— Тоже дипломаты нашлись, сферы влияния разграничивают! — ворчливо сказал Дебрев. — Славы и шишек на всех хватит.

Он, однако, и сам скоро привык к тому, что Седюк от строительных дел отходит, и все меньше дергал его: очевидно, в предложенном Назаровым разделении областей была серьезная внутренняя логика, раз и Дебрев ее принимал. По привычке Седюк каждый день расспрашивал у строителей, как идут дела на площадке. Он узнавал заодно, что Назаров опаздывает на планерки, в плохую погоду на открытом воздухе не появляется, произносит идеологически безукоризненные речи на заседаниях, но практической помощи от него — грош. Седюк чувствовал, что отношения с Назаровым приведут к крупной ссоре.

Все это сказалось на разговоре с Назаровым, когда тот прибежал в опытный цех. Седюк не посчитался с тревогой своего начальника.

Вместо того чтобы спокойно сказать ему, что берется проектировать сернокислотный заводик, Седюк резко ответил:

— А что кислота? Она будет нужна только через полгода. Не хочу ломать голову из-за вещей, которые терпят.

Назаров поразился.

— Кислота терпит? Да что ты говоришь! Пойми — без кислоты ни одной электролизной ванны не пустить.

Седюк вспылил. Он грубо прервал:

— Можешь не стараться, Николай Петрович, я эту твою химию в девятом классе сдавал! Вот детишкам в нашем учкомбинате рассказывай — им на пользу пойдет.

Назаров был глубоко уязвлен. Впервые Седюк видел его таким рассерженным. Едва сдерживаясь, он ответил:

— Я тебя не учу, согласен, что производство серной кислоты ты лучше меня знаешь. Вот это меня и поражает: больше всех разбираешься, а так спокоен. Почему?

Сейчас, пожалуй, было самое время прервать начавшуюся ссору и перевести ее в деловой разговор. Седюк уже сам понимал, что хватил лишку — спор был нелепым. Но раздражение против Назарова нарастало слишком давно и требовало выхода. Седюк сказал непримиримо:

— Вот потому и спокоен, что больше вас всех разбираюсь.

Назаров сделал над собой усилие и постарался говорить мягко:

— Извини, но я этого не понимаю, Михаил Тарасович. Возможно, моих знаний не хватает. Мне кажется, это самая трудная наша проблема и нужно заниматься в первую очередь ею. Об этом я и хотел с тобой посоветоваться.

— Не вижу, о чем нам советоваться, — пожал плечами Седюк. — Заниматься серной кислотой я не буду. А Караматин уже приступает к проектированию сернокислотного цеха, будет потихоньку выпускать чертежики — так что и в этом вопросе первым не будешь, проектанты инициативу перехватили.

— Караматин проектирует? А почему ты мне сразу об этом не сказал? — с негодованием воскликнул Назаров. — Мы ведь с тобой не игры играем!

На это Седюк ничего не ответил. Он понимал, что истинная причина его резкого отпора Назарову — личная к нему неприязнь. Говорить об этом он не мог, а находить какие-либо иные причины — значит лгать.

— Да пойми, — сказал он с досадой, — не считаю я это срочным. Первая кислота понадобится не раньше, чем через полгода.

— Вижу, нам с тобой не сговориться, Михаил Тарасович, — сказал Назаров холодно. — Придется решать это дело иным способом.

— Приказом меня обяжешь? — усмехнулся Седюк.

— Приказы мои для тебя — пустое слово, — спокойно возразил Назаров. — Я штатные права хорошо вытвердил и знаю твою самостоятельность в технологической области. Нет, мы сделаем по-другому — пускай Сильченко и Дебрев решат наш спор.

— Твое дело, иди к начальству. А сейчас извини, Николай Петрович, мне пора на занятия в учкомбинат, — сказал Седюк, вставая.

