– Ваше благородие, я здесь ни при чем… Мне приказали!.. – взмолился фельдфебель.

– Ты все напутал, болван! – болезненно поморщился Кольцов и махнул возле самого носа фельдфебеля лайковой перчаткой. – «Приказали»! Не это тебе приказывали! Выход надо охранять! Сейчас же отправь этого, – он кивнул на часового, – к семафору!

– Слушаюсь, ваше благородие! – Фельдфебель обернулся к часовому и заорал: – Ну что стоишь как истукан, прости господи! Слышал, чего приказали их благородие? Шаго-ом марш к семафору! И смотр-ри там у меня!..

Последних слов фельдфебеля солдат уже не слышал. Придерживая одной рукой винтовку, другой – полу шинели, он во весь дух мчался к семафору. Кольцов достал портсигар, вынул папиросу. На лице его мелькнуло подобие улыбки. Он протянул портсигар фельдфебелю.

– Закуривай, служба!

– Премного благодарен, ваше благородие, – почтительно привстав на носки, кончиками пальцев взял папиросу фельдфебель.

Они закурили. Постояли немного молча.

– Ты вот что! Где стоят конские вагоны – видел? – спросил Кольцов.

– Так точно! Видел!

– Иди туда и прикажи, чтобы дневальные позакрывали двери всех вагонов. Пока не пройдет литерный, из вагонов чтоб никто никуда! Понял? – тоном, не терпящим возражений, произнес Кольцов.

– Понял, ваше благородие! – осовело взглянул на капитана караульный начальник.

– Потом вернешься к семафору, я тоже туда пойду.

Фельдфебель козырнул и, круто повернувшись, побежал в сторону удаленных запасных путей.

Кольцов выждал некоторое время, пока не стихли вдали шаги фельдфебеля, и подошел к стрелке. Постоял, оглядываясь и прислушиваясь. Взялся за рукоять рычага с противовесом и, поднатужившись, перебросил его в противоположную сторону. Резким металлическим звуком щелкнули рельсы, открывая выход с запасного на главный путь.

Затем Кольцов, пригибаясь, побежал к паровозу. Машинист и кочегар не особенно удивились, увидев офицера, влезающего по лестнице на паровоз. Плащ у него был расстегнут, блестели аксельбанты, и они поняли, что это важный чин.

Кольцов встал боком в тени тендера, заваленного углем, и жестко приказал:

– Трогайте!

Железнодорожники оцепенело уставились на него. Лицо Кольцова стало почти неузнаваемым, словно каменным от напряжения. Руки он держал в карманах плаща.

– Без жезла дежурного по станции не имею права, – первым опомнился машинист, испуганно глядя на Кольцова.

– Даю полминуты. И гарантирую жизнь. Трогайте!

Рука кочегара потянулась к паровозному гудку.

– Руки прочь! – яростно крикнул Кольцов, выхватывая пистолеты. – Застрелю!.. Трогайте! Ну!

Машинист криво усмехнулся. Он уже начинал догадываться о происходящем. Неторопливо вращая колесико, он открыл клапан давления пара и взялся за реверс.

– Трогай! – еще раз повторил Кольцов и поднял на уровне груди оба пистолета.

Паровоз шумно выбросил сильные струи белого, как кипень, пара. Задрожал, пробуксовывая колесами. Гулко громыхнули буфера. И весь состав натужно тронулся с места.

От перрона к паровозу суматошно ринулись люди. Впереди всех – капитан. Он на ходу расстегнул кобуру и, что-то истошно крича, выхватил револьвер.

Кольцов, молниеносно вскинув пистолет, выстрелил.

Капитан ошалелыми глазами посмотрел на паровоз.

Под дулом одного пистолета Кольцов держал машиниста и кочегара, а из второго не целясь стрелял в сторону бегущих.

Паровоз постепенно набирал ход, колеса простучали по стыкам стрелки – и он оказался на главном пути. Изгибаясь, следом за ним выкатывались на главный путь платформы, груженные огромными бревнами.

– Больше угля! – скомандовал Кольцов кочегару.

Кочегар взялся за лопату и открыл топку. Яркий свет залил кабину паровоза… У семафора стоял часовой, которого прислал сюда фельдфебель, и с детским, тупым изумлением смотрел на проплывающий паровоз. Потом мимо него замелькали платформы с лесом. А когда уплыл вдаль красный фонарь хвостового вагона, постовой, обалдело поморгав глазами, вскинул винтовку. Поднимая тревогу, три раза выстрелил в воздух.

