Никифор вежливо и мягко увещевал:

— Не пой, Ронюшка, не надоть! До бабьих ушей дойдет — будет нам выволочка.

— Ладно, не буду. Ты понимаешь, Никеша, севодни вроде бы праздник. Ей-богу. Только не могу вспомнить, какой… — он остановился, оперся на посошок и стал глядеть в холодное, высвистанное ветром небо.

— Какой же праздник?

— А! — воскликнул Рындин. — Да ить севодни по-старому первое сентября! А первого, известно, какой праздник: Семенов день! День Семена Летопроводца!

— Верно! Золота голова! А я дак не мог вспомнить.

Друзья в еще более приподнятом настроении продолжили путь к пастуховской избенке. Выйдя на то место, где повстречали Панькина, старики степенно пошли посередке улицы. Их обогнала Фекла, возвращавшаяся из магазина. Иероним окликнул:

— Феклуша, здравствуй-ко! Куды торопишься-то? Погоди-ко…

Фекла остановилась, обернулась.

— Здрасте, — холодно, но довольно учтиво отозвалась она. — В лавку бегала. Домой иду.

— Чего купила-то? — поравнявшись с ней, Иероним вежливо взял ее за локоток.

С другой стороны к девушке, как старый, трепанный штормами карбас, подвалил Никифор.

— Флакон духов купила. Дешевеньких… — ответила Фекла, стараясь высвободить руки.

— Ухажеры-ти не покупают духов-то? — спросил Иероним. — Самой приходится? Погоди, Феклуша, не торопись. Дай-ко мы тя проводим. Уж разреши нам проводить. С тобой весело идти: сам вроде моложе делаешься.

Фекла кинула с высоты своего роста взгляд на одного, на другого, хотела было отделаться от стариков, но раздумала. Лицо ее озарилось озорной улыбкой.

— Миленькие вы мои! Ухажерчики! — Она дала приятелям возможность взять ее под руки. — Вам вместе-то сколько годиков будет?

Она пошла медленно, плавно, чуть покачиваясь, приноравливаясь к шагам стариков.

— Дак ить, Феклуша, дело-то не в годах! Дело-то в сердечном расположении! Мы к тебе всей душой! Одна ты у нас в Унде красавица! — льстил Иероним.

— Одна! Это уж так. Боле такой баской нету, — подтвердил Никифор и даже махнул рукой. — Нету!

— Ну, спасибо на добром слове. Да вот замуж-то никто не берет! Посватались бы хоть вы, что ли?

Иероним переглянулся с товарищем, вздохнул. Вздохнул и Никифор. Но тотчас отозвался:

— Когда сватов-то засылать? Я бы всей душой рад.

— А супругу куда денете?

— Дык супругу-то можно и побоку!

— Ох, глядите, ухват о бока обломает!

— Дак ить нас никто не слышит, — озираясь, сказал Иероним.

— А вы не ответили на мой вопросик-то.

— Насчет годиков-то? Уж так и быть откроем этот секрет. Откроем, Никифор?

— Да уж открывай. Куда денешься-то!

— Вместе нам скоро будет полтораста годков. Но ты на лета не смотри! Мы еще мужи ядреные. В силе…

— Вижу, вижу, — рассмеялась Фекла, чувствуя, что мужи чуть ли не виснут у нее на руках. — Ну, ладно. Вот я и дома. Благодарствую, что проводили.

— А в гости не пригласишь? Пригласила бы… — неуверенно промолвил Никифор.

— В другой раз. Будьте здоровы!

Фекла быстро нырнула в проулок, направляясь к крыльцу.

Приятели постояли посреди улицы, потом взялись за руки и повернули обратно.

— Роскошна девка! — сказал Иероним. — Эх, скинуть бы этак годиков сорок…

— Да хоть бы тридцать, и то ладно, — тихо сказал Никифор.

— Нда-а-а! А как ни бодрись, мы, брат, свое теперь уж отжили.

— Да-а-а!

Оставшуюся до дома дорогу приятели прошли молча.

Они стояли поздним вечером на крыльце Густиного дома, придя из клуба. Было темно, и шумел дождик. Ветер гулял по улице, иногда хлопал незакрытыми дверями сеней.

Голос Густи вывел Родиона из задумчивости.

— Я верю тебе, — сказала она. — И люблю тебя. Ты же знаешь… Но ведь ты должен идти на Канин! Когда же будет свадьба?

