— Как же это ее угораздило?
— Да, говорят, на швабру наступила…
— А где она ее «отыскала»?!
— Наверное, бабуля эта — Соня, уборщица наша, забыла на сцене…
— Точно! Вон она стоит ни жива ни мертва… Что-то теперь ей будет?
— Ну как же так? Палкой прямо в глаз угораздило… Сама*то тоже хороша! Куда смотрела, спрашивается?
— Уж не знаю куда, только вот танцевать теперь придется почти вслепую…
— Ой, с глазом-то что, смотреть страшно — гляньте, весь опух, покраснел и слезится!
— Бог ее наказал, интриганку, нечего злобу всюду сеять! Это ей за Ксению нашу, — подвел кто-то логическую черту.
Сама Ксения ничего этого не слышала и не видела: почти сразу после того, как Капитолина попыталась устроить очередной скандал, она поспешила своей дорогой, даже не оглядываясь назад, в сторону кулис. Фактически инцидент со шваброй помог ей беспрепятственно достичь спасительной комнаты № 1 (этот номер значился на двери ее уборной). Оказавшись в уединении (никто не мог входить к Светозаровой без стука, кроме Серафимы), мертвенно-бледная балерина сделала еще пару шагов и обессиленно упала в мягкое, обитое синим бархатом кресло. Она закрыла глаза и ощутила странное чувство — еще не до конца осознанную радость преодоленного испытания перекрывала отчетливая горечь от столкновения с беспочвенной человеческой обидой и гибельной ненавистью, а главное — с настоящей, непоправимой бедой. Одним словом, это было какое-то внутреннее опустошение.
Голова Ксении налилась свинцом. Шпильки и заколки, закреплявшие прическу и украшение на ней, казались острыми шипами, терниями. Руки настолько отяжелели, затекли, что не хватало сил даже справиться с узелками на пуантах. Обрывки мыслей проносились в сознании беспорядочным потоком: «Слава Тебе, Господи! Неужели все это закончилось?! Будто камень с души… Почему же не болит лодыжка? Жаль, что Иноходцев обиделся… Визитка другая, а инициалы те же. А цветы князь все-таки не забыл прислать — как мило… Но все же, почему визитка другая? Как горят ноги… Что же все-таки случилось с Тимошей? Неужели правда?! Мама, мамочка, видишь ли ты сейчас свою дочь оттуда? Как мне тяжело без тебя… »
Чуть скрипнув, точно извиняясь, приоткрылась дверь и в гримерную заглянула Серафима.
— Там визитеры осаждают — серьезные господа, а никакого понятия! — прошептала она. — Я их, Ксеничка, пожалуй, попрошу сегодня не беспокоить…
— Да, уж ты извинись за меня, голубушка. Я что-то неважно себя чувствую.
Серафима деликатно удалилась и через минуту, неслышная, словно тень, появилась вновь. Ксения была рада, что ее мудрой театральной няне ничего не нужно объяснять: все-то она предугадывала заранее с чуткостью поистине материнской. Вот и теперь, едва прикасаясь проворными, добрыми руками, Серафима постепенно освободила измученную девушку от оков балетного искусства — разула и разобрала прическу. Теплая нянина рука ласково гладила распущенные волосы «Ксенички», и взрослая Ксеничка расплакалась, как в детстве:
— Никак ты плакать вздумала? Ну не надо, незачем это — заживет ножка до свадьбы-то…
— Какая еще свадьба! — продолжила всхлипывать Ксения. — Вот вы зачем меня обманули? Тимоша «остепенился»… Нехорошо, Серафима Ивановна… Мне уже рассказали — жалко так! Даже не верится…
Серафима не могла скрыть досады:
— Нашлись, значит, «добрые» люди! Ну что ж, удавился Тимофей, что теперь скрывать. Сам ведь в петлю полез, этакий грех совершил! А как бы вы на сцену вышли, когда бы я призналась? Узнали теперь, и что, легче стало?
— Нет, какое там, он у меня перед глазами как живой! Но скажи, Серафимушка, почему все так выходит? Хорошему человеку такой страшный конец! Искушение это или наказание, а если наказание, то за что? Мне вот теперь кажется, будто и я перед ним виновата. ..
Серафима опять гладила девушку по голове:
— И не думай — ни в чем ты, девочка моя, не виновата. Я тебе ведь тогда еще говорила — забудь о нем совсем, а ты не послушала. Такова судьба! Как это произошло, никто не знает. Может, был он в умопомрачении. Одному Boiy это известно. Не терзай себя, Ксеничка, покой тебе сейчас нужен…
— Все равно я молиться за него буду — Господь и там его не оставит! А еще я непременно узнаю, где его похоронили, — решительно объявила Ксения, глядя в глаза своей старенькой наперснице и помощнице.
— Помолись, милая, конечно, помолись: грешникам, говорят, в аду облегчение, когда за них молятся. Только сейчас соснула бы часок-другой. Спи, милая, спи…
Через десять минут убаюканная балерина мирно спала прямо в кресле.
Итак, завершающим, вторым актом представления в соответствии с программой значилась «Жизель» Адана в ностальгической постановке изысканного модерниста Михаила Фокина. В этом случае никаких затруднений не ожидалось: главная партия была давно освоена Коринфской, так сказать, заучена наизусть, с формой у нее все вроде бы было в порядке. Однако неожиданный триумф Светозаровой в «Пахите» настолько разозлил бывшую фаворитку, что она совсем утратила контроль над собой и стала наотрез отказываться выступать теперь уже в своей привычной, наигранной роли. Только после настойчивых уговоров Капитолина «соблаговолила» выйти на сцену. Сегодня она была на редкость неловкой, неповоротливой. Сначала эта история со шваброй в антракте, чуть не лишившая сумасбродную мадам глаза. Потом, во время спектакля, «фокусы» стали продолжаться: танцуя мазурку, балерина то и дело наседала на партнера, просто отдавила ему носки, а один раз так неудачно повернулась, что со всего маху угодила танцовщику локтем прямо в лицо (Иноходцев в сердцах обругал ее: «Ах ты…! Хочешь, чтобы и я окосел?»). В зале, конечно, не слышно, что артисты говорят друг другу вполголоса, но зато прекрасно видны все огрехи в танце.
Директор, нервно наблюдавший за всем этим из своей ложи, то и дело скрывался от стыда за тяжелый занавес и там, устало шепча: «М-да-с, ну и денек!», всякий раз вытирал платком пот со лба и даже глотал лавровишневые капли.
В середине «Жизели» Императорская чета вместе с французской делегацией покинула театр, выразив таким образом явное неудовольствие, следом за ними зал покинула свита. Оставшиеся зрители по разным причинам не уходили: кто-то решил до конца соблюсти правила хорошего тона, кто-то поддался любопытству увидеть своими глазами, чем же закончится и так уже провалившееся выступление, а некоторые не могли уйти из зала, ибо всегда находились здесь только по долгу своей очень серьезной службы.
«Это все Светозарова — сама выкрутилась, а меня сглазила, дрянная девчонка!» — проклинала соперницу Коринфская, выходя на фуэте. Провал был уже налицо, и теперь ее вообще стало раздражать все вокруг: декадентский антураж на сцене, кладбищенская декорация, в каждом зрителе виделся личный враг, желающий позора «заслуженной» балерины. Иноходцев и тот не оправдал доверия, а ведь сам вызвался оскандалить Ксению: «Меня бы так хоть когда-нибудь оскандалил!» — Капитолина неистовствовала на сцене, рассекая воздух подобно пушечному ядру. В этот вечер зрителям предстала тень Жизели, ее противоположность, пугающе-непримиримая и жестокая. Казалось, будто произошла таинственная подмена беспощадной властительницы девичьих душ Мирты и ее кроткой, смиренной пленницы. Всю обиду, всю желчь, ее переполнявшую, Коринфская выплеснула на сидящих в зале. Она кружилась в фуэте, как испорченная юла, периодически сбиваясь с ритма, и вдруг с ужасом заметила, что пол уходит у нее из-под ног! Причины такого ощущения Капитолина не могла понять, пока наконец не увидела, что вращается как раз в центре коммуникационного люка и крышка его фатально оседает вниз! Балерина еще успела соскочить с трещащей крышки и продолжила танец рядом, из последних сил одолевая испуг, но, видно, ей было суждено по-настоящему пострадать в этот вечер. Софиту, своевольничавшему в первом отделении и угрожавшему еще Ксении, теперь, вероятно, вовсе надоело обслуживать сцену, и он, сорвавшись с подвески, попал прямо в несчастную балерину, та же, оглушенная, рухнула в люк, к тому моменту уже открытый. Из зала все выглядело так, будто совсем обезумевшая Жизель угодила во внезапно разверзшуюся могилу, что совершенно не соответствовало ни либретто, ни замыслу постановщика, а, по сути, было настоящим несчастьем: Коринфская получила такие серьезные травмы, что была выведена из строя и потом с трудом вернула форму.