Неожиданно в послевоенные годы увеличилось количество просьб о переиздании литературных произведений. Очевидно, мало кто отваживался обращаться с подобными проблемами в писательские инстанции в военные годы. Теперь же, несмотря на значительные издательские трудности, формальных причин для отказов стало меньше.

Возвращаясь к ретроспективе, заметим, что на тридцатые годы приходится пик поступивших в Союз советских писателей жалоб на Литфонд и подшефные ему организации. Затем их количество снизилось более чем в четыре раза. Думается, что писатели после всех переживаний во время войны и послевоенной разрухи уяснили, что уж лучше помощь какая есть, чем ее полное отсутствие. Но вот бюрократическая машина и бумаготворчество в ССП в послевоенные годы возродились с новой силой: писатели вполне законно желали, чтобы эта организация выполняла все возложенные на нее функции. Это с одной стороны. С другой — в массе писем и обращений просматриваются иждивенческие настроения: некоторые требовали от ССП создания необходимых условий труда независимо от результатов их деятельности.

В почте Союза писателей появилось огромное количество писем от людей, не имевших к этой организации прямого отношения, от кругов, если так можно выразиться, «окололитературных». И они желали определенных материальных благ, прежде чем взяться за перо. Срабатывало обывательское представление о писательском труде: работа непыльная, можно «творить», не имея особых профессиональных навыков, да еще и гонорары немыслимые получать за это.

Оговоримся: упоминая о существовавших иждивенческих настроениях среди советских писателей в исследуемый нами период, мы обращаем внимание на необходимость дифференцированного подхода к этой проблеме в каждом конкретном случае и считаем, что иждивенчество было свойственно специфическому, но довольно широкому кругу литераторов. В отдельных работах, говоря об «иждивенчестве» писателей, на них порой распространяют еще такое свойство, как «инфантилизм», что, на наш взгляд, в подобном контексте выглядит не вполне уместно. Не будем забывать, что непосредственность в мировосприятии свойственна, а порой и необходима, многим писателям и художникам. Тем более нет смысла вступать в полемику с теми исследователями, которые считают иждивенчество свойственным вообще всему советскому народу.

Кстати, характер меркантильных обращений в ССП убедительно свидетельствует: если уж человек что-либо хотел получить от Союза писателей, то помимо настойчивости от него требовалось всякое отсутствие чувства скромности, а порой — и собственного достоинства, умение разжалобить адресата.

Надеемся, что последующие страницы книги помогут прояснить, в чем вина, а в чем беда наших литераторов, когда они во главу угла в общении с ССП и другими писательскими организациями ставили личные материально-бытовые вопросы.

Своеобразие отношений членов ССП и Правления Союза писателей наглядно проявлялось в приемные дни. По имеющимся сведениям, дежурившие в Правлении писатели, среди них и А. Фадеев, принимали в день от 10 до 15 человек Случались и коллективные визиты. Приемные часы, судя по всему, писатели назначали себе по собственному усмотрению — до или после обеда. Некоторые устанавливали прием на целый день с обеденным перерывом. Сам Фадеев, например, 17 сентября 1948 года работал с 9 до 11 часов, затем был перерыв, после которого он принимал посетителей с 14 часов 4 5 минут до 17 часов. 12 января 1949 года прием у него по каким-то причинам начался только в 20 часов, а последний посетитель зашел к нему в кабинет в 22 часа.

Вот как описывает приемы в Правлении ССП их очевидец Л. Гумилевский: «В небольшой приемной перед огромным кабинетом генерального секретаря собралось уже много народу. Секретарша записывала пришедших на разные листки: вызванных Фадеевым — на один и пришедших на прием без вызова — на другой. Я занял последний свободный стул, а народу становилось все больше и больше». Но в день, когда пришел автор, А. Фадеев все не появлялся: «Становилось душно, томительно и скучно. Час, назначенный для приема, давно уже прошел. Секретарша неизменно отвечала:

— Его вызвали… Он уже звонил, сейчас придет» [29].

В конце концов, когда Л. Гумилевский решил уйти, секретарь ему сообщила, что сегодня А. Фадеев точно будет, так как Александр Александрович уже пропустил два приемных дня. Но это сообщение только утвердило посетителя во мнении, что необходимо уходить. Спустя двадцать минут после того как Л. Гумилевский вернулся домой, ему позвонили и сообщили, что руководитель ССП уже пришел, но возвращаться в Правление было бы уже унизительно.

Настоящей напастью для дежурных были графоманы и любители легкого обогащения. Особенно доставалось тем писателям, кто слыл добрым, как, например, М. Луконин. «…Графоманы знали доброту Луконина, приходили, морочили ему голову и под конец просили деньги…

Авторы, подобно сыновьям лейтенанта Шмидта из Ильфа и Петрова, поделили сферы влияния на секретариат. Луконину достались самые сорвиголовы.

— Так бы и сказал. А то сидишь, рассуждаешь как большой, о Рильке и о Фолкнере, а на уме трехрублевка на пол-литра. На, иди, но пей не в ЦДЛ, здесь и без тебя хватает удальцов…» [30]Высокий процент обращений в Союз писателей по материальным вопросам, как мы сможем увидеть в дальнейшем, — не от хорошей жизни. И не от нее идут послевоенные просьбы улучшить питание и помочь с промтоварным снабжением (чаще — предметами первой необходимости). И конечно же, самая стабильная и злободневная проблема — жилищная.

Еще одна, почти случайная запись из подобных многочисленных сюжетов, запечатленных в дневнике дежурств Правления ССП. Некий Гольдберг пришел к Н. Погодину 20 августа 1940 года с просьбой принять его в ССП: «Поэтическая секция единогласно рекомендует его в союз. Не знаю, помогут ли ему в последнем… У него парализован сын, после того как попал под трамвай… Нужны средства. А их нет…» [31]

Многие писатели видели в ССП некую палочку-выручалочку, иногда — на все случаи жизни, часто — на всю жизнь. Власть тоже поддерживала подобные стремления, главным образом тем, что активно превозносила роль и особое значение «инженеров человеческих душ» в жизни общества. Но реальная практика была далека от риторики, а достойные доходы, льготы и привилегии — не для всех.

СКУЧНО НА I СЪЕЗДЕ…

В литературных кругах сложилось вполне устойчивое и не безосновательное мнение, что писатели лучше пишут, чем выступают с трибуны. Наша книга не ставит целью исследование глубинных идейных и художественных проблем советской литературы, хода их обсуждения на I Всесоюзном съезде советских писателей, который состоялся в Москве в августе 1934 года. Может, не тот тон задали докладчики, может, пионерские приветствия выглядели значительно бледнее былых рапповских речовок с зажигательными политическими доносами — увы, к этому времени канули в Лету неистовые ревнители пролетарской литературы со всей их революционно-классовой атрибутикой. Как бы там ни было — съезд оказался откровенно скучным.

Насколько искренним был душевный подъем депутатов, определить не трудно, ознакомившись со спец-сообщением секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР. М. Пришвин отмечал «скуку невыносимую», П. Романов — «отменную скуку и бюрократизм», П. Росков окрестил съезд «сонным царством», И. Бабель — «литературной панихидой» [32].

Вновь назначенный руководителем ССП А. Щербаков, побывав на съезде, сделал такую запись в своем дневнике: «На съезде был полчаса. Ушел. Тошно» [33].

По мнению А. Жданова, писатели-коммунисты выступили на съезде значительно бледнее, серее, чем беспартийные. Правда, он не согласился с суждением, высказанным М. Горьким, что коммунисты не пользуются никаким авторитетом в писательской среде [34].