И, видя удивление Уго, президент Кубы пояснил:

— Они сербы, и у них бывает, что женщина и мужчина носят одно имя. У русских тоже такое бывает: Валентин и Валентина, Антон и Антонина. Вот и тут… внучку назвали именем деда.

Президент Венесуэлы в благоговейном молчании опустил на грудь голову и в такой позе стоял минуту. Он знал русских, принимал их посла, а в эти дни вёл переговоры с русской делегацией, продававшей ему оружие, но сербов не знал. Женщину-сербку увидел впервые. Взглянув на неё, смешался, открыл рот, но сказать ничего не смел. Подумал: вот она, женская красота. Я — президент страны, а стою, как мальчик. Но надо же и сказать что-нибудь, наконец:

И сказал:

— Я вас знаю, то есть слышал о вас. И вашего отца, и деда. Правда, я только слышал о них, но, надеюсь… вы меня им представите. У вашего дедушки — танкерный флот, а у нас на севере страны открыли залежи нефти. И такие, что наша Венесуэла, точно лодка, плывёт по нефтяному морю. Правда, нефть густая и трудно поддаётся извлечению, но и тут я надеюсь на вас, на вашу помощь.

Драгана улыбалась и кивала головой; она всем своим видом показывала, что рада познакомиться с человеком, о котором теперь так много говорили. И Фидель Кастро называет его другом, а это уже верный знак высокого уважения. Её собеседник тоже испытывал большую радость и даже воодушевление от общения с такой молодой, но уже известной в карибских странах женщиной. Уго знал о клиниках на её Русском острове, и о том, что такие клиники по её указанию и под её руководством, построили на Кубе; мечтал и у себя на Венесуэле иметь десяток таких же клиник; знал он так же и о том, как любил её и её мужа, великого русского учёного Бориса Простакова, Фидель Кастро. И вот она перед ним, и сейчас он скажет ей слова восхищения её делами, которые она творит на земле.

Да, хотел сказать и об этом, но нужных слов не находилось. Целуя ей руку, тихо проговорил:

— Это очень хорошо, что я вас встретил.

Три молодых человека — Фёдор, Павел и Борис — улучили удобный момент, отошли в сторонку. Фёдор посмотрел на часы, сказал:

— Минут через двадцать мы можем вылететь.

Павел и Борис молча согласились.

— Открою вам маленький секрет, — заговорил Фёдор, вчера на отдых к вам на Русский остров прилетел Ахмет Жан, президент восточного государства — большого и могучего. Мы будем отдыхать с ним вместе на вашем острове, если вы не возражаете?

Друзья пожали плечами: конечно! Они рады будут познакомиться ещё с одним интересным человеком. Недавно он заявил с трибуны какой-то ассамблеи: Израиль не должен угрожать мусульманскому миру; это государство будет уничтожено!

И что тут поднялось! Евреи всего мира, — и, прежде всего, Америки — стали требовать санкций, объявили Ахмет Жана чуть ли не сумасшедшим. Как же!.. Осмелился угрожать!.. И кому? Израилю, у которого была атомная бомба!

Да уж, евреи такого не любят. В своё время Артур Шопенгауэр остроумно заметил: «Если еврею наступить на ногу в Москве, то все евреи от Москвы до Сан-Франциско взвоют от боли…».

Шумел и возмущался весь мир. Ну, а почему весь мир? Евреев-то в мире не так уж и много. Да, это верно. Евреев и дураков немного, но они расставлены так ловко, что их на всё хватает. Эту мысль, кажется, тоже высказал какой-то древний мудрец. Но если она случайно влетела в мою голову, я охотно выдам её и за свою.

Фёдор Светов и Уго Чавес сидели в сторонке от Фиделя Кастро и друзей с Русского острова и обсуждали вопрос, известный только им двоим. А секрет заключался в том, что недавно Уго побывал на корабле «Евпатий Коловрат» и там академик Светов открыл экран своего компьютера и показал морской порт на севере восточного побережья Америки и два океанских сухогруза, на который портовые рабочие и матросы грузили какие-то ящики и контейнеры.

— Вы знаете, что это за грузы и для кого они предназначаются? — спросил академик Чавеса.

— Нет, не знаю.

— Это оружие для повстанцев, готовящих выступление против законной власти у вас в Венесуэле.

— Ну, если транспорты и назначены для этой цели, я имею о них некоторую информацию. К сожалению, моя разведка не знала, из какого порта выйдут эти корабли и когда они отправятся. Теперь нам легче будет принять против них свои меры.

