Пробили тревогу, и на «Сынке» в один момент все было готово к бою, но Копыткин ждал первого неприятельского выстрела, стараясь по наружным признакам, хорошо ему известным, угадать имя, а вместе с тем и силы неприятеля. Но прежде нежели он решил, какое английское судно преследует его, как над его головой пронеслось первое вражеское ядро. Неприятель в это время был кабельтовых в двенадцати, и капитан «Сынка» не торопился отвечать, находя разделяющее расстояние еще очень большим.
Неприятель приблизился еще немного, и Копыткин безошибочно определил тогда, что это был корвет «Ровер», вооруженный шестнадцатью 6-фунтовыми бортовыми орудиями и двумя 178-мм на поворотных платформах в носу и на корме. Копыткин был очень доволен тем, что он имел на корме два орудия. Правда, они были только 152-мм, но зато дальнобойные, и стрельба из них могла быть чаще неприятельской.
Теперь, когда «Сынок» шел своим полным ходом, расстояние между судами почти вовсе не изменялось. По-видимому, их разделяло 10 кабельтовых, не более. Такое расстояние, по крайней мере, назначил капитан комендорам кормовых орудий, решившись отвечать англичанам. Прошло довольно много времени, и оба судна, нанося незначительный вред друг другу, продолжали идти прежним курсом на расстоянии 10 кабельтовых друг от друга.
Но механик «Сынка» недаром хмурился еще утром. В правом цилиндре стук усиливался более и более. Петр Михайлович после тщательного наблюдения за этим стуком пришел к заключению, что ослабла гайка поршня. Безусловно, необходимо было нажать эту гайку, но для этого нужно было открыть крышку цилиндра, значит, остановить машину, по меньшей мере, на полчаса, а как и кто мог теперь потребовать от Копыткина, чтобы он подставил свое неподвижное судно огню неприятеля. Тяжела была обязанность механика, но необходимость заставляла доложить капитану положение дела. Сделав это, он получил приказание пока уменьшить ход до 10 узлов.
Капитан «Сынка» ввиду крайней необходимости решился переменить тактику. Он положил право на борт и, поворотив на 16 румбов, пошел прямо навстречу «Роверу», готовясь дать залп из своего правого борта с расстояния не более 200 сажень (430 м) и наведя орудие в ватерлинию английского корвета. Копыткин, выслушав своего механика, пришел к заключению, что пока еще его судно располагает каким-нибудь ходом, успех боя зависит от меткости прицельного огня, а он знал хорошо своих комендоров и вполне рассчитывал на них.
«Роверу», по-видимому, не понравилась такая тактика, тем более что она была неожиданна, но он теперь уже не мог ничего сделать другого, как приготовиться дать отпор. При сближении судов первыми открыли быстрый и непрерывный огонь скорострельные пушки с «Ровера» и марсовые орудия с «Сынка», а затем почти одновременно раздались залпы с обоих противников.
Страшное и жестокое опустошение пронеслось над палубами «Сынка». Ни один из десяти снарядов «Ровера» не пролетел даром, не сломав, не убив или не исковеркав чего-либо. Два бортовых орудия были приведены в полную негодность, борт пробит в пяти местах над самой ватерлинией, труба пробита. Одна бомба взорвалась в каюте капитана, по счастью пустой в это время. Сам Копыткин был ранен. Но не собственные страдания от раны, не вид убитых и раненых своих товарищей теперь интересовали и занимали его. Он сознавал, что страшный момент для его судна миновал, не принеся ему гибели. Машина шла тем же ходом, трюмы не наполнились водой, руль свободно перекладывался в борта на борт.
Затем все внимание Копыткина обратилось на противника. Он заметил, что «Ровер», пройдя траверз, быстро покатился вправо. Копыткин ожидал и боялся этого. Английскому корвету было гораздо выгоднее, пользуясь своим преимуществом в ходе, идти за «Сынком», громя его из своего носового 178-мм орудия и посылая по временам залпы то правого, то левого борта. «Что теперь предпринять?» — думал Копыткин, следя за «Ровером» и выслушивая доклад механика об увеличивающемся стуке в цилиндре и о невозможности идти далее даже до десяти узлов.
