На одном полотне с изображением Тайной вечери Дали представил два уровня ритуального sparagmos'a – расчленение тела и его трансформацию в душах апостолов. Обе эти плоскости были совершенно очевидны: земной Христос и божественный младенец должны пройти через расчленение и трансформацию. В сцене распятия Дали изображает античную драму Марии, находящейся у ног Христа в образе Великой Матери и одновременно земной крестьянки. Интерпретация Дали раскрывает драму глубинного мифического цикла, великого круга. На картине, изображающей открытие нового мира, появляется та же энергия: младенец спускается от Небесного Отца, проходит через Великую Мать, входит во внешний мир и перевоплощается через страдания, возвращаясь в период великого цикла.
На картине «Галлюцинирующий тореадор» слева вверху можно увидеть Мать (часто изображаемую Дали в облике своей жены Галы) и таким образом еще раз убедиться в совершении ритуала sparagmos'a. Те из нас, кто не вырос в Испании, могут считать бой быков чрезвычайно безжалостным и безнравственным; однако бой быков, описанный Хэмингуэем в рассказе «Смерть в полдень», представляет собой произведение искусства, основанное на мифической истории, на ритуальном жертвоприношении буйвола, непреходящем символе в средиземноморской культурной традиции Великой Матери. Таким образом, убийство быка имеет прямой аналог в Евхаристии и жертве Agnus Dei. Бык отдает в жертву свою плоть и кровь, так же, как и тореадор, разыгрывающий стилизованный танец смерти. Каждый из них является ребенком Великой Матери и вместе с тем символизирует неумолимый поворот великого круга, постоянное движение вперед и вечное возвращение.
В этом и многих других своих произведениях Дали вскрыл глубину фундаментальных образов и восстановил их архетипичес-кое воздействие. Очень важно понять, что представляет собой эта архетипическая размерность. Просто предположить, что цель этого цикла заключается в кровопролитии и жертвоприношении, смерти и возрождении, – значит привести себя к страданию избранных, а через это страдание подняться над преходящими ужасами жизни в иную, мифологическую размерность таинства и смысла.
Смысл в жизни отсутствует до тех пор, пока человек не соприкоснется со своими корнями. В произведениях Дали раскрывается бездонная глубина таких событий повседневной светской жизни, как завоевание колоний и бой быков. В них органически соединяются превратности жизни, ужас смерти и превращение в прах. Отдельно взятая человеческая душа совершает свое движение в широком контексте. Смерть – это убийство, и человек призван участвовать в священной драме, в постоянно изменяющемся и в то же время вечном возвращении.
* * *
В автобиографии Юнг пишет:
«Я часто видел, как люди становились невротиками, так как довольствовались недостаточными или неправильными ответами на те вопросы, которые ставила перед ними жизнь. Они искали успеха, положения, удачной женитьбы, славы, а оставались несчастными и страдали от неврозов, даже достигнув всего, к чему так стремились. Эти люди страдают какой-то духовной узостью, жизнь их обычно бедна содержанием и лишена смысла. Как только они находят пути к духовному развитию и самовыражению, невроз, как правило, проходит» [102].
Точка зрения Юнга заслуживает того, чтобы рассмотреть ее подробнее. В традиции шаманского лечения то, что мы называем неврозом, воспринимается как отчуждение человека от своих мифических корней. (В прошлом столетии психологов называли отшельниками.) Таким образом, шаман должен нараспев рассказывать истории о сотворении мира и мифы о его зарождении лишь для того, чтобы восстановить связь человеческой души с ее потерянными корнями, с архетипическими ритмами. Если мы живем внутри слишком узкого мифа, то есть внутри некоторой совокупности образов, порожденных нашей культурой или семьей, природа которой ограничивает душевное здоровье, то страдаем от самоизоляции, которую называем неврозом.
Индо-германский корень angh, от которого происходят слова anxiety, angst, anger и angina [Тревога, страх, гнев, ангина. – Прим. пер.], этимологически означает «ограничение»; ограничение организма мифом, который для него слишком тесен, деформирует человеческую душу и несет угрозу самому ее существованию. Нам необходимо определить свое место в этом великом круге. Юнг утверждает, что невроз – это «страдание души, не нашедшей своего смысла» [103]. Таким образом, мы обязаны найти этот смысл, чтобы жизнь не была пуста и абсурдна. Чтобы укрепить внутри себя совершение этого перехода к ощущению смертности во всей его глубине и протяженности, нам следует не только быть полностью убежденными в неизбежности прощального осеннего крика журавлей, покидающих нас и улетающих в теплые страны, но и в своем собственном участии в этом великом круге. Вечен не гусь, а цикл. Ощущение понимания нашего участия в великом цикле возвышает нас над ужасными превратностями плотоядной природы и помещает в мифологическое пространство смысла.
Осознание того, что существует глубинная размерность всех наших переживаний, расширяет наше видение, перемещая нас во вневременную область. Участие в великом цикле сохраняет и таинство, которое он собой представляет, и праведность тех, кто умер. Осознание такого внутреннего ритма больше присуще нашим предкам и сегодня должно было бы послужить некой компенсацией пустоты современных идеологий. Такие мистические представления активизируют психическую энергию и ориентируют душу на исцеление. Мы не можем исцелиться только усилием воли, интеллекта или с помощью правильного поведения, однако можем почувствовать исцеление, гармонизируясь с неким великим ритмом. Это значит, что мы живем символической жизнью и устанавливаем связь со вселенной, а не с пустотой.
Индийский отшельник принц Гаутама совершил такое странствие и в конце концов оказался под другим священным деревом, чтобы получить видение; получив его, он стал буддой (на санскрите buddh – видеть). Он увидел, что вся жизнь представляет собой страдание и что причина страдания заключается в желании Эго управлять жизнью, а в первую очередь – своей собственной смертью. Согласно всем мифологическим системам, тайна источника жизни заключается в том, чтобы жить в соответствии с волей богов, в гармонии с Дао. Поступая таким образом, мы приходим к согласию с мудростью, превосходящей наш интеллект, и ритмами, гораздо более важными, чем наши мимолетные изменения.
Мы, современные люди, зачастую видим цель жизни в приобретении, а потому испытываем более глубокие страдания от неизбежности потерь. Если мы будем жить достаточно долго, все, о ком мы заботимся, покинут нас. Если же наша жизнь не будет слишком долгой, нам придется покинуть их. Трансформация потерь в представление о том, что «так и должно быть», идентификация с «великим приходом и уходом», способность отказаться от приобретения означает умение разделять таинство мудрости Великой Матери. Ее истина – самая древняя, это таинство, с которым мы соприкасаемся в священном лоне матери, мифе и чуде.
В автобиографии Юнг предлагает ключевой вопрос для пациента и для всех нас:
«Связан ли он с чем-то бесконечным или нет? Это вопрос, постоянно звучащий в его жизни… Если мы понимаем и чувствуем, что здесь, в его жизни, мы уже соприкоснулись с бесконечностью, тогда изменяются его желания и установки. В конечном счете если мы чего-то заслуживаем, то лишь вследствие той сущности, которую воплощаем в себе, а если мы ее не воплощаем, значит, наша жизнь прошла впустую» [104].
Обладать способностью вступать в контакт с чем-то более глубоким, чем наше сознание, с чем-то более продолжительным, чем наша жизнь, значит чувствовать силу и зрелость своей души. Юнг как-то заметил, что жизнь – это «короткий эпизод между двумя великими таинствами, которые в действительности суть одно» [105].