Но метод работы с уникальными памятниками старины, постоянно применявшийся А. фон Ле Коком и Т. Бартусом, вызывал и вызывает у многих чувство неприязни. Речь идет о поставленном на поток профессиональном отделении от стен монастырей и храмов практически всех понравившихся им фресок и отправке их в Германию. Происходило это следующим образом.
Наиболее трудную и ответственную работу выполнял физически крепкий Т. Бартус. Сначала, используя очень острый нож, напильник и молоток, ученые определяли контуры и вырезали кусок настенной живописи нужного размера, с тем чтобы его можно было разместить в специально изготовленном ящике. С учетом способа перевозки ящики делали в трех вариантах: самый большой для транспортировки в повозке, поменьше — на верблюде, еще меньше — на лошади.
Затем киркой они пробивали сбоку либо чуть в стороне отверстие в стене; камень был «к счастью, в основном мягкий». Покрытую войлоком доску накладывали на красочный слой и с помощью пилы, протиснутой через образовавшуюся дырку под фреску, производили обрушение; «физические усилия, связанные с этой работой, особенно велики, в то же время данный процесс требует легкости и ловкости рук».
Доску, которую в конце концов помещали на дно ящика, готовили так: на нее стелили два слоя сухого камыша, войлок и тщательно отобранный хлопок (волокно). На такую «подушку» укладывали первый фрагмент (рисунком вниз), еще слой хлопка, второй фрагмент и т. д., всего 6 кусков. Последний фрагмент накрывали опять хлопком, войлоком, двумя слоями камыша и второй доской. Обе доски по всему периметру были на 3–4 дюйма длиннее или шире срезанных фресок. Образовавшиеся пустоты максимально заполняли льном, поскольку «все другие упаковочные материалы стираются чересчур легко».
Верхнюю и нижнюю доски аккуратно связывали и полученную конструкцию в горизонтальном положении убирали в ящик, стенки которого отстояли от нее еще на 3–4 дюйма. Свободное пространство также засыпали льном, после чего гвоздями прибивали крышку; «у нас никогда не было каких-либо повреждений в ящиках, упакованных таким способом».
Подобным образом А. фон Ле Кок и Т. Бартус при полном попустительстве чиновников-ханьцев, почитавших исключительно Конфуция, и при абсолютно индифферентном отношении мусульманского населения срезали фрески в пещерных монастырях и храмах Кызыла и Безеклыка, Кумтуры и Субаши, Туюка и Тумшука, Шорчука и Долдур-Ахура…
Первоначально эти и другие привезенные из Синьцзяна сокровища хранились в Музее этнологии, но в конце Второй мировой войны при очередном налете авиации союзников его главное здание было разрушено, значительная часть реликвий погибла. Оставшееся перевезли в относительно безопасное место. Некоторые документы и предметы исчезли во время и после взятия Берлина.
Сомневаюсь, что они привлекли внимание советских военнослужащих, хотя ряд зарубежных авторов считают такое развитие событий наиболее вероятным. Об этом, например, пишет в предисловии к книге А. фон Ле Кока, вышедшей в Пекине в 2002 году под названием «Записки о сокровищах Синьцзяна», китайский переводчик Лю Цзянь-тай. В царской России старинными манускриптами на экзотических языках и непонятными древностями из тех мест интересовался крайне ограниченный круг выдающихся ученых-интеллектуалов, поэтому заявления о причастности офицеров Красной Армии к пропаже делают честь системе образования в Советском Союзе.
В августе 1905 года А. фон Ле Кок и Т. Бартус прибыли в Хами, где вскоре торговец из Ташкента сообщил им об обнаруженных в Дуньхуане таинственных рукописях, которые «никто не может прочитать». Они были хорошо осведомлены о крупном буддийском комплексе Могаоку и знали, что ранее там побывала лишь горстка путешественников из Европы. Одновременно немцы прекрасно понимали: местные жители считают эти пещеры святыней и вряд ли позволят им действовать в таком же ключе, как и в Синьцзяне. Однако библиотека, если она на самом деле существует, представляла бесспорный интерес.
