Я эту просьбу его будто не слышу, а он ждёт-пождёт, и снова рассказ свой продолжает:

— А с ним вы не связывайтесь. Ему много денег надо. Его из квартиры скоро выселят. Он деньги за квартиру не вносит. К тому ж, террористом его называют.

— А почему террористом?

— А-а… Так. Сболтнул кому-то, что квартиру вместе с семьёй взорвёт, если выселять зачнут. Он такой: с одной стороны умный, а с другой — дурак нагольный.

— А что это — нагольный?

— Ну, голый, нагольный, значит. Так у нас в деревне говорили. Нагольный — и всё тут. Голый с головы до ног. Ну, так вы того… на бутылочку. Хорошо, конечно, если две. А ещё лучше — три. Пива, как денег, много не бывает.

Потянул меня за рукав:

— Так пошли в ларёк, он тут у автобусной остановки.

Я поднялся. Тихо проговорил:

— Нет, брат, вы меня извините. Я по этой части плохой товарищ.

И пошёл прочь от этой компании. Далеко пошёл, ко дворцу спортивному. Иду, а два конструктора из головы не выходят. Мне бы роман обдумывать, ходы-выходы сюжетные искать, а я всё о них, о пьяницах, думаю. Человек с тростью перед глазами стоит. Семья большая, за квартиру не платит. Были бы у меня деньги, заплатил бы за него, но денег нет и помочь ему я не могу. Вот такую жизнь нам проклятые демократы наладили: даже писателям гонорар не дают. Когда это видано было, чтобы за книги деньги не платили. Наш первый писатель протопоп Аввакум в заточении был, в земляной яме сидел и книги свои писал, так ему и то, будто бы, какую-то плату церковь наша выдавала, а тут совсем денег не дают. Так кто же и писать будет! Ну, разве такие вон книги, что на лотках лежат: про сверхкрутую любовь и смертоубийства разные. Эти покупают, за них и деньги хорошие дают, но для писания таких книг и сам автор разбойником должен стать. Не всякий же отважится на мерзость такую.

Одним словом, бродил я по парку часа два, а для романа ничего не придумал. Домой возвращался недовольный, даже досада за душу брала: дёрнул же меня леший зайти к этим ханыгам!

«Впрочем, почему же ханыгам? — думал я, открывая дверь квартиры. — Эти двое-то — ракету изобретали, конструкторами были! Ну, а если на дно жизни опустились — так это время такое. Ну, ладно, вот ты фронтовик, хорошую пенсию тебе дают, а они-то… по две тысячи получают. Да таких денег и на хлеб с водой не хватит».

На следующий день я снова завернул к «пьяному братству» и снова увидел тут двух товарищей. Поздоровался по-русски, фуражку над головой приподнял. На этот мой жест, от которого русские люди, живущие в городах, давно отвыкли, все с удивлением повернулись. Будто бы всем моя вежливость по душе пришлась. И этот… в наглаженных брюках и с красивой тростью тоже будто бы ко мне потеплел. Подошёл, потянул за рукав в сторону, сказал:

— Я вижу, вы человек хороший. Моему другу на пиво не давайте. Он и так глуп, как пробка, а если бутылку пива высосет, круглым идиотом становится. В прошлом-то он не пил, и у меня в группе конструктором работал, но сейчас переменился. И даже вид человеческий потерял. Пиво его дураком делает.

Хотел сказать ему: «Пиво и каждого дураком делает», да промолчал. Вышли с ним на дорогу, пошли в глубину парка. Мой собеседник продолжал:

— А вы недавно тут, в этом гадюшнике. Так-то я вас видел, гуляете по парку, а тут, у нас, будто не появлялись. И не надо сюда ходить. Гадюшник! — одно слово. Летучие мыши, падшие ангелы. Денег нет, а выпить хочется, — тут и вся их природа. Не живут, а небо коптят.

Помолчали. Потом человек с тростью снова заговорил:

