— Держись! — крикнул Щербо.

Очень медленно Чёрный подплыл к краю полыньи. Ухватился за конец верёвки и начал так же медленно подтягиваться. Сорвался! И снова его скрюченные пальцы тянулись вверх, из рукавов стекала чёрная вода, ногти от напряжения побелели. Лёд трещал и ломался. Опять сорвался! Щербо упал на живот и схватил Чёрного за руку. Тут подоспел Валеев, и вдвоём они еле вытянули тонувшего из ледяной ловушки, а Ткачук с Гаральдом выловили его рюкзак и лыжные палки.

Пётр Чёрный стоял на морозе промокший насквозь, и его одежда стремительно превращалась в ледяной панцирь.

— Надо дойти. Сможешь? — заглянул ему в глаза Щербо.

— Мне не холодно, — едва раскрыл сведённые челюсти Чёрный.

До берега ещё с полкилометра. Полчаса — и он умрёт. Промедление может стоить ему жизни. Но раньше, чем мы пересечём фиорд, останавливаться нельзя. Никак нельзя!..

— Спирта!

Старшина быстро передал по цепочке флягу, и Назаров, стоявший рядом, влил изрядную порцию в рот Чёрного, у которого, казалось, даже глаза побелели от холода.

— Не дрейфь, Петя, сейчас доберёмся! И солнышко здесь не садится, замерзнуть не даст. Глянь, какой закат... розовый, словно задница у юного павиана... Теперь оно подниматься начнёт.

Щербо слышал, как приговаривал Назаров, делая полтавцу «массаж суставов», бил по спине, пытаясь сколоть ледяной панцирь. Вперёд! Быстре-ей!

Не иначе, злые духи перешли нам дорогу, разрази их гром. Ладно. По закону равновесия в будущем нам «светит» компенсация. А Чёрный? Щербо знал, что чрезмерные влажность, туман, а также слишком сильный ветер отнимают у тела тепло. Так же, между прочим, как и спирт, который может временно помочь. Не менее весомую роль играет и время пребывания на морозе. Это он хорошо усвоил прошлой зимой в заснеженных сопках провинции Финмарк. Терпеть холод изо дня в день, часами спать в снегу, раздеваться и одеваться на морозе, только дважды в сутки иметь возможность погреть руки над примусом — это серьёзно. И привыкнуть к этому невозможно. Можно только стойко сопротивляться. Это просто. Для этого надо приучить себя к тому, что холод — нормальное, неизменное, продолжительное явление. Но мокрый на морозе — это уже чересчур. Должны успеть!

Он снова переместился в голову вереницы и почти догнал Байду. Путь им опять перегородила небольшая гряда торосов. Его опыт подсказывал, что торошение возникает чаще всего в довольно узкой полосе, и преодолеть его можно. Необходимы только предельная внимательность, реакция, кошачья координация. Никакой суеты, спешки, ни одного неосмотрительного движения.

— Давай, Николай! У тебя хорошо получается, — он критически осмотрел утомлённую фигуру Байды. Ничего, впереди и не такое ожидает, пронеси, Господи. Вперёд!

Они преодолели и эту гряду, и следующие. Это был жёсткий темп.

До берега оставалось каких-то полсотни метров, когда под лёд провалился командир.

8

«Здесь шестеро офицеров. Эрслебена и Фогля я уже упоминал. О личности обер-фельдфебеля Зеппа Рана тоже. Кроме них, моё внимание привлекает малосимпатичный мне гауптман Петер Айхлер. «Малосимпатичный», поскольку я не люблю офицеров из ведомства пропаганды.

Айхлер — оплот национал-социалистического мировоззрения на нашей станции. Фанатик. Я знаю этот тип. Садистская упёртость. Утверждение своей силы, своей правоты, своего идеала через суд над остальными. Почти сексуальное наслаждение от своей твёрдости. Такой, утратив право судить других, теряет смысл и радость жизни. Глаза у Айхлера зелёные, а взгляд какой-то затуманенный и как бы рассеянный, но в то же время настороженный, как будто он контролирует движение твоей мысли, мимику, жесты, глаза. И сам он скользкий, не пьёт, не курит. Это свидетельствует о каком-то скрытом изъяне. Нормальный мужик принципиально не может не употреблять спиртного — это аномалия. Тем более — в армии. Все непьющие мужчины, а их на моём жизненном пути встречалось не так уж и много, не больше шести-семи, были, как потом выяснилось, с каким-то дефектом: то впадали в буйство, граничившее с безумием, то становились чересчур болтливыми и остановить их словоизвержение было никому не под силу, то ещё что-то. Но так или иначе их латентная неполноценность отражалась на повседневном поведении. Такие люди опасны, ибо их поступки непредсказуемы. Айхлер опаснее вдвойне, потому что, как мне кажется, он зациклился на идее. Его никто не любит, ни офицеры, ни солдаты. Солдаты называют его «Шприц». Почему «Шприц»? Идеологические инъекции? Прививка от вирусов? Каких? Коммунистических? Бессмыслица! Какие красные бациллы могут вызревать здесь, среди льда и камней? Полярные ветра начисто выдувают любые идеологические бактерии. Тепло и пища — вот наилучшая пропаганда в подобных условиях».

