Трудно было поверить, что этот человек еще совсем недавно вместе с Томоко Оти пытался нанести сокрушительный удар по империи Ооба. Адзисава увидел наглядный пример того, во что превращается человек, лишенный своего любимого дела.

Уракава неузнавающе поглядел на гостя и отвернулся. Система «домашнего ареста» сработала безотказно.

Уже не надеясь на успех, Адзисава заговорил о том, что привело его сюда. Страстные речи гостя не оказали на бывшего редактора ни малейшего воздействия — было непонятно, слушает он или нет.

— Уракава-сан, появился шанс отплатить им за все. В дамбе найден труп Акэми Идзаки. Выяснилось, кто убил Томоко Оти. Убийца, сын мэра, во главе банды хулиганов терроризирует горожан, насилует девушек! Если все пострадавшие объединятся, а вы как журналист еще и выступите с разоблачением аферы в низине Каппа, империя Ооба рухнет. Вы же профессионал, Уракава-сан, нам не обойтись без вашего пера.

— Все это чушь, полнейшая чушь, — прервал Уракава посетителя, дохнув на него перегаром.

— Чушь?!

— Да. Ничего у вас не выйдет. Бороться с Ооба — это химера.

— Нет, не химера! Вы же наверняка читали, что тело Акэми Идзаки найдено. Все сейчас только и говорят об этой истории, о дамбе. Самое время выступить с разоблачением.

— Химера, я сказал! Подумаешь — труп нашли! При чем здесь земля? А хоть бы и при чем, мне до этого дела нет.

— Как это нет?! — воскликнул Адзисава. Он хотел напомнить хозяину дома о деле, за которое отдал жизнь Сигэёси Оти, но сдержался — иначе разговор грозил перейти в ссору.

— Кончено, все давно кончено, — пробормотал Уракава. — Уехать бы отсюда куда-нибудь, да поздно, годы уже не те. Ничего, главное — помалкивать и вести себя тихо. Тогда можно и тут прожить. Зарплата, слава богу, идет, жена довольна. Первое время, действительно, было как-то не по себе, а потом я понял: какой смысл пахать, нутро перед читателями выворачивать, все равно им наплевать и на газету, и на меня. Их ничто не интересует, кроме рекламы стиральных порошков и будильников. Все они таковы, все до единого. А мы… мы только болтаем, что работаем ради общества; кто платит, тот и заказывает музыку. Был журналист Уракава — и нет его, а обществу наплевать. Работаю я, не работаю — все одно. И так скоро пора на пенсию. А тут и надрываться не надо, и денежки идут. Теперь-то я понял, как надо жить. Раньше, бывало, и с женой словом перемолвиться времени не хватало. Разве это была жизнь? Вот теперь — это жизнь.

— Вы говорите неправду. Вам тошно и одиноко без работы, оттого и заливаете горе вином.

— Я не собираюсь дискутировать с вами по этому вопросу. Меня такая жизнь устраивает, поняли? Левые, правые, революция, контрреволюция — мне на все начхать. Оставьте только меня в покое. И творите, что хотите.

— А не противно вам будет жить, зная, что ваше молчание куплено жалкой подачкой?

— Подачкой?! — Хмельной взгляд журналиста вспыхнул гневом.

— Разве нет? Вы же продали журналистскую честь за вашу «зарплату». Ну, если не продали, то забыли о ней. Не продешевили, а?

— Идите вы… Семья и спокойная жизнь — вот все, что мне нужно. Хватит с меня романтики и болтовни о справедливости. Все, разговор окончен, убирайтесь.

— Подумайте. Неужели вы сдались? Неужели пропьете свое призвание? Будете закрывать глаза на то. что творят Ооба и компания? Не противно вам?

— Нет. А вы-то сами, чего вы добиваетесь? Ну, свалите вы Ооба, а дальше? Думаете, людям лучше жить станет? Xa1 Мир каким был, таким и останется. Может, еще и похуже времена начнутся. Сейчас хоть порядок и покой. Если империя Ооба рухнет, она погребет нас всех под обломками! Какое нам дело до низины Каппа? Все равно земли эти были бросовые, их каждый год водой заливало. Спасибо надо сказать мэру, что добился строительства дамбы. А уж вам-то, чужаку, в наши дела вообще соваться нечего! Нашли убийц Томоко-сан — и прекрасно, вот и подавайте на них в суд. А дамбу не трогайте, понятно? И, ради бога, уходите, я спать хочу.