Академик Светов и его сын Фёдор не стали допытываться, что это будут за меры; они заранее составили планы и своих действий, но Чавесу о них ничего не скажут. Сейчас Уго Чавес рассказывал Фёдору, что он намеревается послать сторожевые корабли навстречу транспортам, и хотел бы знать, что думает о его планах Фёдор. Втайне Уго хотел бы вовлечь и Фёдора с его могучим оружием в борьбу с транспортами, но Фёдор глубокомысленно молчал. Он не хотел посвящать президента в свои планы и, таким образом, выводил его из игры.

Сказал Чавесу:

— Я обещал губернатору штата Станишичу доставить ему Простакова и Неустроева. Нам нужно вылетать.

Поднялся и откланялся президенту. А тот сказал:

— Мне бы тоже хотелось полететь с вами, но я должен побыть с моим другом Фиделем Кастро.

И они расстались.

По договоренности с отцом Фёдор не вовлекал Уго Чавеса и Фиделя Кастро в свои планы. Академик из чувства этики и такта держал президентов в стороне от прямых конфликтов с могучей Америкой. Он знал: ещё с советских времён, когда Хрущёв разместил на Кубе ракеты и всякое другое оружие, американцы во всех грехах винят Кубу и Фиделя Кастро. Что бы ни случилось — это Фидель, это его проделки. И начинается истерия, раздаются голоса: сбросить на Кубу атомную бомбу. А теперь, когда Советского Союза нет и новая власть России бросила Кубу, предала её, Фидель должен был соблюдать осторожность и не давать повода для лишних нападок на ослабевшую и, в сущности, безоружную Кубу. Одного только очень хотел Фидель — научиться летать на «Пчёлке», и всё время просил об этом Фёдора. Однажды он обратился к Драгане с неожиданным вопросом:

— Вы меня отпустите полетать с Фёдором над Америкой?

— Да вы что? — вскинулась Драгана. — И как это можно в вашем положении думать ещё и о каких-то полетах. Как можно?.. Что нам скажут врачи? И вот он! — показала на подходившего к ним Рауля.

— А я скажу: лежать тебе надо, — строго сказал Рауль.

И Фёдор подал свой голос:

— Я тоже… никуда не полечу, если вы будете на борту. Ни за что на свете!

— Ну, вот — и мой тёзка спасовал. А ведь обещал научить меня пилотажу на «Пчёлке».

— И обучу, но только когда позволят врачи. Я вас обучу управлять «Пчёлкой», а вы к тому времени подлечитесь, отлежитесь.

— А ты побожись, что выполнишь обещание. И обучишь меня, и затем подаришь мне «Пчёлку». А я тебе взамен полцарства отдам.

— Вот те крест! — воскликнул Фёдор. И перекрестился.

А Уго Чавес обнял Фиделя, сказал:

— Спасибо, друг!.. Ты, конечно, рискуешь, принимая меня на своём острове, но на войне как на войне. Куба с нами, а с Кубой Венесуэла. А если прибавить к нам и Ахмет Жана, и её вот, хозяйку Русского острова… А ещё и президента Белоруссии Лукашенко, и непризнанную республику Приднестровье, и Абхазию, и Южную Осетию… А там и Китай, и Индия скоро возвысят голос. Вот тогда и запляшет свой танец ламбаду Америка!

Итак, они полетели: Фёдор Светов, Борис Простаков, Павел Неустроев, — и с ними президент великой восточной страны Ахмет Жан Ибн Оглы. Фёдор обучил его искусству вождения, и теперь тот уверенно вёл машину по заданному маршруту. Фёдор не хотел брать его на боевое задание, но он умолял русских парней взять его с собой, поклялся никому не выдать своего участия в полёте — и Фёдор сдался. Ахмет был прекрасен за пультом управления. Бунтарь по природе, рыцарь по характеру и образу жизни — молодой, могучий и красивый мужчина — типичный представитель своего народа: горячий и смелый, готовый на любой подвиг ради счастья людей, ради свободы и гордого величия своей прекрасной Родины. Это был человек дела, человек поступков, какого бы риска они от него ни требовали. Он был счастлив, что летел не простым членом экипажа, а сидел у руля «Пчёлки», — фантастического аппарата, созданного гением русского народа, нацеленного на покорение вселенских далей, имеющего волшебную боевую мощь, с которой не мог сравниться ни один сверхзвуковой истребитель, атомный бомбардировщик или космический корабль.