Встав, Макс спокойно закрыл журнал и повернулся:

— Я даже не знаю, что сказать. В самом деле печальный день. Ты рассказал Митци?

— Прошлым вечером.

— Как она это восприняла?

Томми издал короткий сухой смешок.

— Что? Мы вынуждены бежать с осажденного острова до того, как он попадет в руки врага?

— Мальта не падет! — Макс поймал себя на том, что говорит с горячностью, которая удивила его самого.

Лайонел не обратил внимания на это заявление.

— Она плохо восприняла эту новость. Ее работа и все прочее… Она считает, что вносит свой вклад в военные действия.

— Я уверен, что в Александрии мы сможем поручить ей цензуру почты.

— Это я и сказал ей, правда, чуть тактичнее.

Макс понимал, что должен улыбнуться вместе с ними — в противном случае его поведение могло броситься в глаза, — но ему хотелось заорать на них. Неужели они в самом деле так слепы? Неужели видят ее такой — миниатюрной женщиной, которая забивает себе голову мужскими делами? Он знал, чем она занималась и как хорошо это делала, потому что порой помогал ей, когда Лайонел был на патрулировании.

По любым меркам это была грустная работа. Погибшие летчики были лишены возможности заниматься своими делами, и эта нагрузка падала на постоянный комитет. В своих кабинетах на нижнем этаже дома на Скотт-стрит они разбирались в личных вещах погибших. Маленькие предметы в память о погибших бесплатно пересылались ближайшим родственникам, более объемистые вещи или пересылались домой за счет семьи, или продавались в пользу Благотворительного фонда Королевских ВВС.

Митци занималась корреспонденцией. Она читала все письма погибших во время пребывания на Мальте и решала, какие из них придержать. Опечаленная вдова не должна найти в почте своего погибшего мужа любовную записку от другой женщины. Митци писала официальное письмо, которое сопровождало отправку домой личных вещей. Многие составляли их чисто механически, но Митци знала, как будут восприняты ее слова — их станут читать и перечитывать, — и старалась, чтобы ее послания были человечными. Независимо от того, был ли погибший командиром авиакрыла или простым стрелком, она искала и опрашивала тех, кто его знал. Какой-нибудь незамысловатой истории, в которой проявится характер человека, было достаточно, чтобы члены его семьи поняли, что прекрасные качества погибшего окружающие ценили до самого конца. Печальное утешение, но все же лучше, чем несколько сухих строк официального уведомления.

— Я просил ее оставаться в квартире в Валлетте до отплытия в Александрию. Рейнольдсы сказали, что найдут ей место в Сент-Джулиане.

— Хорошая идея, — одобрил Томми. — Сейчас это самое безопасное место.

— Она стояла намертво, не хотела слушать доводы здравого смысла. А ей стоило бы оценить мои слова, старина.

— Конечно, — кивнул Макс.

Томми и Лайонел, отправившись проводить Макса до мотоцикла, остановились, чтобы показать ему каменную стену, на которой Байрон выцарапал свое имя, когда останавливался в Лазаретто.

Томми провел пальцем по косым строчкам.

— «Прощай, проклятый карантин, что подарил мне лихорадку и сплин», — протянул он, явно цитируя строчки одной из поэм Байрона. — Байрон не любил Мальту.

— И кто может осуждать его, черт возьми? — пробормотал Лайонел.

На фоне опустошения, царившего на разрушенной базе подводных лодок, Валлетта производила оптимистическое впечатление, хотя никогда за свою долгую историю город не выглядел хуже. Прошло около месяца с того дня, когда здание Оперы рядом с Кингсгейт было разрушено прямым попаданием, но его руины все еще наталкивали на тягостные мысли. Короткая дорога по Кингсуэй приводила к раковине Регент-театра, где в феврале расстались с жизнью более сотни человек, когда во время воскресного карнавала шло представление северо-западной конной полиции. Фредди, преданный поклонник Маделен Кэролл (и других похожих на нее холодных блондинок), накануне вечером потащил Макса смотреть любопытную, однако неутешительную эпопею Де Милля. Нескольким офицерам, которых Макс неплохо знал по совместным возлияниям в «Юнион-клаб», не так повезло с выбором развлечений.

