– Поговори, поговори, – лениво отозвался Мирон. – Я тебе в глаз засвечу – враз все увидишь.

– Мерзавцы! Хамы! – громко возмутился спускавшийся следом за Дудицким Кольцов.

Еще когда их вели сюда, на хутор, он все примечал, схватывал цепко, упорно вынашивая мысль о побеге. В пути такой возможности не представилось. А сейчас? Что, если сбросить этих двоих бандитов в подвал? А дальше что? Вокруг полно ангеловцев!.. Нет, бессмысленно.

Все это промелькнуло в голове мгновенно, и в подвал Кольцов стал спускаться без малейшей задержки.

– Хамы, говоришь? – обжег его злобным взглядом Мирон. – Я тебе это запомню. Когда вас решать поведут, я тебя самолично казнить буду. Помучаешься напоследок. Ох и помучаешься!..

В подвале было темно и сыро, под ногами мягко и противно пружинила перепревшая солома. Воняло нестерпимо.

Кто-то кашлянул, давая понять, что в подвале уже есть жильцы.

– О, да этот ковчег уже заселен, – невесело пошутил Кольцов и, когда вверху глухо громыхнула ляда, извлек из кармана коробок, зажег спичку. При неясном и зыбком свете он увидел: в углу, привалившись к старым бочкам, сидели трое офицеров, старший по званию был полковник.

– Берегите спички, – сказал он, поднимаясь.

– Разрешите представиться, господин полковник! Капитан Кольцов! – И обернулся к своим попутчикам: – Господа!

Блеснули влагой бутовые камни, которыми были выложены стены подвала, и спичка погасла.

– Ротмистр Волин, – прозвучал в темноте уверенный голос.

– Поручик Дудицкий.

Наступила пауза, в которой слышался только шелест соломы и чьи-то похожие на стон вздохи.

– Вас, кажется, пятеро? – спросил полковник.

– Мы из другой компании, полковник, – сказал командир с калмыцким лицом. – Командир Красной Армии Сиротин, если уж вас так интересуют остальные.

– Командир Красной Армии Емельянов.

– Бред какой-то, – буркнул полковник и, судя по жалобному скрипу рассохшейся бочки, снова сел на прежнее место. – Красные и белые в одной темнице!

– А вы распорядитесь, чтоб нас выгнали! Мы – не против! – насмешливо отозвался Емельянов.

Полковник промолчал, не принимая шутки. Затем сказал, обращаясь к «своим»:

– Устраивайтесь, господа! Я – полковник Львов! Здесь со мной еще капитан Ростовцев и подпоручик Карпуха!

Кольцов опустился на солому, ощутил рядом с собой чьи-то босые ноги.

– Извините! – Он поспешил отодвинуться.

– Ничего-ничего… Здесь, конечно, тесновато, но… Это я – подпоручик Карпуха… – доброжелательно представился сосед.

– А вот я здесь, справа, – отозвался из своего угла капитан Ростовцев.

Наконец все, как могли, устроились на соломе, после чего Кольцов спросил:

– Вас давно пленили, господа?

– Дня четыре назад… может быть, пять, – отозвался полковник. – Время мы отсчитываем приблизительно. По баланде, которую сюда спускают раз в сутки.

– Мне кажется, что мы здесь по крайней мере месяц, – буркнул капитан Ростовцев.

– Расскажите, что там, на воле? – пододвинулся к Кольцову полковник.

Кольцов немного помедлил: мысленно согласовал ответ со своей легендой.

– Газеты красных не очень балуют новостями, – сокрушенно сказал он. – «Выпрямили линию фронта», «отошли на заранее подготовленные позиции» и так далее. По слухам же, наши успешно наступают и даже, кажется, взяли Луганск.

– Устаревшие сведения, капитан! – оживился полковник Львов. – Луганск мы взяли недели полторы назад, мой полк вошел в него первым. Надеюсь, к сегодняшнему дню в наших руках уже и Бахмут, и Славянск.

– Благодарим вас за такие отличные новости, господа! – с умилением произнес поручик Дудицкий.

– Нам с вами что толку сейчас от таких новостей? – прозвучал чей-то угрюмый голос.

– Ну как же! Со дня на день фронт продвинется сюда, и нас освободят! – ринулся в спор Дудицкий.

– Смешно! – все так же мрачно отозвались из темноты. – Когда наши будут подходить к этой богом проклятой столице новоявленного Буонапарте, нас попросту постреляют. Как кутят.