6

Весь путь от опытного цеха до учкомбината Седюк думал о своем разговоре с Назаровым. Разговор этот вставал в нем как отрыжка непереваренной пищи. Седюк знал уже, что был неправ — нельзя обращаться с Назаровым так неоправданно грубо. Конечно, Назаров не гений, пороху он не выдумает и звезду с неба не уведет. Но затруднения с кислотой волновали его искренне, впервые Седюк видел, что Назарова мучает дело, а не соображения мелкого престижа и приятельских отношений. Вот тут бы и поговорить с ним по-хорошему, может, даже и сойтись с ним на этой почве настоящего дела. Вместо этого получилась глупая ссора, чуть ли не бабья свара — нехорошо, нехорошо!

«Крепко же он верит в свою правоту, если собирается идти на меня с жалобой к Дебреву!» — удивленно и одобрительно подумал Седюк.

Ему даже начинала нравиться смелость Назарова. Уж кто-кто, а он, Назаров, знает, что это не так просто — открыто напасть на Седюка в кабинете у Дебрева. Сумрачный, со всеми одинаково неприступный и сдержанный, Дебрев сильно привязался к Седюку. Внешне это выражалось только в том, что он взваливал на него работы невпроворот и спрашивал строже, чем со всех. После того как удался электропрогрев, не было такой комиссии по проверке предприятий и строительных контор, куда бы он не совал Седюка председателем или членом. Однажды, когда Дебрев выговаривал ему за какие-то лесинские грехи, Седюк воскликнул:

— Валентин Павлович, пойми, я не двужильный и за всем в мире наблюдать не берусь.

— Не двужильный, верно, — спокойно согласился Дебрев. — Но жила у тебя крепкая, это нужно учитывать.

Все знали пристрастие главного инженера к Седюку и использовали это.

— Может быть, вы сами пойдете к Валентину Павловичу? — говорил Караматин, когда надо было утвердить какой-нибудь проект. — У вас это скорее пройдет, чем если мы все заявимся!

Разные люди то и дело просили Седюка походатайствовать перед главным инженером, а Янсон однажды сказал язвительно:

— Доказывать вам, Михаил Тарасович, бесполезно, вы с Дебревым все равно по-своему повернете.

«Любопытно, как он изобразит меня перед Дебревым — неучем, ничего не понимающим в технологии, или лентяем, не желающим влезать в трудное и срочное дело? — думал Седюк, шагая во тьме. — А я буду оправдываться и обещать исправиться — забавное положение!»

Только придя в учебный комбинат, Седюк оставил эти волновавшие его мысли.

Занятия в комбинате шли уже три недели. Труднее всего было отыскать хороших учителей, но Караматина добилась от Дебрева специального приказа: все инженеры, у которых она найдет хотя бы маленькое педагогическое дарование, должны шесть часов в неделю отдавать школе. Она извлекла из этого приказа все, что было можно: педагогический талант был найден у Зеленского, у постоянно насупленного Прохорова, начальника ремонтно-механического завода, у насмешливого Янсона и проектанта Пустовалова. С ней не спорили — никто не хотел получать от Дебрева замечания. Не спорил и Седюк, хотя в нем Караматина открыла педагогический гений — ему были отданы все основные дисциплины по металлургии.

Работу свою Караматина, видимо, очень любила и была отличной руководительницей школы — властной, внимательной, чуткой и настойчивой.

Янсон, читавший математику, в начале своей педагогической деятельности совершил крупную ошибку и много крови себе попортил, пока ликвидировал ее последствия. «Посидим, поболтаем, поухаживаем за Лидией Семеновной», — так легкомысленно представлял он себе работу в школе. Один раз он прогулял, другой раз опоздал — Лидия Семеновна не сделала ему замечания, но пришла в класс на занятия и с молчаливым презрением смотрела ему прямо в лицо. Он признавался потом, что это были самые тяжелые часы его жизни. «Еле доплыл до звонка», — жаловался он приятелям.

Его пример оказался хорошей наукой другим. О Зеленском было точно известно, что он держит в своем столе учебники по железобетону и монтажу конструкций и зубрит их в обеденный перерыв.

Седюк не ограничился наваленными на него специальными курсами. После разговора с Караматиной его заинтересовали нганасаны. В их группе преподавались только элементарные предметы — русский язык, арифметика, география, политграмота. Седюк взял арифметику — она не требовала подготовки. Лидия Семеновна ввела его в небольшую комнату, увешанную карандашными рисунками, и сказала ученикам: