Кроме того, русские могли использовать и орудия турецких фортов в Дарданеллах. В конце декабря 1877 г. — начале января 1878 г. турецкие войска были полностью деморализованы, и занятие русскими Дарданелл не представляло трудности. Но, увы, из-за нерешительности престарелого канцлера и колебаний императора драгоценное время было упущено.

Извещая русского посла графа Шувалова о решении послать эскадру в Проливы, лорд Дерби пытался его уверить, что это нужно исключительно для обеспечения безопасности проживающих в Константинополе англичан и их собственности от проявлений мусульманского фанатизма, и отнюдь не является враждебной России демонстрацией. В том же смысле высказался и британский премьер перед обеими палатами парламента и в сообщении великим державам, приглашая их последовать примеру Англии и также послать свои эскадры в Босфор.

Граф Шувалов длительное время был настроен проанглийски, но сейчас его прорвало. В письме Горчакову 28 января 1878 г. он призывал канцлера действовать решительно и объявить, что посылка британских броненосцев в Мраморное море освобождает Россию от прежних обещаний Англии и что, если англичане высадят на берег хоть одного матроса, то русские войска будут вынуждены, «подобно им», вступить в Константинополь. «Я думаю, — писал далее Шувалов, — что такая решимость не только не вызовет разрыва, но предупредит его, остановив англичан на наклонной плоскости опасных вызовов, которые без нее, конечно, продолжались бы». [109]

Как записал в своем дневнике Д.А. Милютин, посылка британской эскадры в Черноморские проливы сразу же после заключения перемирия между Россией и Турцией была наглым и вопиющим нарушением Англией не только целого ряда европейских договоров, запрещающих иностранным судам доступ в Проливы, но и обязательств, принятых Англией перед Россией во время войны, которыми были обусловлены все уступки России. Александр II воспринял действия Англии как оскорбление, требующее немедленного возмездия. Заявив своим министрам, что принимает на себя всю ответственность «перед Богом и народом», он 29 января лично продиктовал телеграмму главнокомандующему: «Из Лондона получено официальное извещение, что Англия, на основании сведений, отправленных Лайярдом, об опасном будто бы положении христиан в Константинополе, дала приказание части своего флота идти в Царьград для защиты своих подданных. Нахожу необходимым войти в соглашение с турецкими уполномоченными о вступлении и наших войск в Константинополь с тою же целью. Весьма желательно, чтобы вступление это могло исполниться дружественным образом. Если же уполномоченные воспротивятся, то нам надобно быть готовыми занять Царьград даже силою. О назначении числа войск предоставляю твоему усмотрению, равно как и выбор времени, когда приступить к исполнению, приняв в соображение действительное очищение турками дунайских крепостей».

Однако опять Горчаков и Милютин чуть ли не на коленях стали умолять царя не отправлять этой телеграммы, и, в конце концов, добились своего. На следующий день, 30 января, Александр II отправил брату другую телеграмму, в которой занятие Константинополя русскими войсками ставилось в зависимость от появления английской эскадры в Босфоре и от высадки английского десанта на берег. «Вступление английской эскадры в Босфор слагает с нас прежние обязательства, принятые относительно Галлиполи и Дарданелл. В случае, если бы англичане сделали где-либо вылазку, следует немедленно привести в исполнение предположенное вступление наших войск в Константинополь. Предоставляю тебе в таком случае полную свободу действий на берегах Босфора и Дарданелл, с тем однако же, чтобы избежать непосредственного столкновения с англичанами, пока они сами не будут действовать враждебно», — говорилось в телеграмме.

Александр II был в полнейшем смятении. 31 января он в тайне от Милютина и Горчакова все-таки отправил великому князю Николаю Николаевичу свою первую телеграмму, составленную 29 января.