— Меня зовут Фёдор Кузьмич, а мой товарищ Максим. А вас, извините?.. Ага, Иван. Это уже кое-что. Тут слышится нечто русское. Сейчас нас, русских, изводят по-тихому, но мы держимся. Такое в нашей истории бывало, и не единожды, да где они теперь, враги наши?.. Правда, нынешний враг не чета прежним, этот враг не то, что монголы, татары или немцы. То дурачьё голопузое, а эти… денежки наши прибрали к рукам. Всё, как метлой, подмели, а без денег что ты будешь делать? Без денег ты не человек, но и всё равно — мы ещё посмотрим, кто кому шею свернёт. Они теперь номера каждому из нас налаживают, хотят чипы латунные под ноготь загнать, — вот эта затея особенно коварная. Если им удастся каждого из нас Богом данного имени лишить — тут уж пиши пропало. Положим, нужна им твоя квартира — тюкнули тебя со спутника радиоволной, ты и заплакал. Как я вот теперь. Чуть что о ракете «Сатана», которую я проектировал, вспомнил, так и плачу. Болезнь у меня в голове развилась такая, слёзы вышибает и рыдания противные из груди. А если чип они каждому под ноготь или за ухо врежут, тут уж они нажатием кнопки любую болезнь вам подарят. Да, чипы — страшное дело! Человечество, конечно, бороться будет, и сейчас уже эта борьба закипает, но в людском стаде оболтусов много. Баран бараном. Таращит на тебя глаза, а понять не может. Больно уж дело коварное, и ни в какие времена раньше людям не встречалось, тут и проглядеть могут, дадут себя завести в электронный лагерь, а выхода из него нет. Такая-то, брат, штука, эти чипы. Ну, а вы скажите мне, вы-то вот, вроде бы интеллигентный человек, а вы-то хоть понимаете, что это за зверь такой — маркировка всего человечества? Вы как думаете: удастся им уж так-то вчистую одурачить весь род людской или нет?

— Не знаю. Может, и удастся. Ловушек разных теперь много на пути нашем расставили. Враг-то у нас, как вы сами сказали, не чета прежним. Похитрее будет. На нас, русских, он теперь всю планету тащит. Трудновато нам придётся. Может, и не сладим.

— Пессимист вы, как я погляжу, паникёр. С таким настроением куда же?.. Говорят, во время войны паникёров к стенке ставили. Вот так. Стоять до конца надо. И смерти в глаза глядеть. А вы… Ну, да ладно. Я тоже… покончить с собой хотел, да нельзя мне, никак нельзя. Дети у меня. И жена больная. Тут бы и хотел сгинуть, да грех это большой: жизни себя лишать. Там-то на небе спросят: что же ты, братец? Негоже так-то, детей бросать и жену ослабевшую. Оно бы и ладно, жили мы на нищенскую пенсию, да за квартиру два года не платил. А теперь вот списки повесили: кто не платит — выселять будут. А куда выселять? Как выселять? Куда же я с детьми-то и с больной женой?..

— А у вас, что же, дети малые?

— Да, представьте: сам старик, а дети хоть и не малые, а на ноги поднять не успел. Так уж вышло. Такой кульбит в жизни получился. Старшей дочке двадцать лет, она в институте учится, а сынам — одному семнадцать, он школу кончает, а младшему пятнадцать. Сам же я до недавнего времени работал, ведущим конструктором был; главный узел для ракеты «Сатана» делал, а тут вдруг все военные заказы в одночасье обвалились; нас, конструкторов, технологов и рабочих — всех вон, за ворота выгнали. Точно во сне кошмарном приснилось, до сих пор не верится. Всё в моей жизни обломилось, словно с обрыва упал. Лежу на дне, небо вижу, а как выбраться — не знаю. Пенсия-то — две с половиной тысячи, а за квартиру — тысяча шестьсот. И за учёбу детей надо платить. И за дочку в институте требуют… Ужас какой-то! Но самое страшное, — подумать нельзя! — сами же мы с женой за Ельцина голосовали. А?.. Что вы на это скажете?.. Вот ведь чертовщина какая!.. Говорят, двадцать пятый кадр на телевизоре нам наладили, вот он и гонит нас на избирательные участки, и голосуем мы за своих губителей.

Долго мы гуляли с Фёдором Кузьмичом по парку, а когда расставались, он сказал:

— Спасибо вам за беседу. Давно я хорошего человека не встречал, а тут встретил и будто свежим ветром на меня повеяло. Может, и завтра увидимся, я каждый день сюда прихожу.

Фёдор Кузьмич ушёл, а я к доминошникам заглянул, у шахматистов постоял. Тут свободная лавочка была, на неё присел. Не знаю, сколько я сидел, но к реальной жизни меня вернула мысль о том, что ничего другого у меня в голове не было, как только дума об этих двух конструкторах. Они, как дворники, ко мне явились и точно метлой вымели из моей головы все мысли о романе, который я в это время как раз заканчивал и мучительно искал финальные сцены. Сейчас у меня никаких вариантов не было, я даже с трудом возвращался к компьютерному тексту и старался припомнить, на чём же я остановил повествование. Вот это было для меня страшно, этого я больше всего боялся. Я и без того затруднялся придумать хорошую концовку, а тут ещё эти… У меня чуть не сорвалось грубое слово, но тут же я подумал: «А что это ты так взъярился на них?.. Люди попали в беду, им нечего есть, их скоро сгонят с квартиры, а ты…»