– Это точно. Ежели б крали, так этот, мериносовый… – рассудительно объяснил вестовой.

Потом послышались шаги, и Павел Андреевич пошел в комнату Юры. Окинув взглядом комнату, он обратился к Юре:

– Ты не видел мой френч, Юра?

Юра не ответил. Он сделал вид, что очень увлечен чтением.

– Юра, я тебя спрашиваю?! – громче и настойчивее повторил Кольцов. – Ты не видел мой френч?

Юра оторвал глаза от книги, поковырял пальцем подоконник и нехотя сказал:

– Видел.

– Где он?

Юра, понурив голову, молчал. На лбу его собрались морщинки: он что-то лихорадочно соображал.

– Ну?

– Я… я его взял.

– Как – взял? Зачем? – изумленно переспросил Кольцов.

Юра поднял голову, посмотрел на Кольцова и опять молча потупился.

– Юра, может, ты мне все-таки объяснишь?..

Юра продолжал молчать. Губы у него задрожали.

– Я… я не могу сказать… я ничего не скажу, – прошептал он прерывающимся голосом.

Кольцов несколько мгновений молча смотрел на него долгим, выжидающим взглядом, потом резко повернулся, пошел к выходу. Распахнув дверь, он остановился, с укором бросил через плечо:

– А я думал, мы – друзья! – И вышел, забыв закрыть за собой дверь.

Юра еще какое-то время крепился, глотая ком, подступающий к горлу. Потом по его щекам потекли бессильные, горькие слезы.

В кабинет Щукина неуклюже вошел штабс-капитан Гордеев. Остановился у двери, тихо кашлянул.

– Что? – не поднимая головы, спросил Щукин.

– Ваше высокоблагородие, я только что из тюрьмы… ротмистр Волин покончил жизнь самоубийством.

Щукин резко поднял голову.

– Написал на стене камеры: «Присягаю Богу, это – ошибка». И… еще…

– Что?

Штабс-капитан замялся. Он держал в руках какие-то бумаги.

– Что еще? – спросил Щукин со злостью.

– На ваш запрос Казань сообщает… Поручик Волин Алексей Владимирович служил в казанском жандармском управлении, равно как брат его ротмистр Волин Леонид Владимирович… Подтверждают – ротмистр Волин Леонид Владимирович был убит при усмирении студенческих волнений, поручик же Волин в октябре пятнадцатого был откомандирован в Москву. Отзываются о нем с похвалой.

– Это уже не имеет никакого значения, – мрачно процедил сквозь зубы Щукин. – Впрочем… – И он вдруг замер, пораженный предельно простой мыслью: «А что, если это действительно ошибка?.. Если враг – не Волин?.. Если кто-то другой?.. Но ведь это должно означать только одно, что он – Щукин – проиграл эту игру».

Даже само это предположение показалось Щукину чудовищным и нелепым, он верил в безошибочность своего трюка с проверкой.

Штабс-капитан не уходил, ждал распоряжений.

– Вы свободны! – кивнул Щукин.

Гордеев неторопливо вышел. А Щукин продолжал стоять возле стола, и пальцы его выбивали дробь. Так неожиданно поразившая его мысль о полном поражении не оставляла его.

Глава двадцать пятая

– Кто… кто дал вам право освобождать арестованных? – На лице Щукина бушевала неукротимая ярость.

Градоначальник смотрел на Щукина, как кролик на удава, пот страха и унижения заливал ему глаза. Губы у него вздрагивали, но он не пытался оправдаться:

– Я приказал выгнать только железнодорожников, посаженных за мелкие проступки. Это же форменное безобразие – на станции уже стало некому работать. Срываются военные перевозки…

– Вы ответите за свою глупость, если это не нечто большее! – с холодным презрением перебил его Щукин.

Градоначальник побагровел.

– Мне шестьдесят пять лет. Сорок пять из них я прослужил верным слугой его императорского величества. Да-с, прослужил! И никто – вы слышите? – ни разу не посмел меня оскорбить! – задыхаясь от негодования, процедил Щетинин. – И наконец, я выполнял волю командующего!

Щукин удивленно посмотрел на градоначальника.

– Вы хотите сказать, что арестованных приказал освободить командующий?