Близость таких событий заставила вспомнить мрачные слова, выгравированные на могиле одного из рыцарей в кафедральном соборе Святого Иоанна, который стоял в двух шагах: Hora Venit ejus, Veniet etua. («Смерть пришла за ними, придет и за тобой».) Возможно, мальтийцы впитывали эту неоспоримую правду с молоком матери, но у них было внушающее уважение качество не обращать на нее внимания. Вот и сейчас они переговаривались о своих делах, слонялись без дела, и Макс чувствовал, что его затягивает ритм улицы, столь нужное противоядие усталой обреченности подводников. Ему следовало спешить, если он хотел успеть на встречу. В разговоре по телефону Айрис сказала совершенно определенно: если он опоздает, ждать она его не будет.

Айрис была вольнонаемной планшетисткой в центре наведения истребителей Королевских ВВС и работала в штабе общевойсковых операций, широко известном как Яма и располагавшемся глубоко в скалах под верхним садом Барраки. Грубо вырубленный туннель вел в пропахшее плесенью помещение, и из этого маленького, плохо вентилируемого садка координировалась вся оборона Мальты. Часто встречаясь с офицерами авиационного командования, Макс хорошо знал это место, и хотя, без сомнения, тут было самое безопасное убежище на острове, оно вызывало в нем чувство клаустрофобии.

Как всегда, компания свободных от полетов летчиков болталась у входа, дожидаясь, когда девушки выйдут после вахты.

— Не лучше ли вам заняться врагами? — проворчал Макс, проталкиваясь мимо них.

— Дайте нам хоть чертовы аэростаты, и мы это сделаем, — парировал один из них, не скрывая иронии в голосе.

— Почему бы вам не попросить их? Сколько вам надо?

— Пара сотен нас устроит.

— Считайте, что договорились, — ответил Макс, проскальзывая внутрь.

— Чертов юморист, — послышался голос с австралийским акцентом, когда за ним закрылась дверь.

Характерной чертой Ямы был постоянный гул голосов, отдававшихся от надежных стен, — сказывалось тревожное настроение мужчин и женщин, занятых серьезным делом. Если в помещении планирования морских операций стояла тишина, то рубка приема радиосигналов кипела активностью, как и отделы зенитной артиллерии или береговой обороны. Макс прошел через эти помещения, на ходу обмениваясь краткими приветствиями.

В центре наведения истребителей кипела работа, и Макс незаметно устроился на галерее рядом с парой мальтийских девушек, дожидавшихся своей смены. Внизу, в Яме, Айрис и ее коллеги сновали вокруг планшетного стола графопостроителя, передвигая маленькие маркеры длинными указками. Они действовали в соответствии с указаниями, которые получали через наушники. Похоже, они выстраивали что-то к северу от острова.

Со своего наблюдательного пункта группа капитана Вуди Вулхолла, старшего диспетчера полетов, контролировала все происходящее. Хорошо, что вахту нес именно он — хорошо и для пилотов, и для Макса, которому всегда нравилось наблюдать за работой мастера. Вуди был известен своей удивительной способностью предвидеть маневры врага, и пилоты фанатично доверяли его указаниям. Макс часто слышал, как они говорили, что даже в промерзшем кокпите на высоте двадцать пять тысяч футов не чувствуют себя одиноким, если Вуди на другом конце линии.

— Привет, Пинто Ред, группа сейчас примерно в десяти милях к северу от вас, идет на юг.

Этот голос помогал: низкий, спокойный, всегда уверенный.

— Спасибо, Вуди.

Он обменялся еще несколькими словами с артиллерийским офицером связи, который сидел рядом с ним. Внизу из Ямы Айрис заметила Макса и махнула ему. Неторопливо текли секунды. Затем из громкоговорителя послышались голоса:

«— Вот они!

— Я их не вижу!

— Внизу. Большие тузы и куча малышей.

— Вот так так!»

Наверное, американский пилот.

«— Пока не вижу их. Веди, веди.