Вера приподнялась. Миша ждал ее ответа. Вера сказала с грустной досадой:

— Не поймешь ты! Не отказываюсь, нет, а не нужен ты мне.

— Другой приглянулся, раз меня не хочешь — так я это толкую.

— Нет, не понимаешь!.. Хочу тебя, именно — хочу. Неужели я не разбираюсь, что жить с тобой, как у Христа за пазухой — и почет, и внимание, и удобства. Но не нужен ты мне. Хочу, а не нужен.

Этого он не понимал. Нужно необходимое, без чего нельзя прожить — хлеб, вода, воздух. Любит человек или не любит, все равно он живет, любовь не жизнь — украшение жизни. Любовь — желание, захоти любить — любишь!

Она отмахнулась.

— Понимай по-своему, твое дело. Кончим на этом.

Он стал надевать лыжи.

— Пойдем, нехорошо долго валяться на мерзлой земле.

Солнце заканчивало свой путь по короткой зимней дуге — багровое и холодное, оно падало в чащу, сосны и пихтачи вспыхивали последним его отражением. Снег из синевато-белого превратился в розовый, все вдруг, даже воздух, засверкало, засияло и замерцало. В лесу стояла тишина, такая недвижно-огромная, словно лес вслушивался в себя.

Вера по-прежнему шла впереди, скрип лыж единственный нарушал вечернее лесное безмолвие. Белый Верим полушубок окрасился в тонкие цвета, стройная, вся розовая, она скользила между стройных розовых стволов. Миша, опустив голову, молча шел по ее лыжне.

Недалеко от поселка Вера остановилась. Тайга погасла, снег посерел, теперь вспыхнуло, словно подожженное недавним лесным сверканием невысокое смирное небо — оно расширилось, стало выше и глубже. Мрак захватывал север и восток, на юго-западе разливалась неистовая заря. Дымные пламена рвались из-за края земли, ночь оттесняла их, вскоре только гранатово-красное кольцо отмечало точку, куда упало солнце.

Вера протянула руку на закат, его последние блики еще играли на ее похудевшем лице — никогда она не казалась Мише такой красивой, как сейчас.

— Чудесно, Миша, правда?

Миша спросил с горечью:

— Скажи, ты еще любишь его?..

Вера ответила медленно, словно раздумывая:

— Не знаю… Нет, не люблю! За что его любить?

Глава седьмая

НЕБО СТАНОВИТСЯ ГЛУБЖЕ

1

Из-за болезни Вали Лена перестала приходить к Чударычу. Она не являлась в библиотеку даже в воскресные дни, свободные часы захватывал Георгий. Чударыч попенял ей при встрече, ее тронули его ласковые укоры. Она пришла вечерком после работы. Старик провел ее в свою комнатушку, усадил на стул, сам сел на топчан. В читальном зале уже не было так много народа, как в первые дни, и читатели справлялись сами. Один Игорь по-прежнему приходил каждый вечер, но теперь изучал не справочник юного каменщика, а технологию деревообделочных работ.

Чударыч интересовался, где Лена проводит свободные часы. Поколебавшись, она рассказала о встречах с Георгием. Она ожидала, что Чударыч разругает ее за легкомыслие, но он даже не удивился.

— Я был уверен, Леночка, что рано или поздно вы подружитесь!

— Мы разные люди, — сказала Лена. — Но, откровенно говоря, я к нему переменилась. Раньше я видела в нем одно плохое.

Чударыч постарался скрыть улыбку.

— Думаю, вы оба переменились. Он стал лучше, вы — глубже. Раньше вы различали его поверхность, теперь проникаете в сущность.

— Но почему же все время видела одно да одно, потом — без подготовки — совсем другое?