– Кто это сказал? – спросил полковник.

– Я. Ротмистр Волин!

– Стыдитесь! Вы же офицер!.. – Полковник прошелестел соломой. – Скажите, господа, ни у кого не найдется покурить?

Довольно долго никто не отзывался, затем послышался неуверенный голос:

– У меня есть… Это Сиротин говорит!

– Махорка? – скептически спросил полковник.

– Она самая! – насмешливо ответил Сиротин.

– Ну что ж… Давайте закурим махорки, – согласился полковник и передвинулся к Сиротину.

Протрещала рвущаяся бумага, потом полковник попросил у Кольцова спички, прикурил и, придерживая горящую спичку на уровне своей головы, спросил у Сиротина:

– Интересно, как сложившуюся на фронте ситуацию оценивают там у вас, в Красной Армии?

– Хреновая ситуация, чего там! – категорично заявил Сиротин. – Но, как говорится, цыплят по осени считают… Еще повоюем!

– Мы-то, кажется, уже отвоевались.

– Это вы сказали, ротмистр? – обернулся на голос полковник.

– Нет, это я – подпоручик Карпуха. Мне тоже, как и ротмистру, не хочется себя тешить иллюзиями, господа. Мы уже в могиле. Братская могила, как пишут в газетах. Все!

Кольцов, с усмешкой слушавший этот разговор, прошептал:

– Повремените с истерикой, подпоручик… Надо думать! Быть может, нам еще что-то и удастся!

– Но что?.. Я готов зубами грызть эти проклятые камни!

– Подумаем. Время у нас еще есть, – невозмутимо ответил Кольцов.

– Правильно, капитан. Вижу в вас настоящего офицера, – одобрительно отозвался полковник. – На каком фронте воевали?

– На Западном, господин полковник, в пластунской бригаде генерала Казанцева.

– Василия Мефодиевича?! По-моему, он сейчас в Ростове. Кстати, фамилия ваша мне откуда-то знакома. Вы родом из каких мест? Кто ваши родители?

– Мой отец – начальник Сызрань-Рязанской железной дороги. Уездный предводитель дворянства, – спокойно, не скрывая потомственной гордости, отозвался Кольцов.

– Господи! Как тесен мир!.. – изумился полковник Львов. – Мы с вашим отцом, голубчик, встречались в бытность мою в Сызрани. У вас ведь там, кажется, имение?

– Было, господин полковник, имение… Было… – интонацией подчеркивая сожаление, ответил Кольцов. И подумал, как все же удачно, что полковник имел возможность быть знакомым только с отцом. Будь иначе, эта встреча в подвале обернулась бы катастрофой. А сейчас может даже принести пользу, если они, конечно, вырвутся отсюда. А в то, что вырваться удастся, он продолжал твердо верить, сознательно разжигая в себе эту веру, ибо она подстегивала волю, обостряла, делала изощренней мысль, что в создавшейся ситуации было необходимо. Человек действия, Кольцов не верил в абсолютно безвыходные ситуации.

– Нет, надо же, какая встреча! – продолжал изумляться Львов. Он хотел еще что-то сказать, но послышался короткий стон, и полковник умолк.

– Кто стонет? – спросил Дудицкий.

– Это я, подпоручик Карпуха!

– Он ранен, – пояснил капитан Ростовцев. – Четвертый день просим у этих бандитов кусок бинта или хотя бы чистую тряпку.

– У меня есть бинт. Это я, Емельянов, говорю. Зажгите спичку. – И когда тусклый свет зажженной спички осветил подвал, подошел к раненому: – Покажите, что у вас?

Морщась от боли, подпоручик Карпуха неприязненно посмотрел на Емельянова.

– Любопытствуете?

– Покажите рану! – повторил Емельянов строже. – Я бывший фельдшер… правда, ветеринарный. – И присел около раненого.

Зажглась еще одна спичка. Емельянов склонился к подпоручику, стал осматривать рану. Потом зажгли пучок соломы, всем хотелось помочь Карпухе.

– Ничего серьезного… Кость не затронута… однако крови много потеряли… и нагноение. – Емельянов разорвал обертку индивидуального пакета и умело забинтовал плечо Карпухи.

Волин поднял обертку индивидуального пакета.

– Английский, – удивился он. – А говорят, у красных медикаментов нет!

– Трофейный, – пояснил Емельянов.