– Да… То есть не совсем так… – замялся градоначальник и вытер платком мокрое лицо. – Мне позвонили из штаба, и я приехал… Командующий был занят, и мне сказали…

– Кто? – резко спросил Щукин.

– Павел Андреевич… Адъютант его превосходительства… Он сказал, что… ну, что срываются перевозки, а в тюрьме много железнодорожников… командующий гневается. – Щетинин облегченно вздохнул, ему показалось, что наконец он нашел верные слова, оправдывающие его. Он ведь – исполнитель. Всего лишь только исполнитель распоряжений вышестоящего начальства.

Воцарилась тягостная тишина, которая, казалось, длилась бесконечно.

– Идите, полковник! – наконец нарушил молчание Щукин, удрученный непоколебимой простоватостью Щетинина. И, отвернувшись от градоначальника, сел в кресло. Не оборачивался до тех пор, пока тот, возбужденно гремя шашкой, не дошел до двери и не закрыл ее за собой.

Спустя немного времени полковник скорым шагом направился в приемную, вызывающе остановился посередине, не глядя на Кольцова и не обращаясь к нему, спросил:

– Союзники отбыли?

– Так точно, господин полковник! – ровным голосом ответил адъютант. В поведении Щукина чувствовалась некая угроза.

Ни о чем больше не спрашивая, полковник скрылся в кабинете командующего. Теперь Кольцов обеспокоенно смотрел на закрывшуюся тяжелую дверь…

При появлении Щукина командующий отложил в сторону циркуль и карандаши. На столе была расстелена мелкомасштабная карта района Белгорода, Орла.

– Владимир Зенонович, скажите, вы отдавали распоряжение об освобождении из тюрьмы железнодорожников?

Ковалевский машинально снял пенсне, стал медленно протирать его платком, не сводя глаз со Щукина.

– Видите, Николай Григорьевич! Как вам известно, планируется генеральное наступление. – Назидательная интонация командующего неприятно уколола Щукина. – Естественно, предвидятся большие и срочные переброски войск и военных грузов в район основного ударного направления. А транспортное ведомство уже сейчас – да-да, уже сейчас! – жалуется на нехватку паровозных бригад. Не паровозов, заметьте, а паровозных бригад… Однако чем вы так взволнованы?

– Нет-нет, ничего, – досадуя на себя, сказал Щукин. Закравшиеся было в его душу подозрения командующий рассеял. Очевидно, это была всего-навсего халатность градоначальника. Не больше. Подняв глаза на Ковалевского, Щукин глухо добавил: – Из тюрьмы были выпущены железнодорожники из паровозной бригады сто пятого-бис, те самые, не без помощи которых был убит капитан Осипов. Я, конечно, уже принял меры, но поиски пока не дали никаких результатов…

Оба долго молчали: Ковалевский – удивленно, Щукин – уязвленно.

– Вас преследуют неудачи, полковник, – угрюмо напомнил прежний их разговор Ковалевский.

– Нас, ваше превосходительство! – поправил его Щукин, впадая в обычную непроницаемую угрюмость.

– Какими последствиями это чревато? – спросил Ковалевский, не обращая внимания на плохое настроение Щукина.

– Пока не знаю. Но боюсь, боюсь, что сегодняшний день еще будет иметь продолжение!.. – с какой-то мистической верой произнес полковник.

Ковалевский прошелся по кабинету, торопливо вернулся к столу, склонился над картой, словно спешил заняться привычным, понятным и подвластным ему делом и хотя бы на время уйти от неприятностей с той стороны, которая так плотно была защищена до недавнего времени многоопытным Щукиным. Взяв лупу, командующий стал водить ею над картой. Лупа, похожая на выцветшую луну, покружилась и остановилась над точкой с надписью: «Орел».

– Этот район большевики успели сильно укрепить, – с несвойственной его характеру сухостью сказал он. – Но… если на этом участке фронта мы сумеем неожиданно для красных ввести в бой танки, они во многом решат исход наступления.

– Не слишком ли сильно верите вы, Владимир Зенонович, в эти железные коробки? – усомнился Щукин. – Французы неоднократно применяли их, но значительного эффекта не добились.

– А я верю, Николай Григорьевич! На русского мужика, который и автомобиля толком вблизи не видел, эти железные громады способны навести суеверный страх. Остальное сделают войска!