— Не собирались дискутировать, а целую речь произнесли в защиту Ооба. Подачку отрабатываете? — язвительно бросил Адзисава.

Мутные глаза журналиста, на миг прояснились, он открыл было рот, хотел что-то ответить, но вдруг обмяк и только безвольно махнул рукой.

КОНТРУДАР

У мэра Хасиро было четверо детей. Старший сын, Нарута, возглавлял совет директоров компании «Природный газ Ооба», главного звена гигантского концерна; второй сын, Нарудзи, был президентом «Транспортной компании Хасиро» и членом правления еще нескольких отцовских компаний; единственная дочь, Сигэко, вышла замуж за Ёсиюки Симаока, ставшего благодаря этой выгодной партии главным редактором «Вестника Хасиро» и одним из вице-президентов всего концерна.

Трое старших детей радовали отца, но вот с младшим, Наруаки, были одни неприятности: он еще и школу окончить не успел, а полиция уже все уши прожужжала отцу о его неблаговидных забавах с девицами и прочих художествах. Блюстители порядка до поры до времени старались не обращать внимания на «проделки» юного отпрыска августейшей фамилии, но в последнее время Наруаки начинал переходить все границы.

Чего стоили хотя бы пресловутые «Бешеные псы», которые по выходным дням совершали налеты на соседние города, где устраивали грандиозные побоища с местными рокерами.

— Господин мэр, попросите вашего сына ограничить свою… э-э… деятельность пределами Хасиро, — взмолился начальник полицейского управления. — В другом городе мы не сможем его защитить.

Иссэй Ооба вызвал сына и задал ему взбучку, но большой пользы от отцовского нагоняя не вышло, Наруаки вскоре взялся за старое.

— Нет, не будет из него толку, — вздыхал мэр, но почему-то питал к своему непутевому отпрыску особую слабость, а тот пользовался этим и день ото дня становился все наглее. Он знал, что любая выходка сойдет ему с рук — его всегда надежно укроет любовь отца и мощь всей отцовской империи.

В последние дни Иссэй стал замечать, что с его младшим творится что-то неладное. Каждый из членов большой семьи жил в собственных апартаментах, но юного Наруаки мэр пока держал при себе. И вот тот уже несколько дней не появлялся за столом во время семейных трапез.

— Где это Наруаки пропадает? — спросил Иссэй у старшей горничной, прислуживавшей за обедом.

— Молодой господин заперся у себя. Говорит, аппетита нет, — ответила Куно, лучше кого бы то ни было осведомленная о том, что происходит в доме.

— Аппетита нет? Да я его уже три дня не вижу! Он что, заболел?

— Вроде бы нет.

— Так заболеет — столько дней без еды сидеть!

— Я ношу ему поесть, только он к еде почти не притрагивается.

— Ах, паршивец, опять что-нибудь натворил, — забеспокоился Иссэй. Должно быть, что-нибудь нешуточное. Досадливо прищелкнув языком, мэр быстро закончил обед и поднялся из-за стола. «С «малышом» ну просто беда. Но до чего же все-таки хорош, сорванец. Ничего для него не жаль».

Иссэй подошел к комнате сына и толкнул дверь.

Она была изнутри закрыта на ключ. Это показалось ему странным. Он постучал и прислушался: в комнате раздался шорох.

— Наруаки, а ну-ка открой. Это я.

— Пап, неохота мне ни с кем разговаривать. Шел бы ты…

— Да что с тобой происходит?

— Ладно, ладно, я один хочу побыть.

— Немедленно открой! — слегка повысил голос Иссэй. Этого оказалось достаточно, чтобы сын повернул ключ в замке.

В комнате все было вверх дном, Наруаки с кислым видом уселся на пол и опустил голову. Потянув носом, Иссэй поморщился:

— Ну и вонища тут у тебя. Открой окно! Как ты можешь сидеть в таком бардаке?

Он сам подошел к окну и распахнул его пошире. Потом взглянул на сына и ахнул.

— Ты что, заболел? Сейчас врача вызову!

— Не надо, я в порядке.

— В каком порядке! А ну выкладывай, что натворил?

— Ничего я не натворил.

— Наруаки! — загремел голос мэра. Сын сжался и мелко задрожал.