Вскоре всадники на всполошенных конях проскакали мимо часового вслед за удаляющимся в ночи составом…

«Ну вот и все, точка… Никакая сила нас теперь не остановит!» – торжествуя, подумал Кольцов. Обернувшись к железнодорожникам и перекрывая гул топки, крикнул:

– Поднимайте до отказа давление и прыгайте!

Машинист посмотрел на манометр, перевел взгляд на кочегара. Тот молча бросал уголь в топку.

Поезд бешено мчался по степи, и стук его колес слился в протяжный гул. Все больше отставали от поезда всадники, круто осаживали коней и в бессильной ярости палили вслед ему из коротких кавалерийских карабинов.

Стриженный «под бобрик» капитан вбежал в станционное помещение, бросился к телефону. Долго и бестолково с остервенением крутил телефонную ручку.

– Чугуев! Чугуев!.. Чугуев? Закройте выходной! Остановите литерный! Перегон занят! – закричал он. – Занят, говорю, перегон, так вас… Что-о? Только что проследовал?

Он грузно осел в кресло, глядя остекленевшими глазами на телефонную трубку. Отшвырнул ее, как отбрасывают ненужную, бесполезную вещь, – и она бессильно повисла на шнуре. Положил голову на стол и так застыл в неподвижности. Свое ближайшее будущее он представлял отчетливо: трибунал, расстрел. И он уже бессилен что-либо изменить в своей судьбе. Ибо до его ареста оставались минуты… «Из пункта А в пункт Б…» Как давно это было – гимназия, воинское училище! Жизнь казалась вечностью… «Из пункта Б в пункт А…» Когда же они встретятся?.. Когда? До ареста капитана оставалось ровно столько времени, сколько понадобится этим двум бешено мчащимся навстречу друг другу поездам.

А затем раскололось небо, взметнулся ослепительно-яркий огненный смерч. От страшного взрыва содрогнулась земля…

Глава тридцать первая

12 сентября Деникин отдал новую директиву войскам о переходе в общее наступление по всему фронту – от Волги до румынской границы. Но это было сказано больше для красного словца – наступать по всему фронту белые войска уже не могли. Наиболее боеспособной и сильной была лишь Добровольческая армия, на нее в первую очередь и возлагал свои надежды Деникин, направив ее клином на Москву.

Донская армия была серьезно расшатана, и казаки, после серии побед и поражений понеся большие потери и на фронтах и от карательных расстрелов, проводимых красными во имя «расказачивания», воевать за пределами края не желали. Еще более ненадежно было кубанское и терское казачество, там шли митинги с требованиями автономии. Так что на правый, кавказский фланг Деникин рассчитывать не мог. По новой директиве Донской и Кавказской армиям отводилась второстепенная роль. Им надлежало лишь сковывать действия красных на фланговых направлениях. Деникин надеялся, что успехи Добровольческой армии подстегнут и донцов и кавказцев.

Был и еще один серьезный расчет у Деникина. Антанта усиленно вооружала армии Юденича и Колчака, и они готовились с новыми силами выступить против Советской республики. В этих условиях Деникин считал нецелесообразным выпустить на военную арену все свои войска: можно было потерять их, и тогда бы оставалось только одно – с завистью взирать на успехи своих соперников.

Военные события на центральном участке фронта – от Курска до Воронежа – развивались с исключительной быстротой. 20 сентября соединения Добровольческой армии, нанеся поражение частям Красной Армии, захватили Курск. Развивая успех, корпус Кутепова, конные корпуса Шкуро и Юзефовича энергично продвигались на брянском, орловском и елецком направлениях. Никогда еще противник не был так близко к самым жизненно важным центрам.

С 21 по 26 сентября состоялся Пленум Центрального Комитета партии, которым руководил Ленин. Наступление Деникина расценивалось как смертельная опасность. ЦК предложил провести новые мобилизации коммунистов и представителей рабочего класса и направить их на укрепление Южного фронта. Обучение военному делу длилось неделю-две, главным оружием был энтузиазм и смертная решимость. С Северного, с Западного фронтов шли к югу несокрушимые части: бригада червонных казаков, дивизии эстонцев и латышей, интернациональные бригады китайцев, венгров, австрийцев…