Действительно, в ту эпоху в общественном сознании любого уровня (от мудрствующего до обыденного) сетка сословных понятий в редких случаях была нейтральной. Понятия оценивались или со знаком плюс, или со знаком минус. Любое значение термина «крестьянин», любой оттенок его смысла воспринимался тогда положительно. Поэтому закрепление этого слова за основной массой сельского люда означало усиление позитивных моментов в восприятии обществом всех групп земледельцев. Правда, если не будет доказано, что ранее рубежа XV—XVI вв. совокупность терминов, описывавших сельских производителей, расценивалась позитивно. Но это совсем не так. Есть термины, нейтральные по оценочной шкале («люди черные, тяглые», «сельчане», «деревенщики» и т.п.) и даже слегка окрашенные положительно («старожильцы»). Но куда длиннее перечень слов, несомненно воспринимавшихся в обществе со знаком минус. Амплитуда была значительной: от бранно-презрительного «смерда» до снисходительно-сочувственных «сирот». А в промежутке — многочисленные или малолюдные «закупы», «закупные наймиты», «наймиты-челядины», «половники», «половники в серебре», «третники», «люди юрьевские рядовые», «ордынцы», «люди численные» и т.д. Различия в происхождении этих понятий не заслоняли объединяющего момента: их престижность в общественном мнении несомненно была со знаком минус.

Негативная оценка проистекала из их неполноправия как сельских производителей. Владельческие права на обрабатываемую землю у представителей данных групп были малы, так как надел предоставлялся им сеньорами. Формы их личной зависимости были более тяжелыми, поскольку они основывались не только на зависимости по земле. Как правило, такие земледельцы получали крупную ссуду при заведении хозяйства — деньгами, рабочим скотом, семенами. Это и определяло дополнительные моменты в их личной зависимости, связанные с большими затруднениями в прекращении этих отношений. Мера их эксплуатации была обычно выше, чем у крестьян, не бравших подобной подмоги. Наконец, некоторые из этих групп земледельцев не несли государева тягла в полном объеме или же несли его в специфической форме. Этот факт самым выразительным образом оттеняет их сословную ущербность по сравнению с теми сельскими производителями, которые платили все положенные налоги, пошлины, натуральные взимания и отбывали все предписанные повинности. Скорее всего, в их жизни иной была роль общины. Закуп, половник и прочие подобные им земледельцы вступали в отношения зависимости от собственников земли в индивидуальном порядке, эти отношения не опосредовались крестьянским миром. Конечно, такой производитель втягивался в общий ритм хозяйственных и социальных забот общины, которая была в этом заинтересована. Но это происходило далеко не сразу, на протяжении длительного времени. В данном перечне есть крестьяне, оброки и повинности которых были специфически связаны с зависимостью Руси от Орды: они обеспечивали проезд и пребывание в стране представителей ханской власти.

В приведенных выше нейтральных и позитивных терминах зафиксированы другие прослойки крестьян XIII—XV вв. Объединяющие их признаки — наследственная, прочная связь с наделом и большие владельческие права на него; полнокровное участие во всех сферах жизни общины; вообще полнота обязанностей и прав тяглых земледельцев. Данные признаки заметно разнились у черных (государственных) и владельческих крестьян, но куда важнее само наличие у них этих черт. Возьмем, к примеру, владельческие права на надел. Они связаны с традиционными представлениями крестьян о трудовой заимке как естественном, неоспоримом основании права на дворовой участок, надел с передачей их по наследству и при определенных условиях с правом распоряжения (обмена, продажи). Последнее хорошо прослеживается в актах черносошных крестьян XV—XVI вв. Известны также отдельные аналогичные примеры в светских вотчинах. При переходе в черную или дворцовую волость крестьянин порой как бы прихватывал с собой надел, исходя, надо думать, из таких воззрений. Что и порождало, в частности, судебные конфликты.

Не менее выразительна ситуация, когда старожилец возвращается в вотчину, где он ранее проживал. В таких случаях сокращался срок льготы по сравнению с теми земледельцами, которые призывались впервые. Обычно это трактуется двояко: объясняются возможные мотивы уменьшения льготы, сам же возврат старожильца рассматривается как усиление его прикрепления к земле. Это неверно. Акт возвращения доброволен, он не сопровождался мерами принуждения. В льготных жалованных грамотах, на наш взгляд, фиксируется именно правостарожильца вернуться на свой надел. Иными словами, даже сравнительно длительное отсутствие не разрывает окончательно владельческой связи крестьянина с его наделом, ограничивая тем самым распорядительные права сеньора. Те же старожильцы, участвуя в процессах в качестве знатоков границ владений, выступают не только как индивидуальные лица. Они суть представители той или другой общины и так или иначе отстаивают ее интересы.

Итак, термин «крестьянин» обнимал собой практически всю совокупность прежних понятий, содержательно ближе всего к терминам «люди волостные», «старожильцы», «люди тяглые» и т.п. Последовательное сопоставление прежних и новых понятий подтверждает, таким образом, уже сформулированный тезис. Смена терминов отразила повышение социального престижа крестьянства в обществе, прежде всего за счет отмирания или резкого сужения области применения негативно окрашенных слов (смерды, закупы, половники, сироты и т.п.) и позитивной оценки тяглого крестьянина-общинника, как в рамках черной волости, так и частного имения.

Но, быть может, более уважительное отношение общества к крестьянину сопрягалось с объективным ухудшением его правового статуса и экономического положения? Многие историки, к примеру, полагают, что первый принципиальный шаг в закрепощении крестьян был сделан в Судебнике 1497 г . и даже ранее. Что с этой эпохи началось наступление на права крестьян, усиление их эксплуатации. В этом есть доля истины, но в целом с ними трудно согласиться.

Юридический статус крестьян фиксировался и общегосударственными нормативами (не только Судебником, но и официальными актами), а также обычным правом (общинным и вотчинным). Неверно усматривать главный, если не единственный показатель закрепощения в ограничениях перехода. Необходимо доказать усиление эксплуатации (вотчинно-поместной и государственной), нажим на владельческие права крестьян, их правоспособность. Разве это происходило в XV — середине XVI в.?

Начать с того, что крестьяне индивидуально и в составе общины оставались субъектами права, а не его объектом, и в таком качестве судились сеньориальным или государственным судом. В эти десятилетия сокращался судебный иммунитет феодалов, а значит, по большему кругу дел высшей уголовной юрисдикции владельческие крестьяне подлежали именно государственному суду. Судебник 1497 г . зафиксировал процессуальное равенство черных крестьян и рядовых феодалов в двух отношениях. Они были равноценными свидетелями при признании обвиняемого татем (т.е. вором), существовал единый срок давности для возбуждения иска в поземельных делах. Наконец, Судебник 1497 г . закрепил присутствие судных мужей из «лучших, добрых» крестьян на суде у кормленщиков. Судебник 1550 г . не внес тут никаких принципиальных перемен.

Ни Судебник 1497 г ., ни текущая практика, ни обычное правоне знают ответственности крестьян собственным имуществом за несостоятельность своего сеньора. И наоборот — за гражданские возмещения и уголовные штрафы крестьянин отвечает по суду сам (в ряде случаев, с помощью общины и поруки). Его господин, участвуя в совместном суде, лишь ответствен за исполнение решения и может получить часть судебных пошлин. Наконец, не только черносошные, но и владельческие крестьяне по мере становления органов местного суда и управления (губные избы и т.п.) еще с 30-х годов XVI в. активно привлекались в исполнительный аппарат этих институтов, формировавшихся на базе представительства от локальных сословных групп.