В фильме яйца, которые бросал в толпу Андре, превращаются в своего рода метательные снаряды с маленькой катапультой. Кокетливый веер Кончиты уступает место гроздьям воздушных шаров фаллической формы, которые лопаются рядом с Дитрих в руках радующегося мальчика, а искреннее веселье запыхавшейся молодой жительницы Севильи заменено на бесстрашие и нервную дрожь. Но вполне можно догадаться, о чем думает эта дрожащая и отважная Кончита, похожая больше на паука, сидящего в центре своей паутины и подстерегающего добычу, чем на затравленную хищниками лань. Данное сходство увеличивается тем более, что нам видна только ее великолепная белоснежная и бесстрастная улыбка, все остальное тонет в кружевах, помпонах, скрыто под мантильей и маской, невероятного размера гребнем и погребальными гвоздиками.
Но в результате Марлен «восхитительна» более чем когда-либо. Разумеется, она предстает такой, каким Штернберг видит в своем воображении и при помощи технических средств может создать образ восхитительной женщины. Выражая свое недовольство поведением Антонио, она подносит к губам палец с накрашенным ногтем в перчатке из черного кружева, потом запрокидывает назад голову и смеется, ее глаза обращены к небу, ее переливистый звонкий смех смешивается с общим гвалтом, создаваемым криками толпы, звуком рожков, взрывами, грохотом петард и музыкой корриды. Ослепительное черно-белое изображение делает зрительный ряд каким-то нереальным. Дитрих вносит в это свой вклад, как игрой, так и красотой. Она сама в значительной мере продумывала этот роскошный испанский наряд и удивительный грим, придававший ей сходство с птицей: высоко поднятые дугообразные брови посреди выпуклого лба. Она играла роль Кончиты в соответствии с тем, каким создал ее образ Луис. В частности, вся высокая и гибкая фигура героини была необыкновенно экспрессивна.
Джо не забыл. И выразил ей задним числом свое уважение, восхищение и даже энтузиазм, что особенно резко контрастировало со всеми остальными его воспоминаниями о Дитрих, объективно хвалебными, но довольно желчными. Штернберг в свойственной ему манере вспоминал, как проходили съемки сцены карнавала. Он держит в левой руке пульверизатор с серебристой краской и разбрызгивает ее на декорации, отчего они становятся сверкающими и нереальными, а в его правой руке зажат баллон со сжатым воздухом. «Когда начались съемки сцены, я прицелился в скопление воздушных шаров, и они разом лопнули. Я сделал это для того, чтобы поймать истинное выражение одного из самых бесстрашных и прекрасных лиц в истории кинематографа. Но камера не зафиксировала ни малейшего дрожания век или губ, застывших в неизменно широкой улыбке, в то время как любая другая, но только не эта необыкновенная женщина, слегка вздрогнула бы от страха».
В фильме «Кровавая императрица» Петр III со своими солдатами идет большими гротескными шагами по дворцу, ему навстречу движется Екатерина в сопровождении шуршащих платьями фрейлин. Он отдает приказ прицелиться из ружья прямо ей в сердце. В ответ она, улыбаясь, надевает и завязывает воздушный шейный платок на кончике его сабли. Оказавшись объектом ненависти или желания спесивого мужчины и попав в опасное положение, женщина может только, по выражению Кокто, пустить в ход в качестве оружия свои женские чары. Во второй части фильма «Дьявол — это женщина», в которую внесены изменения по сравнению с романом, Паскуаль застает Антонио с Кончитой и дает ему пощечину для того, чтобы спровоцировать дуэль. Потом, дабы показать, что он отменный стрелок и поэтому от него зависит жизнь противника, прицеливается в игральную карту, находящуюся в нескольких шагах от него. Это червонная дама. Раздается выстрел, «сердечко» насквозь прострелено пулей. Спасая свою любовь, роковая женщина начинает защищаться. Паскуаль все же останется в живых (он будет только ранен), хотя и предоставит возможность Антонио убить его, и Кончита вернется к нему. Их связь продлится, они останутся вместе навсегда, хотя их игра закончена.
В двух книгах: и в вышедшей в 1965 году, где Штернберг пишет о Марлен, и в главе другой книги, опубликованной через десять лет после его смерти, которую Марлен посвятила Джо, — говорится о необычайно длительном союзе людей с разными темпераментами, противоположными характерами (мягкого и податливого мужчины, с одной стороны, женщины с железным характером и благородным сердцем — с другой), общими взглядами (одинаковым образом мыслей), и похоже, что этот союз, основанный на совпадениях и различиях, продолжал по-прежнему существовать.
