Так вот, по сути, единственным непьющим поэтом из этой генерации был Слуцкий. На него смотрели как на чудо» ^[841] .

Некоторые пытались избавиться от пагубной привычки, например Н. Старшинов: «Я попал в больницу имени Соловьева, в отделение алкоголиков. Лег туда сам, потому что понял: болезнь моя зашла так далеко, что если я немедленно не покончу с ней, мне потом от нее не избавиться, будет поздно» ^[842] . Старшинов сумел бросить пить.

8 мая 1950 года директор Центрального дома литераторов В. Шишов был вынужден обратиться за помощью к А. Софронову. Он сообщал, что на вечере в ЦДЛ писатель Бауков вел себя непристойно, так как «был в очень пьяном состоянии». По просьбе большинства присутствовавших директор ЦДЛ был вынужден удалить из зала разбушевавшегося литератора. Несмотря на это, Бауков вновь вернулся и нанес Шишову оскорбление в присутствии ряда писателей и сотрудников Дома. Руководитель ЦДЛ просил оградить его от дальнейших оскорблений ^[843] .

С другой важнейшей проблемой морально-этического свойства Союз писателей столкнулся сразу же после своего создания: к руководителям писательской организации шел постоянный поток жалоб литераторов на плагиат. Еще до войны, в 1940 году, этот вопрос стал предметом рассмотрения специальной комиссии в составе О. Леонидова, В. Шкловского, В. Шершеневича. Комиссия, в частности, подняла вопрос о так называемом «принудительном соавторстве». Обеспокоенность вызывали частые случаи, когда соавтором становился человек, от которого в той или иной степени зависела постановка пьесы или киносценария. Поэтому принудительное соавторство по своей сути почти всегда снижало качественный уровень произведения — ведь его в этих случаях никто не контролировал.

Так как человек, принуждавший другого к соавторству, чаще всего писать не умел, то он занимался инсценировкой, тем самым ущемляя интересы создателя оригинального произведения. Поэтому ранее был принят ряд постановлений, запрещающих руководящим деятелям театров ставить свои произведения в тех зрелищных предприятиях, с которыми они административно связаны (О постановках в театрах: циркуляр Главискусства от 16 февраля 1930 года, письмо сектора искусств Наркомпроса РСФСР от 2 октября 1933 года, циркуляр Наркомпроса от 5 октября того же года; О кинематографии: постановление СНК СССР от 23 марта 1938 года) ^[844] . Но на деле эти нормативные акты не выполнялись, их обходили различными способами. Как отметила комиссия, «факты принудительного соавторства продолжают иметь место. Особенно в 1940 г.».

В выводах комиссии говорилось: «Нарушители закона об авторском праве по-прежнему используют свое служебное положение в корыстных целях и вынуждают драматургов к даче замаскированной взятки за „продвижение“ пьес и киносценариев. В отдельных случаях нарушения сопряжены с тройным уголовным криминалом: использование служебного положения, взяточничество и плагиат. Имеет место и растрата государственных денег на заказы переводов и инсценировок должностным лицам, получающим заработную плату…

Нарушения и злоупотребления стали бытовым явлением во всех театрах и киностудиях, начиная от небольших — районных зрелищных предприятий и кончая театрами всесоюзного значения… Ратуя за „свои“ произведения или произведения близких им людей (своих актеров, жен и т. д.), лица, от которых зависит репертуар театров и киностудий, закрывают доступ на сцену и экран произведениям не только начинающих драматургов, но даже квалифицированных авторов. Вносится разложение в писательскую среду и среду театральных работников, где процветают нравы, недостойные советских граждан».

Одна история, произошедшая в послевоенные годы, получила особенно широкий резонанс и удостоилась литературного посвящения А. Твардовского и Э. Казакевича ^[845] :

В марте 1954 года секретарю ЦК КПСС М. Суслову поступило сообщение А. Суркова. В нем говорилось о том, что А. Суров в течение ряда лет систематически пьянствовал и позволял себе поступки, «позорящие звание советского писателя» ^[846] . В частности, он неоднократно появлялся на собраниях и в общественных местах в нетрезвом виде и «вел себя буйно, вызывая скандалы». Коллеги и руководители Союза писателей его многократно предупреждали и советовали прекратить подобное поведение. После драки в 1953 году с М. Бубенновым тому и другому вынесли выговоры с занесением в учетную карточку. А. Суров и в парторганизации ССП, и в райкоме давал клятвенные заверения в том, что изменит свой образ жизни, но обещание не сдержал и продолжал пьянствовать. 4 февраля 1954 года он устроил скандал у себя на квартире. Суть скандала состояла в том, что он подрался со своим шофером, а когда на место происшествия прибыли работники «неотложной помощи», он оскорбил и их.

По этому случаю было заведено персональное дело. Членам комиссии Б. Полевому, Е. Горбаню и Ю. Чепурину предстояло разобраться в том, что же все-таки произошло на квартире у драматурга. Свидетели скандала слышали крики: «Спасите, убивают человека!» и «Помогите, убился, убился!» Кто-то из соседей вызвал «неотложную помощь», а соседка позвала на помощь живущего в этом же доме Героя Советского Союза Вольского. Он рассказал, что, войдя в квартиру А. Сурова, увидел такую картину: «Суров стоял в дверях своего кабинета, перед ним стоял окровавленный шофер, вырываясь из рук державших его женщин (жена т. Сурова, дочка и работница детского сада). Шофер рвался к Сурову, всячески его оскорбляя. Суров не двигался с места, успокаивая шофера… Шофер вырвался из рук женщин и бросился на Сурова. Вольский схватил шофера, посадил на стул и перевязал ему разбитую голову» ^[847] . Суровы уверяли Вольского, что шофер сам упал и разбил голову о зеркальный столик.

Сам А. Суров признал, что скандал носил шумный и безобразный характер. Драматург назвал единственной его причиной ссору из-за ключей от машины, которые пьяный водитель не хотел ему отдавать. Свидетельскими показаниями это не подтверждалось, но и не опровергалось.

Когда приехала «скорая помощь», в квартире уже находился участковый — лейтенант милиции Пузырев. На вопрос врача о том, что случилось, он ответил, что хозяин избил шофера. Но на комиссии участковый сказал, что избиения собственными глазами не видел.

Во время перевязки головы шофера врачом Коршуновой Суров несколько раз назвал ее «дурой», а медперсонал «шпаной» и «бандитами». Факт оскорбления был подтвержден всеми свидетелями, да и сам «инженер человеческих душ» не отрицал этого факта и заявил, что готов извиниться. А вот попытку ударить врача он отрицал, хотя Коршунова и медбрат заявляли, что эта попытка имела место. То, что драматург во время этих событий был пьян, подтвердили врач, медбрат, участковый, но сам Суров и его водитель отрицали это. После того как о скандале стало известно в Союзе писателей, А. Суров пригласил участкового домой и спросил, не было ли из милиции на него донесения. После этого разговора лейтенант Пузырев советовал Коршуновой не подавать рапорта на писателя, так как «он хороший человек и больной».