Полумрак тамбура не могла рассеять одна карбидная лампа. «Хреново им без дизеля, а?» Он машинально разминал обмороженные пальцы, поочерёдно отзывавшиеся болью, когда дверь в тамбур резко приоткрылась, и в проёме возник человек.

Это был фельдшер Фриц Гаевски. Минуты три назад он зашёл в ватерклозет, находившийся рядом с холодным тамбуром. Поскольку их разделяла лишь тонкая перегородка, Гаевски слышал какую-то возню и даже чей-то придушенный хрип. Это показалось ему подозрительным. После того, как красные головорезы спёрли его автомат и едва не выбили дух из него самого, он, оставшись без оружия, испытывал постоянную тревогу и страх. Насилу ему удалось выпросить у повара охотничий карабин, который он всегда и везде таскал с собой. Хотя его воспалённые глаза слезились, а голова была забинтована и болезненно гудела, он снял карабин с плеча и положил палец на спуск. Потом открыл дверь в тамбур.

Байда схватил карабин обеими руками за ствол и резким рывком втащил немца в тамбур. Рывок был таким сильным, что фельдшер полетел головой к двери. Палец его при этом ненароком дёрнулся, и полумрак тесного тамбура разрезала яркая вспышка выстрела.

— Б-б-будь ты неладен!

Байда всадил в фельдшера, который ещё не успел приземлиться, короткую очередь. «Скрытность накрылась. Жаль. Очень жаль, — повторил он и, резко бросив тело в коридор, наугад и, скорее по привычке, дав веером очередь, перечеркнув свинцом окружающее пространство. На противоположном конце вскрикнул кто-то тёмный и расплывчатый. — Это уже третий...»

Прислушался и, озадаченный тишиной, метнулся через коридор к противоположной стене. «Не может быть... Наверху никто не топал... — прижался ухом к двери рядом с собой, — здесь тоже тихо. — Не может быть». Всадил очередь, ударом ноги распахнул дверь и ворвался в комнату.

В комнате никого не было. На столе — раскиданы фотографии, какие-то склянки. На стене — барометр, справа, на стеллаже — рулоны карт. «Синоптики», — догадался Байда. Бросился назад.

«Затаились, гады. Это худшее, что могло быть. Зато выходит, что их немного...»

Следующая дверь. Очередь. Дым, щепки, темнота, грохот алюминиевых мисок, едва уловимый запах хлеба. Сухого, чёрствого, солдатского, но чужого. Он скорее угадывался, этот аромат хлеба, сквозь пороховую гарь: «Хлеб, он и у них хлеб...»

И здесь пусто... Хотел выйти, но чуткое ухо уловило в конце коридора скрип кого-то тяжёлого, заставивший прижаться спиной к внутренней стене. «Стой, где стоял. Там кто-то притаился за углом... В конце коридора обязательно должен быть угол...» Он не успел додумать эту мысль, как рядом ударила густая очередь. Пули с треском впивались в дерево, с визгом рикошетили в узкий коридорный проход. Байда услышал топот по крайней мере ещё двух немцев, спешивших на помощь своему камраду. — «Они по диагонали от меня, — пытался по звуку определить их позицию Байда. — Сейчас гранату кинут и... капец. Надо выбираться отсюда. Куда? Они втроём так коридор нафаршируют... Надо под их стену перебраться, тогда ещё повоюем...»

«Хотя бы небольшой разгон! С ходу выбить противоположную дверь». В том, что она замкнута, он не сомневался. Дверь была прямо напротив, за каких-то три метра.

Сгруппировавшееся тело мелькнуло в воздухе, упругим вихрем пересекло неширокое пространство коридора... Обеими ногами — в замочную скважину!..

Удар был страшен. Язычок замка вырвало из гнезда вместе со скобой. Дверь затрещала и распахнулась. Однако преграда частично погасила инерцию прыжка, и Байда упал на пороге, по пояс высунувшись из комнаты. Он успел дать короткую очередь вдоль стены и откатился внутрь комнаты. «А они проспали мой бросок, проспали, салаги... Сейчас гранатой...»

Каким-то шестым чувством Байда почуял опасность, внезапно возникшую за спиной. Он резко отпрянул в сторону, одновременно перекатившись на спину. Вспышка на конце ствола, нацеленного почти в его лицо, резанула по глазам. Пули ударили в пол там, где только что была его голова. Коротким взмахом ноги Байда подсёк тёмную, почти чёрную после яркой вспышки фигуру. Немец свалился навзничь.