Вот что пишет Штернберг:
«Когда был завершен последний фильм с ее участием, то из всех уголков земного шара стали раздаваться настойчивые требования, чтобы, наконец, это погубленное мною создание было освобождено от моей железной хватки. Я никого не зажимал в тисках, и термин „погубить“ совершенно не подходит для определения того, во что я ее превратил… Мне говорили, что во время съемок многочисленных фильмов, где она играла уже после моего „фиаско“ в работе с ней, часто, в конце эпизода, она шептала в микрофон: „Джо, где ты?“ Так вот, я здесь, и если она, прочитав эти строки, в очередной раз придет в ярость, то ей стоит вспомнить, что она часто злилась на меня без всякой на то причины».
А вот что пишет Марлен в 1979 году:
«Прежде чем закончить эту главу, надо бы еще сказать о том, чего я больше всего боялась: его презрения. Это было тяжелое испытание. Несколько раз в день он отправлял меня в мою гримерную, чтобы я могла там спокойно выплакаться. Обратившись ко мне по-немецки, он затем поворачивался к техническому персоналу и говорил им: „Перекур. У мисс Дитрих снова глаза на мокром месте…“ Он бы, конечно, пришел в ярость, прочитав эти строки. Я и сейчас слышу, как он кричит: „Остановите съемку!“ Но как можно выпустить эту деталь, если я говорю о нем, если я пытаюсь объяснить, чем он являлся для меня и чему не научится ни одна актриса, даже если будет сниматься у самого великого режиссера? Но хватит восхвалений. Прости, Джо! Но я должна была это написать… Я постарела, я смогла понять, насколько одинок ты был в твоем творчестве, и сумела оценить, какой груз ответственности лежал на тебе перед студиями, но главным образом передо мной, и я опять не могу сдержать слез».
Съемки фильма «Дьявол — это женщина» продолжались с октября 1934-го по январь 1935 года. После предварительного показа фильм урезали примерно на 15 минут, без сомнения, эти кадры утрачены безвозвратно. В том числе и эпизод, где исполнялась песня. Впрочем, ее звукозапись сохранилась, и, судя по глубине текста, вряд ли стоит сожалеть о том, что она была вырезана: «Если нет страданий, значит, нет и любви». Вырезанные эпизоды наверняка были более интересными, чем песня. Однако в фильме сохранилась другая песня, она исполняется в центральном эпизоде, где выражаются и творчески преобразовываются самые жестокие и грубые садомазохистские страницы романа.
Марлен не танцует обнаженной перед публикой, сидящей в зале, находящемся за главным залом. И не занимается любовью с Маренито за решеткой на глазах у Паскуаля, потерявшего голову от ревности. Но она поет со сцены, что у нее есть три любовника, и что она верна каждому из них, и что она может быть верна также и тем, кто сидит в зале. Она перечисляет их всех по очереди: «Один — сын… сын…» Похоже, слово, которое автор текста, а это, скорее всего, Штернберг, хотел, чтобы она произнесла, — «шлюха», то есть «сын шлюхи». Данное оскорбление, высказанное не впрямую и не вслух, адресовано, надо понимать, реальным любовникам Марлен. Ну а те, кого она называет, — это сын садовника, сын фермера и сын булочника, которые, как она говорит, ее кормят и дают еще много всего хорошего, прекрасного и нежного.
Песня кончается, раздаются громкие аплодисменты, летят вверх шляпы, Марлен ловит их с радостью хищницы. Одна из них отлетает в сторону и случайно оказывается рядом с Лионелем Атвиллом, тот вяло ее отбрасывает. Если бы в фильме был только один эпизод автобиографического характера, то он выразился бы в этом жесте, полном усталости и отвращения. Сюда же можно добавить ответ Штернберга, вложенный в уста Дона Паскуаля, когда в самом начале Антонио сообщает ему о своем свидании с самым прекрасным из всех созданий, которое он когда-либо видел, и спрашивает, слышал ли он о «живущей в этом городе богине по имени Кончита Перес». Джо, «спрятавшись» за Паскуаля, отвечает: «Нельзя сказать, что ее имя мне незнакомо». Нельзя сказать, что имя Марлен Дитрих ему незнакомо. Снятые крупным планом много раз лицо и взгляд Атвилла постоянно выражают взгляд Штернберга. Он не сводит глаз с Марлен.