В этот критический момент, к величайшему удивлению капитана, между прочими мыслями пронеслись с быстротою молнии все предполагавшиеся казусы морских сражений, так подробно и отчетливо разыгранных в его присутствии в кронштадтском морском собрании. Как бы легко, спокойно и правильно могли играющие решить и это дело за столом клуба! Мы не знаем, как бы решили его там, в Кронштадте, и как бы решил его сам Копыткин, если б он не заметил, что английский корвет производит необыкновенные эволюции, непредвиденные никакими тактиками. Придя в кильватер «Сынка», он все продолжал катиться вправо и вправо, описывая полную циркуляцию и не прекращая огня.
При второй подобной же циркуляции, по-видимому, уже с уменьшенным ходом, Копыткин убедился, что на «Ровере» случились серьезные повреждения в руле. Оно действительно так и было. В тот момент, когда «Ровер» получил залп, его руль и заклинило в этом положении. Волею случая корвету оставалось одно из двух: или оставить ход вовсе, или вертеться вроде волчка впредь до исправления руля. По-видимому, он избрал последнее.
Копыткину надобно было непременно воспользоваться временным затруднением неприятеля, и он с величайшим риском для своей машины приказал увеличить ход, поворотив опять на 16 румбов и воспользовавшись тем моментом, когда «Ровер» невольно сделал по нем залп со своего еще целого левого борта с расстояния не более 300 кабельтовых. Потом, приблизившись до полукабельтова, под страшным градом выстрелов скорострельных неприятельских орудий, теряя в большом количестве убитыми и ранеными прислугу своей открытой батареи, Копыткин удачно пустил с полубака метательную мину, разорвавшуюся под машинным отделением «Ровера». 80-фунтовая пироксилиновая мина на этот раз верно сослужила свою службу и положила конец смертельному бою. Штурманский офицер Гаганов, стоявший все время с секстантом на мостике для определения расстояний, первый заметил, что «Ровер» начал тонуть.
Капитан «Сынка» долго не верил своим глазам, так как неприятель, по-видимому, сам не замечая своей гибели, продолжал бой с величайшим ожесточением. Но роковой конец приближался, и уже ничто не могло спасти английского корвета. Все его водоотливные средства, отчасти испорченные взрывом, оказались ничтожными в сравнении с прибылью воды в отверстие, сделанное миной. Раздался последний выстрел в «Ровера», и он, как бы от ужаса предстоявшего ему шага, вздрогнул всем своим корпусом и, нагнувшись немного направо, пошел ко дну со всем своим экипажем. С «Сынка» были немедленно посланы все шлюпки для спасения тех из англичан, которые еще могли остаться на воде, держась на обломках или всплывших койках погибшего корвета.
Через полчаса все было закончено, и возвратившиеся катера привезли 50 человек оставшихся в живых из трехсот, составлявших экипаж «Ровера». Пока спасали и подбирали с воды англичан, механик успел поправить цилиндр. Гайку зажали снова, и крейсер мог опять идти вперед каким угодно ходом. Подняв свои шлюпки и разместив пленных, «Сынок» лег на старый курс и пошел обыкновенным средним ходом.
Итак, победа была полная. Но дорого досталась она. Старший офицер был тяжело ранен. Лейтенант Никитин был убит на полубаке при спуске метательной мины. Он пал последней жертвой этого боя. Мичман Зенобин и артиллерийский офицер, смертельно раненные у своих орудий, томились в предсмертной агонии в кают-компании. Из 130 человек 25 оказались убитыми и более 40 ранеными.
Бедный доктор Розанов со своим помощником, слабым и стареньким фельдшером Бровченко, выбились из сил, ухаживая за ранеными. Но, несмотря на усталость и изнурение, по окончаний осмотра и перевязки своих, они обратили внимание и на раненых англичан с «Ровера». Для последних было сделано все, чтобы облегчить их участь, как раненых и как побежденных пленных.
Когда день кончился, и на небе зажглись звезды, на юте «Сынка» уже лежали в ожидании морской могилы прикрытые флагами 28 неподвижных, навеки заснувших бойцов. Недавно им была вверена охрана чести и спокойствия России, и они доблестно пали, исполняя этот великий завет, в сражении с исконными, непримиримыми врагами своей родины.