Тогда Байда резко взмахнул правой рукой и коротко и жёстко, будто топором, ударил немца ребром ладони в переносицу. Этот удар вызывал шок и надолго отключал сознание.

Немцы почему-то замешкались. Это было непонятно. До Байды долетел глухой шум какой-то заварухи, и он понял, что именно сейчас пришло его время, время встречного удара. Снова бросил тело из укрытия под стену напротив, расстреляв в прыжке здоровяка, одетого в серый свитер с растянутым воротом. Автомат казался игрушкой в его красных ручищах. Двое других только-только успели выбраться из-под лежащего на полу чьего-то истерзанного, в грязной бахроме бинтов, тела. Они не успели переключить внимание на Байду, и он не пожалел патронов. Один из них пробежал по инерции ещё пять метров, прежде чем грохнулся лицом об пол.

Наступила тишина. Сквозь сумрак и пороховую гарь, заполнившую коридор, Байда силился разглядеть того, кто своим внезапным вмешательством застопорил наступательный порыв фашистов и тем спас его.

Снова прислушался. Потом медленно и осторожно встал. Не отрывая глаз от противоположного конца коридора, проверил пульс у обоих немцев, убедился, что они ему уже не опасны, и только после этого кинулся к распластанному телу, лежавшему у приоткрытой двери с надписью «Амбуланц». Ещё не добежав до тела, буквально измочаленного в схватке, Байда узнал в нём Щербаня.

Его лицо было разбито, а сам он, весь в окровавленных бинтах, был похож на выпотрошенную куклу.

— Как же ты здесь оказался, родной? — спросил себя Байда, не в силах оторвать глаз от тела товарища. Снял шапку и на секунду замер у стены... Кто тебя так? Он оттащил тело Щербаня в угол. Спасибо, что выручил, Гриша, за всё. Прости... И прощай. Мужская у нас работа, и ты выполнил её достойно. А теперь... Не осталось у тебя уже больше дел на земле... Мы тут за тебя. Спи...»

Когда Байда осторожно поднялся на последнюю ступеньку круто изогнутой лестницы, перед глазами предстал пустой коридор. Первая дверь справа была открыта, и столб полярного света отбрасывал на пол серый размытый квадрат. Байда замер, прислушиваясь к тишине. Он не доверял ей. Что-то смутно настораживало, заставляло сердце сжиматься в ожидании. Втянул ноздрями воздух: гуталин! Вот оно. Запах густой, значит, его источник где-то рядом. Сделал бесшумный шаг, и ухо уловило посторонний, едва слышный скрип, будто кто-то переступил с ноги на ногу... «Ага, голуба! Долго же ты выжидал...»

И сразу услышал в полумраке за спиной тяжёлое сопение. Он готов был поклясться, что там, за спиной, только что никого не было. Он же осматривался, был уверен...

Но немец возник будто ниоткуда, из воздуха.

Байда нырнул под ноги первому немцу, выпустившему наугад короткую очередь. Дородный фашист перевалился через Байду, не успев увернуться от Байдиных «ножниц».

Неуловимым движением Байда метнул нож во второго. Услышал хрип. Потом поднял автомат... Короткие трескучие очереди пригвоздили к полу двух участников этого последнего боя.

Во рту ощущался привкус металла и пороха. Грудь пронизало болью. «Неужто зацепило-таки? Когда?!»

Заглянул в каждый уголок, убедился, что дом пуст, после чего подошёл к немцу, единственному, кто уцелел и до сих пор лежащего неподвижно. «А, может, дуба дал ганс?» Прислонил немца к стене, сам сел напротив: «Да нет, живой...»

Немец очнулся. Байда смотрел, как он еле-еле шевелит языком. Мелькнула мысль: «И на хрена я оставил его поганить этот свет? Лишняя морока...».

— Кто ты? И как тебя зовут?

— Радиотелеграфист первого класса Фриц Бегель. И тут Байду осенила счастливая мысль.

— Садись, Фриц, передавай, — подтолкнул он немца к рации.

— Но сейчас это бесполезно, господин офицер. В метель даже короткие волны не проходят, — возразил «радиотелеграфист первого класса», сразу ставший разговорчивым от осознания того, что он единственный здесь выживший. Он с опаской поглядывал на страшного славянина, в одиночку справившегося с восемью его товарищами.