай, Лена, — оказал он. — He пили меня. Я уже объяснил — я не обижен, а огорчен. Не отнимай у меня хоть этого простого человеческого права — огорчаться. Не могу я радоваться, когда у меня неудачи.

— Догони меня! — крикнула Лена и побежала вниз. Он легко обогнал ее. Рыжие свечи сосен пылали под золотым небом. На одном из холмов плясали елочки, их сторожили рослые пихты, дремучие кедры раскидывали над ними жилистые лапы крон. Лес поворачивался вокруг солнца гигантской каруселью, простирал к нему ветви, раскачивался стволами в беге. Мир был молод и восторжен, земля улыбалась высокому небу.

— Больше не могу, — проговорила в изнеможении Лена и свалилась в снег. Георгий встал над ней, она потянула его за руку. — Слушай мое сердце. Оно гудит, как земля. — Она оттолкнула его и вскочила. — Мы сумасшедшие! Скоро дойдет до того, что мы, как дикари, будем поклоняться камням и деревьям, солнцу и звездам. Скажи, ты в Москве, на своей Абельмановской, ударялся в мистику?

— А как же! Только там мистика другая. Я больше поклонялся метро, а не соснам. Доберешься до Таганки, порядок — в любой конец Москвы за четверть часа. И гудит крепче, чем земля. Если придется выбирать идола, обязательно обращусь к конструкторам. Без хорошего мотора идол несолиден.

— Пойдем дальше, — сказала она. — Хочу ходить, ходить, ходить! Будем молиться здешним идолам не словами, а ногами.

Она шла впереди и часто проваливалась в разрыхлившийся crier. Потом они выбрались на холмик, выделявшийся голым островком в густом бушевании темнохвойной тайги. Высокие лиственницы подпирали небо, их нагие ветви уныло висели над зеленоватыми склонами. Островок, населенный одними лиственницами, казался мертвым и мрачным. Лена присела на диабазовый гребень, высунувшийся из земных глубин. Георгий нехотя присел рядом.

— Тебе не нравится здесь? — удивилась она.

— Не очень. Скучное местечко.

— Ты что-то скрываешь? Мы условились говорить друг другу всегда правду. Ты здесь встречался с Верой?

— Да. Мы здесь поссорились.

— Что же тебе неприятно: что ты приходил сюда с ней или что вы здесь поссорились?

— Ни то, ни другое. Вера осталась в старой моей жизни, я не хочу к ней возвращаться даже воспоминанием. Пойдем.

— Мне кажется, ты очень любил Веру, — заметила она. — Не понимаю, зачем вам надо было ссориться? Она была бы тебе хорошей женой. Во всяком случае, лучшей, чем я.

— Жалко, я с тобой не посоветовался до ссоры с Верой…

— А ты посоветуйся сейчас. Плохого совета я не дам.

Он посмотрел на нее смеющимися глазами. Его обрадовала сухость в ее голосе.

— Похоже, что ты ревнуешь, Лена. Ревность — вечная тень любви. Если так пойдет дальше, мне не придется ждать тебя десять лет.

— Не радуйся. По теории Чударыча, ревность более древнее чувство, чем любовь. Можно ревновать, еще не любя. Когда оскорбляют чувство собственности, тоже появляется ревность.

— Значит, у тебя ко мне появилось чувство собственности? Неплохо! Если это и не тень любви, то уж наверно — шаг к любви. Против такого толкования Чударыч не возражает?

Лена зевнула и засмеялась.

— Я уже сказала тебе — от любви не зарекаюсь.

— Ты объявишь мне, когда она придет?

— Обязательно. Но боюсь, она никогда не придет, если ты будешь морозить меня на снегу и томить голодом. Мечтаю об огне и хлебе.

— Через десять минут будет огонь и хлеб!

Они грелись у костра и закусывали, потом, не торопясь, возвращались в поселок. Уже темнело, на берегу засветились огни бараков.

— Ровно сутки, как мы отсутствовали, — сказала Лена.

На улице они ускорили шаги. Лене не хотелось идти к себе, Георгий пригласил ее в свою комнату. Пораженный, он остановился на пороге, загораживая вход. В комнате было чисто, но разбросанно. Койки стояли без одеял, подушек не было, по полу разлилась вода, словно его мыли, но забыли вытереть. У стола сидел одетый Семен. Он обернул к Георгию посеревшее лицо.

— Обещай быть спокойным, — проговорил Семен. — Дай слово, что не сделаешь с Сашкой плохого! Надо разобраться, надо разобраться…

— Где он, мерзавец? — крикнул Георгий. — Что он наделал?

Саша у следователя. С ним Виталий. Помни, ты обещал мне…

Георгий опустился на стул. Лицо его побагровело, губы дергались. Лена схватила Семена за руку.

— А Леша? Где Леша?

— Леша погиб, — ответил Семен, опуская голову. — Утром скончался.

8

Он коротко рассказал о событиях этой ночи. Он не выгораживал Сашу, но упомянул, что Леша сам налил себе спирта. Георгий был бледен, то вскакивал, то снова садился. Семен следил за ним с беспокойством. Лена спросила, где Светлана? Светлана была у себя, с ней находилась Надя, Вера ушла к Вале, Лена хотела пойти к Светлане, Семен задержал ее.

— Оставайся, пока не придет Сашка! — шепнул он. — Как бы не случилось нового несчастья.

Лена присела рядам с Георгием, и, не стесняясь Семена, обняла его.

— Что у тебя в мыслях?..

Он через силу улыбнулся.

— Есть люди, которым добро нужно не внушать, а вбивать…

— Успокойся! Лешу уже не спасешь, а себя погубишь. Прошу тебя — сдержись!

— Сдерживаться с преступником — поощрять на новые преступления. Саша знал, что я не потерплю подлостей, я предупреждал — все, узелок завязан! Сам захотел расправы.

— Тогда начинай расправу с себя. И меня не щади — я тоже виновата.

Он гневно оттолкнул ее руку.

— Мне не до шуток!

— Все-таки выслушай. Ты знал, что Саша задумал пьянку и не пресек ее. Ты всю ночь пропадал, а был бы здесь, несчастья не произошло бы. Я отвлекла тебя, значит, и на мне часть вины…

— Чего ты требуешь? — спросил Георгий после некоторого молчания. — Чтобы я поблагодарил Сашку за примерное поведение?

— Выслушай его спокойно. Прежде всего выслушай! — Хорошо, я выслушаю. Теперь иди к Светлане. Мне надо потолковать с Сашей без свидетелей.

— Саша идет! — сказал Семен, распахивая дверь. Саша стоял на пороге, не решаясь войти. Семен взял его под руку и ввел в комнату. Саша забился в угол, глядел оттуда затравленно и дико. Георгий сделал к нему шаг и остановился.

— Ты обещал… — напомнила Лена. Она не хотела уходить, пока разговор братьев не окончится.

— Жорка, я не виноват, — сказал Саша. — Клянусь, не виноват!

— Рассказывай, что было! — приказал Георгий охрипшим голосом.

Саша помнил только, что Леше стало плохо после порции неразбавленного спирта. Виталий помогал Леше, а он не мог, он сам был еле жив.

— Спирт дал ему своей рукой?