— Я уйду в конце сентября. У нас еще есть время.

— Может, лучше свадьбу сыграть, когда вернешься?

— А зачем откладывать? Ведь время еще есть, — повторил Родион.

— Надо с родителями поговорить.

— Поговори. Я с матерью уже давно все обсоветовал. Она будет рада…

— Завтра должен прийти батя с промысла. Ой, не знаю, как с ним и говорить.

— Ничего, я свата хорошего пришлю, уважаемого.

Помолчали. Родион распахнул пальто, привлек к себе девушку, прикрыл полой.

— Стану в море ходить. Жить будем хорошо. Мать у меня добрая, — тихо говорил он. — Тебя она уважает.

Густя погладила прохладной мягкой ладонью теплую щеку Родиона.

— Я хочу с тобой на Канин!

— Что ты! Там трудно. Холодно. В избушках худо, работа все на льду, на морозе. Простудишься. Не для девчат это.

— Не обязательно идти в этот сезон.

— Надо, Густя. В разгар промысла сидеть дома негоже. И потом, я — не Вавила Ряхин, у меня своего счета в банке нет…

— У него теперь тоже нет, — рассмеялась Густя.

Она умолкла, прильнула головой к его плечу, вздохнула:

— Вот доля рыбацкая! Жениться и то некогда.

— Я же говорю — сейчас самое время.

— Ладно. Я согласна.

Родион подождал, пока Густя закроет дверь изнутри на засов, и тихонько сошел с крыльца. Постоял, подняв лицо и ловя горячими губами капли дождя, и, не выбирая дороги, шлепая по лужам, радостный пошел домой. То, что давно хотел сказать Густе, хотел и все не решался, сегодня сказалось само собой, легко и просто.

На третий день после возвращения Семги, выждав, пока Дорофей отдохнет от морских странствий, в дом Киндяковых явился Иероним Пастухов. Он скинул полушубок, повесил его на деревянный гвоздь и пригладил на голове остатки седых волос.

Дорофей сидел за самоваром, пил чай и старательно вытирал грудь расшитым полотенцем. Ефросинья встала из-за стола и подвинула гостю стул.

— Садись, Ронюшка. Не желаешь ли чайку?

Иероним поблагодарил.

— Спасибо, Ефросиньюшка. Чай я очень уважаю. Будь любезна, налей покрепче.

Попив чаю, поговорив о том, о сем, гость собрался уходить. Когда он уже взялся за полушубок, Дорофей заметил на рубахе гостя нарядный гарусный пояс с кистями чуть ли не до колен. Раньше на него хозяин внимания не обратил, а тут удивился: пояс, как знала вся Унда, дед надевал в особо торжественных случаях.

— Скажи, Иероним, по какому случаю ты надел свой знаменитый поясок? — поинтересовался Дорофей.

— Поясок-то? Дак ведь к известному на всем побережье помору явился. В знак уважения…

— Чудно ты говоришь, — покачал головой Дорофей. — Однако на добром слове спасибо!

— И вам спасибо, — старик поклонился, как показалось Дорофею, чересчур церемонно и вышел.

Спустя каких-нибудь полчаса в дверь вежливо, но довольно громко постучали. А надо сказать, что в Унде к стуку не привыкли: всегда — хоть днем, хоть ночью, по делу ли, без дела ли, если дверь не заперта на засов, соседи заходили без предупреждения.

Ефросинья глянула на мужа с тревогой, Дорофей удивленно поднял брови.

— Кто там? Заходи!

Через порог, к немалому удивлению хозяев, шагнул Никифор Рындин. Он снял шапку и тужурку и, поклонившись низко, что стоило ему, видимо, немалого труда, сделал два шага вперед, скосив глаза на матицу [30]. Дорофей все понял: под матицу становятся сваты. Ясно стало и то, что Иероним предварил приход Никифора, чтобы выведать настроение хозяина. Хозяин и хозяйка тотчас встали.

— Проходите, садитесь. Рады гостю.

— Я пришел к вам за добрым делом, а не в гости, — важно ответил Рындин. — Я пришел к вам за сватовством. У вас есть невеста Августа Дорофеевна, а у нас жених Родион Елисеевич… — И снова поклонился в пояс.

— Проходите в горницу, — пригласила хозяйка.