Он ощутил, как обжигающе холодная вода заливает комбинезон.

— Всем оставаться на местах! — раздался его крик. Сильное течение уже сбило его, положило почти горизонтально и неумолимо затягивало под лёд. Пальцы судорожно цеплялись за ледяную кромку. Однако течение было очень сильным, противостоять ему только пальцами рук, которые изо всех сил хватались и скользили по зализанному водой краю полыньи, было невозможно. Холод сковывал мышцы, продирал до костей. Всё решали секунды.

— Нож, Батя! Нож! — крикнул Байда, торопливо срывая с плеча верёвку.

Держась левой рукой, Щербо погрузил правую в воду, нащупал на поясе нож и, выхватив его, со всей силы вогнал в хрупкий лёд. Сразу стало легче. Рукоятка ножа, будто здоровенный гвоздь, торчала изо льда. За него можно было удобно держаться.

Байда, вместе с Щербанем, уже спокойней, без суеты, бросили провалившемуся два конца верёвки, сначала обмотав их вокруг себя. Держась обеими руками и по очереди подтягиваясь то одной, то другой, Щербо пытался не перенагрузить ни одного из них. Он только что на личном опыте убедился в том, в чём они ещё не успели удостовериться, — малейшее давление на лёд проломит его, как бумагу, и тогда в воде окажутся уже трое. Но злые духи, носившиеся над фиордом, не унимались. Подмытый течением летний лёд не выдержал веса Щербаня, и тот с треском ушёл под воду. Щербо уже лежал на льду и видел только его голову. Тот также держался за нож, как минуту тому — Щербо. Теперь основная нагрузка была на Байде. «Только бы он не бултыхнул! Только бы лёд выдержал»! — мелькнуло в голове Щербо. Краем глаза он заметил, что вся группа лежит на льду и ползком продвигается вперёд. Молодцы, ребята! Вдвоём с Байдой они вытащили на лёд Щербаня. Когда тот уже занёс ногу, чтобы оттолкнуться подальше от полыньи, провалился Щербо. Они опять поменялись ролями. «Когда же это кончится, мать его!» Наконец, выбравшись на лёд и пытаясь занять как можно большую поверхность льда, Щербо с Щербанем доползли до небольшой старой льдины, находившейся чуть в стороне. Перевели дух. Щербо заметил, как силится разжать побелевшие кулаки Байда: он ни разу не отпустил верёвку. Как взялся, так и держал. До конца. Намертво.

Старшина передал флягу со спиртом.

— Ну и водичка... Как в Гаграх, — щёлкая зубами, пытался пошутить Щербань.

Наконец разбили лагерь на северном берегу. Стоянка была удобной — рядом ручьи талой воды и груды плавника для костра. Вот только времени у них было в обрез. Нашли более-менее просторную пещеру, расположились в ней и быстро развели костёр. Вскоре мокрая одежда уже сушилась у огня.

— А наш старлей — кремень! — задумчиво произнёс Сиротин, протягивая окоченевшие ладони к огню, — Батю и Григория держал — ни на шаг не сдвинулся.

— Таких мужиков во всей армии если с десяток наберётся, то с избытком. Это я тебе говорю, — подтвердил Назаров.

— Да, мужик он серьёзный, — охотно встрял в разговор Гвоздь, набивая табаком огромную трубку. — Тут к нему недавно докторша приезжала... из армейского госпиталя. Капитан медицинской службы, между прочим, — он с наслаждением запыхкал, окутываясь дымом. — Ну, баба, скажу я вам... — он сладко зажмурился. — Налитая, как... трехсотпятимиллиметровый снаряд. Идёт — каждая жилочка играет. Но при всём при том не профура какая-то, а... солидная. Короче, козырная баба!