На это у Чударыча нашелся обстоятельный ответ, нечто вроде теории развития характеров. Человек развивается не постепенно, а большими скачками. Движение по жизни походит на веревку с узлами: длинный ровный участок, на нем накапливаются пока еще незаметные свойства и особенности характера, потом, при крупном событии, они разом проявятся и закрепляются — узел. Новое движение по ровному участку, новое накопление свойств и особенностей, новая вспышка — второй узел. Он не хочет этим сказать, что у человека за жизнь сменяется много характеров, или, как раньше говорили, «душ». Нет, душа одна, но она движется из одного состояния в иное, она может стать лучше и хуже, осуществить и погубить заложенные в ней возможности — она та же, но и другая, вот как он это понимает. Она растет, у нее свое младенчество, детство, зрелость и увядание. Любовь — одно из сильных и своеобразных состояний души, когда она приходит, дремлющие возможности вдруг словно вспыхивают. Человек не преображается, а осуществляется, меняет свое состояние, как меняет его дерево, зацветая. И, конечно, любовь чаще всего — несравненно чаще — пробуждает лучшие свойства человека.

— Любви у нас нет, — сказала девушка. — Но он ухаживает за мной, это правда.

— Ухаживает?

— Это принято среди парней. Они часто ухаживают потому, что не знают других отношений. Ухаживать проще, чем дружить.

— Верно, Леночка! Любовь всеобща, нет таких, кто избежал бы ее, а большая дружба выборочна, не все ее удостаиваются. Но не думали ли вы о том, что всякое ухаживание потихоньку перерастает в любовь?

— Думала, — призналась девушка. — И это меня временами пугает.

— Пугает, что вы влюбитесь?

— Кто же испугается любви? Любовь — радость. — И я так думаю.

— Меня пугает, что ухаживания наталкивают на сближение. Любви нет, а близость как-то возникает. Мне кажется, это отвратительно.

— Вы строгая, Леночка.

— Лучше быть строгой, чем грязной.

— Да, конечно… Но только вы не совсем правы. Чувство — штука сложная. Вы можете не видеть любви, а она уже есть.

— Не понимаю.

— Знаете, Леночка, болезни перед тем, как стать явными, проходят скрытый период — латентное состояние. У любви тоже есть латентное состояние. Вы еще не открыли ее внешних признаков, а она уже угнездилась, растет и вырабатывает тайные вещества и излучения, облагораживающие человека.

— Мне кажется, вы преувеличиваете. В любви много эгоистического и низменного, я бы не сказала, что она — главный двигатель человеческого усовершенствования.

— Не главный, Леночка, не главный — один из многих.

Разговоры о любви всегда увлекают девушек, они готовы снести даже абстрактные рассуждения на эту тему, хотя предпочитают описания конкретных историй. Лена заметила, что парни распускают язык, как павлины хвост, дурят девушек хорошими словами, а вскружив им головы, сворачиваются — снова такие же серенькие, как до влюбления. Выходит, любовь никого не улучшает, натура остается та же, только на нее набрасывается пышная декорация. Разве станет человек лучше от того, что наденет нарядный костюм? Она не верит тем, кто красочно расписывает свои чувства, красивые чувства — декорация, выходной костюм. Скучный, в общем, они народ — парни. Николай казался лучше других, но и он дальше слов не пошел. «Для тебя я — на все!» — убеждал он, а где это «все»?

Чударыч с охотой заговорил о чувствах. Он, оказывается, много о них размышлял, у него была наготове своя теория этого предмета — человеческого чувства. Он начал с того, что чувство — удивительно и загадочно, оно — так ему кажется — самая большая тайна психологии. Даже мышление представлялось Чударычу более простым. Мышление отражает — своеобразно и обобщенно — реальный строй природы, каждое рассуждение повторяет какие-то связи между явлениями и предметами. А что отражает в природе ваше чувство гнева, или сожаления, или умиления? И если что-то и отражает, то еще больше искажает, это — кривое зеркало. Может, поэтому считают мышление более высоким, чувство — примитивным. Презрительно говорят: «Он чувствует, но не понимает». Так ли это? Чувство — тоже понимание. Он, Чударыч, выражается путано, кое в чем противоречит себе, но это потому, что очень уж сложна и противоречива сама эта область — чувство. Ему приходит в голову еще такая мысль. Инженеры конструируют логические машины, воспроизводящие формы человеческого мышления, а в дальнейшем, возможно, и все его воспроизведут. Машины считают, командуют другими машинами, ведут паровозы и самолеты, руководят целыми производствами — цехами на замке. Но машины не чувствуют. Они не знают самой простой эмоции — радости, печали, удивления, не говоря уже о высших. Машина мертва, хотя и выполняет мыслительные операции, только чувства — признак живого.