К слову сказать, Г. Е. Грумм-Гржимайло в одной из своих публикаций изложил любопытное, но весьма спорное мнение, что «народ уйгурский» возник в результате смешения тюрков с динлинами, которые, некогда населяли долину Желтой реки, а затем переселились на север — «в Маньчжурию, к озеру Байкал и в Алтайско-Саянский горный район». У них были рыжие волосы и длинные головы, что сближало их с европейской расой. В качестве подтверждения своей замысловатой теории он ссылался на рисунок, где уйгур изображен «с толстым носом, большими глазами и с сильно развитой волосяной растительностью на лице и всем теле и, между прочим, с бородой, начинающейся под нижней губой, с пышными усами и густыми бровями». По его словам, «уйгуры, подобно древним киргизам, носили серьги— обычай, распространенный у динлинов, но не у тюрков».

Возвращаясь к погребениям, обнаруженным Ф. Бергманом и его коллегами, следует заметить, что ученые в процессе археологических работ раскопали не только могилы китайцев, но и индийцев. Последние швед датировал 100 годом до н. э. — 330 годом н. э., сопоставив их с аналогичными находками А. Стейна.

На сегодняшний день нет точных данных о начале проникновения в регион выходцев из Индии. Тем не менее уже в первые века нашей эры они играли значительную роль в политической и социально-экономической жизни Лоула-ня (Крорайна). Из найденных документов на кхарошти (индийское письмо) известны имена пяти правителей княжества: Таджака, Пепийа, Амгока, Махири и Вашмана. Возможно, это индийские имена, хотя некоторые сомнения на сей счет остаются.

Их разнообразные титулы и употреблявшиеся вместе с ними эпитеты очень близки индийским вариантам эпохи Кушанского царства (I–III вв.). Однако в выявленных древних источниках отсутствуют какие-либо упоминания о наличии контактов с указанным государством. А. Стейн по данному поводу писал, что исследователи должны решить, являются ли все эти факты культуры результатом политических связей и зависимости от Кушанского царства, которое в определенный период распространило свою власть на бассейн Тарима, или они привнесены как из Индии, так и из Бактрии помимо кушанов.

Индийцы, безусловно, внесли серьезный вклад в распространение в регионе буддийской идеологии, которая в значительной степени способствовала интеллектуальному сближению весьма удаленных друг от друга оазисов и приобщению местного населения к единым духовным ценностям. Нельзя не признать их важной роли в постепенной эволюции догматов учения, что в дальнейшем оказало существенное влияние на развитие буддизма в странах Дальнего Востока и Центральной Азии. Они также привнесли элементы индийской культуры в местную живопись, скульптуру, архитектуру и т. д.

По мнению некоторых отечественных ученых, проникновение индийцев в Синьцзян, появление их многолюдных общин ускорили создание в крае государственных образований (М. И. Воробьева-Десятовская). Во всяком случае наличие смешанного населения объективно содействовало процессу социально-экономических и политико-идеологических преобразований, создавало благоприятные условия для процветания тех или иных княжеств и поддержания в них обстановки стабильности.

Ныне исчезнувшее озеро Лобнор с давних пор притягивало к себе путешественников, историков и географов. Отважный Чжан Цянь, в 126 году до н. э. вернувшийся в столицу Чанъань из Западного края, куда был направлен с конкретным поручением, в докладе императору сообщал: «Городские стены Лоуланя и Гуши располагаются на берегу соленого озера». В «Истории династии Хань», написанной в I веке н. э., о нем сказано следующее: «В безбрежном озере окружностью 150 км воды не выходят за берега, сток воды устойчивый и зимой, и летом». Древние китайцы, кстати, ошибочно считали Лобнор истоком Хуанхэ (Желтая река).