Согласно поступившей из Берлина информации, в середине октября в Кашгар должен был прибыть А. Грюнведель — официальный руководитель проекта, который просил встретить его и обсудить дальнейшие перспективы научных исследований. Чрезвычайно сложный переход Хами — Дуньхуан через пустыню в противоположном направлении занял бы 17 дней, а уже наступил конец августа. В сложившейся ситуации добраться до Кашгара (1250 миль) к установленному сроку было немыслимо. Не зная, как поступить, А. фон Ле Кок решил довериться слепому жребию. Он вытащил китайскую серебряную монету и загадал: орел — Дуньхуан, решка — Кашгар. Выпал второй вариант.
В итоге первым из иностранцев увидел Дуньхуанскую библиотеку и получил доступ к ней англичанин А. Стейн, о чем уже было сказано выше. Для российского читателя вопрос первенства в данном случае не имеет, на мой взгляд, принципиального значения. Другое дело, если бы квалифицированные специалисты из Германии, прибыв в Дуньхуан, стали срезать замечательные фрески пещер Могао, ибо трудно представить, что они устояли бы против соблазна. При таком развитии событий уникальный памятник очень скоро разделил бы участь многих ограбленных монастырей и храмов.
Знаменитый русский живописец и разносторонне образованный интеллигент Н. К. Рерих (1874–1947 гг.), в начале апреля 1926 года направлявшийся во главе экспедиции из Карашара в Урумчи, долго размышлял об опустевших храмах и монастырях, о мотивах, побудивших ученых с мировым именем принять самое активное участие в разрушении древних памятников: «В пути думалось: не правы европейцы, разрушая монументальные концепции Ближнего и Дальнего Востока. Вот мы видели обобранные и ободранные пещеры. Но когда придет время обновления Азии, разве она не спросит: «Кто же это обобрал наши сокровища, сложенные творчеством наших предков?» Не лучше было бы во имя знания изучить эти памятники, заботливо поддержать их и создать условия истинного бережливого охранения. Вместо того фрагменты фресок перенесены в Дели, на погибель от индусского климата. В Берлине целые ящики фресок были съедены крысами. Иногда части монументальных сооружений нагромождены в музее, не передавая их первоначального назначения и смысла. Прав наш друг Пельо, не разрушая монументальных сооружений, а изучая и издавая их. Пусть свободно обращаются по нашей планете отдельные предметы творчества, но глубоко обдуманная композиция сооружений не должна быть разрушаема. В Хотане мы видели части фресок из храмов, исследованных Стейном, а остальные куски увезены им в Лондон и Дели. Голова бодхисатвы— в Лондоне, а расписные сапоги его— в Хотане. Где же тут беспристрастное знание, которое прежде всего очищает и сберегает, и восстанавливает? Что же сказал бы ученый мир, если бы фрески Гоццоли или Мантеньи были бы распределены таким «научным» образом по различным странам? Скоро по всему миру полетят быстрые стальные птицы. Все расстояния станут доступными, и не ободранные скелеты, но знаки высокого творчества должны встретить этих крылатых гостей». Комментарии здесь, как говорится, излишни.
А. фон Ле Кок постоянно отправлял ящики с древностями и отчеты о проделанной работе в Берлин. Спонсоры были в восторге, большой интерес к реликвиям проявил кайзер Вильгельм II. Амбициозный ученый, возглавивший экспедицию в силу весьма неординарных обстоятельств, явно спешил сделать себе имя. Его планам в какой-то мере мешали указания А. Грюнведеля, который предлагал отложить на более поздний срок раскопки в особо интересных местах. Получив очередное письмо, где сообщалось о задержке отъезда А. Грюнвиделя из Германии, А. фон Ле Кок решил рискнуть и направился к пещерному комплексу Безеклык, нарушив все инструкции. О том, что произошло в этом монастыре, читатель узнал в третьей главе.
Следует подчеркнуть, что у А. фон Ле Кока с А. Грюнведелем сложились натянутые отношения. Во многом это было обусловлено подспудным соперничеством за руководство указанными экспедициями, но главной причиной конфликта стал описанный выше метод работы.