— Есть! — ответил я с благодарностью.

А Янке сухо переспросил:

— А каким будет наше денежное содержание?

Капитан Олкерс поморщил лоб.

— Денежное содержание? — повторил он недоброжелательно. — Какое еще для вас денежное содержание? Ведь вы только учитесь и для судна пока являетесь лишь балластом. Кроме того, «Гамбург» становится учебным судном. А за обучение судовая компания требует тридцать марок в месяц. И это еще дешево, юноши, исключительно дешево!

«С водой, пемзой босиком

Трем мы палубу с песком».

Лицо Янке стало красным. Он был сыном крестьянина из Померании, и расчетливость была у него в крови.

— Но тогда мы не сможем прокормиться, господин капитан, — возразил он. — Мой отец не будет это оплачивать.

— Так, — произнес Олкерс, — а у тебя как с этим, Прин?

— Я думаю, что моя мать тоже не сможет заплатить.

— Та-ак… Ну, ладно, мне придется еще раз все это обдумать. — И немилостивым движением его руки мы были выдворены наружу.

К вечеру капитан вызвал нас снова.

— Итак, — сказал он грубо, — я все устроил. За обучение вы ничего не будете платить.

— А денежное содержание? — вновь спросил Янке.

Олкерс посмотрел на него долгим взглядом. Это было странный взгляд, наполовину озадаченный, наполовину негодующий, однако в нем угадывалось и понимание:

— Твое денежное содержание будет медленно расти… от нуля марок! — с этими словами он круто развернулся на каблуках и удалился.

На следующее утро мы прибыли на борт «Гамбурга». Было воскресенье, холодный, ясный день. В лучах солнца сверкали снег и льдины, которые Эльба несла вниз по течению.

«Гамбург» был ошвартован у пристани напротив верфи «Блом энд Фосс». Очевидно, проходила погрузка, так как всюду на палубе лежали мешки с зерном и грузовые корзины, а в углу виднелась куча пустых консервных банок и кухонной золы.

Судно казалось совершенно пустым. Только внизу у входного трапа стояли двое — офицер в синем форменном пальто и рядом с ним огромный детина в гражданском. Он смахивал на усатого краснощекого моржа. Ворог его рубашки, распираемый могучей красной шеей, несмотря на холод, был распахнут. Синий жилет, как гирлянда, оттягивала толстая золотая цепь карманных часов.

— Вы и есть новые юнги? — спросил нас «морж» глубоким басом, и облако спиртных паров вырвалось из его рта.

— Так точно, господин боцман, мы — юнги, — ответил я.

— Так, эти господа — из морской школы, — с иронией сообщил он офицеру. Затем громко крикнул вглубь корабля:

— Штокс!

Через мгновение появился матрос.

— Новые юнги, — сказал ему боцман, — покажи каждому рундук и койку. Этот — он ткнул пальцем на Янке — пойдет в носовой кубрик, а малыша проводи в корму, в «синагогу».

Он отвернулся и сплюнул в воду. Штокс послал Янке в носовой кубрик, где обитали ученики и юнги, а меня повел в корму. По пути я рассмотрел его со стороны.

Это был маленький, худощавый человечек с бледным, угрюмым лицом. Его передние зубы выдавались далеко вперед, и потому в профиль он напоминал недовольную крысу.

«Синагогой» называли кубрик для матросов в возрасте. Она находилась за грот-мачтой. Это было большое, низкое помещение. Оно создавало впечатление темной пещеры, вдоль стен которой справа и слева располагались койки в два яруса, а в середине стоял длинный деревянный стол с двумя скамьями. Солнечный свет, проникающий внутрь через иллюминаторы, отражался от деревянных переборок и светлыми лучами таял в полутьме отдаленной части кубрика. Пахло водорослями, смолой и соленой водой. В полутьме никого не было видно, но при нашем входе на койках кто-то заворочался.

— Вот твоя койка, — указал Штокс в самую глубь пещеры.

Я подошел к койке и бросил на нее свой мешок, а Штокс присел к столу у входа, вытащил газету и стал читать.

— Ты должен еще показать мне рундук, — сказал я.

Он поднял голову:

— Что ты сказал?

— Я попросил тебя показать мой рундук.