Во второй половине XIX века значительный интерес к нему проявили зарубежные специалисты. Загадочное озеро оказалось в центре внимания второй экспедиции в Центральную Азию (1876–1877 гг.) Н. М. Пржевальского. Несмотря на внезапное и мучительное заболевание (зуд Pruritus scrofi), постоянно напоминавшее о себе, путешественник продолжал исследования и радовался плодотворным резуль — татам своей работы: «Бассейн Лобнора, столь долго и упорно остававшийся в неведении, открылся для науки». Заканчивая отчет по первому этапу экспедиции, он писал: «Оглянувшись назад, нельзя не сознаться, что счастье вновь послужило мне удивительно. С большим вероятием можно сказать, что ни годом раньше, ни годом позже изучение Лоб-нора не удалось бы…»

Видный западный географ и геолог Ф. П. В. Рихтгофен (1833–1905 гг.) так оценивал результаты наблюдений русского исследователя на Лобноре: «Описание быта, обычаев и рода занятий лобнорцев и тяжелых климатических условий, в которых они живут, самая завлекательная и интересная из этнографических картин, нарисованных новейшими путешественниками». Следует, может быть, напомнить, что именно немецкий специалист в 70-е годы XIX века впервые ввел в научный оборот ныне общеупотребительный термин «Шелковый путь» в отношении системы караванных путей, связывавших на протяжении многих веков культурные центры огромного пространства Евразии между Китаем и Средиземноморьем.

Отчет о лобнорской экспедиции был переведен на немецкий и английский языки. Любопытно, что в английском варианте он вышел со вступительной статьей неоднократно упоминавшегося в настоящей книге Т. Д. Форсайта, который ранее возглавлял две британские военные миссии в Кашгарию. Примерно в это же время Берлинское географическое общество наградило Н. М. Пржевальского золотой медалью имени Александра Гумбольдта.

Он первым из европейских путешественников увидел и подробно описал озеро, расположенное в восточной части Таримской впадины. Читателю наверняка известны его книги «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-нор» и «От Кяхты на истоки Желтой реки» (подготовлена по материалам четвертой экспедиции 1883–1885 гг.). В них Н. М. Пржевальский, например, сообщает чрезвычайно интересные сведения о пребывании на берегах водоема староверов из России.

По его уточненным данным, в 1860 году у озера неожиданно появились четверо русских. После осмотра местности двое из них отправились обратно. Через восемь месяцев сюда пришли около сотни человек, включая женщин и детей. Они объяснили, что прежде жили в районе Алтая, а причина их переселения— гонения на веру; с местными жителями жили в согласии, однако «мало или вовсе не помогали друг другу, так что некоторые побирались милостынею…»

На Лобноре колонисты не задержались. Спустя год из Турфана прибыли солдаты, которые разрушили их дома. Староверы намеревались оказать сопротивление и даже призвали местных жителей к совместным действиям. Пытаясь склонить их на свою сторону, они уверяли, что у них есть колдунья, которая «может сотворить сколько угодно воинов». Лобнорцы пообещали поддержку, но сначала потребовали продемонстрировать чудо.

Хитрая женщина сказала, что для колдовства ей необходимо редко встречающееся растение. На ее беду местные жители раздобыли целый мешок указанного растения. Тогда плутовка объявила, что потеряла волшебную книгу и не помнит заклинаний на память. Обманутые и возмущенные лобнорцы наотрез отказались помогать русским.

Уничтожив поселение, солдаты отвели староверов в Турфан. Их дальнейшая судьба неизвестна, «ибо вскоре началось здесь восстание магометан против Китая». Четыре семьи ушли в Шачжоу (Дуньхуан), где мужчины, по приказу властей, были казнены; «куда делись женщины, лобнорцы не знают».

Путешественник поведал также старинное предание о небольшом мазаре, который являл собой «высокочтимую святость всего Лобнора». В давние времена шестеро мусульманских святых шли из Хотана в Турфан, с ними увязалась собака. Местный правитель оказал праведникам какую-то услугу. В ответ они подарили ему медную чашу, а позднее прислали красный флаг и бумагу на владение обеими драгоценностями.

Мусульмане якобы скрылись в пещере, что к северу от Турфана, со словами «мы еще вернемся». Собака осталась лежать у входа и вскоре окаменела. Святыни мазара — медная чаша и красный флаг— хранились в земле. Бумагу, завернутую в шелковую материю, положили в «грубой работы туграковый ящик, поставленный между маральими рогами в стенке западного фаса большого помещения». Со слов Н. М. Пржевальского, местные жители «чтят эту святость и уверяли нас, что только она одна удерживает их жить в таком худом месте, как Лобнор».