Историограф Александра II Татищев пытался оправдать противоречивые действия царя: «Поступая так, Александр Николаевич, очевидно, хотел посвятить главнокомандующего во все свои намерения, причем одна депеша должна была служить как бы пояснением и дополнением другой. Между ними, в сущности, не было ни малейшего разноречия. Первая телеграмма выражала решимость государя ввести наши войска в Константинополь, как прямое последствие прорыва английской эскадры через Дарданеллы, предоставляя усмотрению великого князя определение времени и способа исполнения этого приказания; вторая же предписывала тотчас же принять эту меру возмездия в случае появления британских броненосцев в Босфоре или высадки англичан на берегах его…»

На самом же деле отправка обеих телеграмм была ничем иным, как классическим русским «казнить нельзя помиловать».

Решение Александра II занять Константинополь вызвало панику в британском кабинете. В тот же день, 30 января, лорд Дерби через посла лорда Лофтуса срочно запросил русское правительство, чем вызвана эта мера: заботой о безопасности христианского населения или же военными причинами, чтобы в то время, когда Англия и другие государства развевают свои флаги в Константинополе, там появилось и русское знамя? Горчаков ответил, что русское правительство руководствуется теми же побуждениями, что и британское, с той лишь разницей, что считает своим долгом покровительствовать не только своим подданным в Царьграде, но и всем христианам вообще, что оба правительства таким образом исполняют долг человеколюбия, и что общее их миролюбивое дело не должно поэтому иметь вид взаимной враждебности.

Но, увы, дальше угроз дело не пошло. А ведь в январе 1878 г. русские войска могли занять без проблем берег Босфора севернее Стамбула. Тогда же можно было потребовать от ошеломленных турок прохода русских судов из Черного моря в тот же Сан-Стефано. Повод мог быть вполне человеколюбивый — эвакуация больных и раненых из русской армии, в чем, кстати, русские весьма нуждались. Пароходы могли привезти в армию не только продовольствие и медикаменты, но и боеприпасы, а главное, морские мины. Несколько десятков мин, поставленных в узком Дарданелльском проливе или даже просто брошенных в него, могли надолго закупорить полив.

Надо сказать, что Морское ведомство подготовило в январе — марте 1878 г. несколько пароходов для постановки мин, правда, не в Дарданеллах, а в Босфоре. Но ни великий князь, ни дипломаты, видимо, вообще не представляли себе, что такое морские мины.

Была и другая важная причина ввода войск в Константинополь или хотя бы занятия пары бухт в Босфоре или Мраморном море. В ходе боевых действий в 1877 г. у русских генералов и политиков постоянно вызывала сильную головную боль угроза Австрии нанести удар по Румынии и Бессарабии и полностью прервать растянутые коммуникации нашей действующей армии. Это было по силам австрийской армии. Другой вопрос, что две трети русской армии не были задействованы в турецкой кампании, и их было достаточно, чтобы раздавить лоскутную империю.

Взятие Константинополя могло полностью исключить угрозу австрийцев нашим коммуникациям. В этом случае боевая мощь русской армии резко возрастала. Вместо тысячи километров ужасных дорог от Бессарабии до Адрианополя любой груз мог быть оперативно доставлен по железной дороге до Одессы, Севастополя или портов Азовского моря, а затем за сутки на пароходе или за двое-трое суток на паруснике переброшен в Константинополь. Таким образом, 203-мм мортиры из Брестской или Ивангородской крепостной артиллерии, снаряды, изготовленные петербургскими заводами, и мобилизованные резервисты из Нижегородской губернии могли быть доставлены за неделю в Проливы.

Русская береговая артиллерия из Севастополя, Одессы, Керчи и Очакова могла быть за одну-две недели переброшена к Дарданеллам. Половины ее было бы достаточно, чтобы отразить атаку всего британского флота. В принципе в узких проливах английские броненосцы могли быть расстреляны даже 152-мм мортирами обр. 1867 г. Тонкие броневые палубы английских броненосцев (25–75 мм) не могли выдержать попадания бронебойных мортирных бомб. Броненосцы же ранней постройки вообще не имели брони на палубах.