Он встал и направился ко мне. Беззвучно, набычив голову.

— Что-ты-сказал? — повторил он. Его слова странно сливались в один непрерывный звук.

— Я попросил тебя…

В следующее мгновение он ударил меня по лицу. Потом снова и снова. Он бил жестко, тыльной стороной ладони.

— Я научу тебя уважать матросов, болван! — кричал он при этом.

Я был настолько ошеломлен, что даже не пытался защититься.

Кровь бросилась мне в голову… Пусть он на десять лет старше, пусть он опытнее и сильнее меня, но так избивать себя я не позволю. Я нагнул голову и сжал кулаки.

Тут сзади на мое плечо легла рука и сжала его, как в тисках.

— Спокойно, юнга, спокойно! — прогремел голос сзади. И затем к Штоксу:

— Проваливай, жаба!

Я обернулся. Это был матрос, свесившийся с верхней койки. В полутьме его не удалось сразу разглядеть, и я ощущал только его руку, которая продолжала сжимать мое плечо: широкая, могучая рука, густо покрытая волосами и оплетенная, как канатами, мощными мышцами.

Штокс отпрянул к входу, бормоча что-то себе под нос, но таким образом, что нельзя было различить ни одного слова. Входная дверь за ним с треском захлопнулась.

Мужчина наверху спустил ноги с койки и спрыгнул вниз.

— Ты, видно, юнга-новичок? — спросил он.

— Да.

— И как тебя зовут?

— Гюнтер Прин.

— А меня — Мар Виташек, — он протянул мне руку.

Он был, по крайней мере, на две головы выше, и вдвое шире меня, его глаза выцвели от морского ветра и соленой воды.

— Ты не должен мстить ему, — сказал он. — Этот Штокс — подонок. Сам по себе он хил, и потому выбирает ребят помоложе и послабее, и мучает их.

— Я вовсе не слабее, — ответил я. — Просто я не успел дать ему сдачи.

— Ну-ка! — засмеялся он. — Но ты моложе его! И даже если бы ты на самом деле дал сдачи, то мы все стали бы против тебя. Так положено, это дисциплина.

Он медленно опустился на банку и стал набивать себе трубку.

— Я такое однажды пережил, — продолжал он. — К нам пришел новый юнга. Он был крепким парнем и здорово побил матроса. Однако после этого и сам пролежал три недели в койке, и должен был поставить новые зубы из алюминия. Теперь он их чистит наждачной бумагой. Жаль, если мне пришлось бы помочь Штоксу именно таким образом, — пробормотал он и зажег свою трубку.

Пока он сидел за столом и молча курил, я раскладывал свои вещи.

Я еще не закончил располагаться, как вновь появился Штокс и сказал, что я должен прибыть на корму к боцману.

Боцман жил в отдельной каюте. Когда я вошел, он лежал на койке, опираясь вытянутыми ногами в сапогах на табуретку.

— Послушай-ка, господин юнга, — сказал он, — как раз тебя-то нам и не хватало. Имеется срочная работа.

Он выкатился из койки и, тяжело ступая, повел меня на бак к гальюну под палубой.

— Это наш «парламент», — указал он на два унитаза. — Ты не поверишь, но когда-то они были белыми. А теперь за работу! Возьми горячей воды и соли у кока. Когда закончишь, доложишь мне.

Он ушел, а я принялся за дело. Через открытую дверь виднелись кусок палубы и грот-мачта, которая стройно поднималась в бледно-голубое февральское небо.

Вот она — жизнь моряка, о которой я мечтал… Будь оно проклято, такое начало!

Наконец я закончил с работой и доложил боцману. Он молча прошел вперед. Тщательно осмотрел оба унитаза. Затем повернулся ко мне:

— Ну, что ж! Хорошая работа, юнга, — его тон стал доброжелательнее, без издёвки. — Если ты и дальше будешь содержать их в таком виде, найдешь себе в Гарри Стёвере друга. — Он похлопал меня по спине и ушел.

Подъем последней корзины с зерном.

В обед мы с таким же юнгой, как и я, должны были «банковать». Второй юнга — маленький, проворный парень с головой, покрытой щеткой белокурых волос, и веселыми синими глазами.