«Чайка» с рёвом форсируемого мотора перешла в пикирование, быстро набирая скорость.

«Одна очередь, одна очередь» — твердил про себя пилот. С концов плоскостей сорвались белесые шнуры уплотнённого воздуха, выходящий в этот момент из пологого пике «Дорнье-217» быстро рос в сетке прицела. Столяров отсчитывал про себя секунды, не забывая о просадке машины на выходе из пикирования. Стрелка альтиметра быстро крутилась, бешено отщёлкивая сотни метров.

Вот «летающий карандаш» начал набирать высоту, вот он на мгновение завис, есть! «И-153» словно споткнулся, когда из его пулемётов хлестнули короткие очереди! Что-то отлетело, но «Дорнье» упрямо лез на высоту, лётчик вновь нажал на гашетки — но бойки бессильно защёлкали вхолостую. Боеприпасов не было.

Немец же, видимо догадавшись, что советский самолёт безоружен, вновь начал заходить на круг, для атаки растянувшейся внизу на несколько километров колонны. Владимир выхватил взглядом белый круг на одной из машин и похолодел — санитарный обоз… «Раненых добивать, сволочь!» А «двести семнадцатый» уже снижался, шевеля установленной спереди пушкой…

По маленькому, словно букашка, в сравнении, биплану, хлестнули очереди дистанционно управляемых тринадцатимиллиметровых пулемётов. Рефлекторно Столяров дёрнул ручку, уходя от очереди, но затем спохватился, и, стиснув зубы, дал полный газ. «Чайка» рванулась, словно пришпоренный конь, настигая фашиста. Вражеский пилот, поняв, что сейчас произойдёт, попытался уйти в вираж, но было поздно. Бешено вращающийся винт врезался в правый руль бомбардировщика, пронёсся по инерции над кабиной, снеся по пути антенну, и отвалил вправо…

Штурмовик трясся, словно в лихорадке, но держался в воздухе, а узкий, вытянутый «До-217 Е-3» переворачиваясь, нёсся камнем к земле… Через мгновение на истерзанной войной земле появился новый кратер, ставший могилой убийц, а «И-153», с трудом удерживаемый в воздухе, пошёл на аэродром…

— Что случилось, Столяров?

Такими словами приветствовали механики приземлившегося лётчика, глядя на изуродованный пропеллер, разодранное снизу левое крыло и болтающийся на честном слове хвостовой бутик. Измученный посадкой с почти не слушающейся управления машиной Владимир прохрипел:

— Пришлось таранить гада, раненых бомбил…

Сильные руки подхватили его под руки и помогли выбраться из кабины, отвели к сделанной из снарядных ящиков лавочке. Подавальщица поставила перед ним кружку с молоком. Хотя Владимир и был штрафником, но это быстро забылось. Командир полка не раз говорил, что хочет оставить лётчика в полку насовсем и дать ему под начало эскадрилью, так что и отношение к Столярову было соответствующее. Жадно, роняя капли на затянутую в реглан грудь, лётчик сделал несколько глотков холодного молока и выдохнул:

— Спасибо, Настя. Ожил…

— Таранил, говоришь?!

Это появился комиссар полка.

— И свидетели есть? А может, решил вывести машину из строя, чтобы отсидеться на земле?! Вредитель! Дезертир! Расстреляю труса!

Политрук Гельман был единственным командиром в части, который ненавидел Владимира. Уж больно тот был не похож на маленького кривоногого тщедушного уродца с тыквообразной головой и маслеными глазками, своими широкими плечами и светлыми волосами с ярко-зелёными до неестественности глазами. Тем более, что и ростом Столяров превосходил его почти на голову. Если Владимир вымахал в метр семьдесят, то Миша Гельман — едва достигал ста пятидесяти сантиметров…

— Замолчите, комиссар!

Лётчик начал закипать, забыв о том, что надо сдерживаться. Гельман вспылил и схватился за кобуру, забыв, что там нет оружия…

— Тихо! Кто-то едет! А ну, успокоились!

И точно — от въезда на аэродром пылили два «виллиса». Первый затормозил и оттуда спрыгнул лейтенант с малиновыми петлицами, открыл дверцу. На землю ступил хромовый сапог, а затем появился сам владелец обуви.

— Я комиссар госбезопасности Абакумов. Это вы, товарищ лётчик, полчаса назад таранили «До-217» над санитарной колонной?

— Так точно, товарищ комиссар государственной безопасности, я.

— Звание, фамилия?

— Рядовой Столяров, товарищ комиссар госбезопасности.

— Штрафник? Раньше кем был?

— Исполняющий обязанности командира 622 ШАП капитан Столяров. Был расстрелян согласно приказа Љ 227, за отказ казнить несуществующих трусов.

И чуть тише добавил:

— У меня в полку, товарищ комиссар государственной безопасности, трусов не было!

— Погоди, капитан. Как, расстрелян?!

Владимир молча потянул с головы шлем, длинный шрам шёл вдоль виска, прикрытый прядью седых волос.

— Пуля только контузила. Когда хоронить стали — очнулся…

Абакумов покрутил головой, словно ему нечем дышать.

— Командира полка сюда.

Кто-то из механиков брякнул:

— Здесь комиссар части…

Но тот словно не замечал тянущегося изо всех сил политрука. Несколько минут прошло в молчании, но вот, наконец, появился запыхавшийся от бега командир.

— Товарищ майор, как воюет этот лётчик? Отвечайте честно, без утайки.

— Отлично дерётся, товарищ комиссар государственной безопасности! Мне бы таких пилотов побольше, так я бы немцам такое устроил!

Но Абакумов уже услышал интересующее его и вновь обратился к Столярову.

— Сколько пробыли в штрафниках?

— Три недели, товарищ комиссар государственной безопасности.

— Сколько осталось?

— Не знаю, товарищ комиссар государственной безопасности. До искупления, как говорится.

— Считайте, что искупили. Майор, приказываю, первое — немедленно восстановить капитана в звании, второе — выписать ему все необходимые документы, я забираю его с собой.

Гельман решил вмешаться:

— Я, как политотдел части, решительно возражаю против вашего решения и обжалую его в политотделе армии!

Комиссар молча развернулся и смерил его взглядом снизу до верху, затем вновь, словно перед ним пустое место, повернулся к майору.

— В чём дело, командир полка? Что у вас в части за дисциплина?! Почему какой-то младший лейтенант позволяет себе вмешиваться в дела командира части?! Оспаривает решения старшего по званию и должности?!! Под арест его, немедленно!

— Но… Он же комиссар части?

— Товарищ Сталин принял мудрое решение — ликвидировать статус комиссара и ввести в войсковых частях и подразделениях то, что давно было положено — статус единоначалия. [26]Вам ясно, товарищ майор? Я ещё разберусь с вами, что тут у вас за бездельники шатаются на лётном пайке! Страна от себя последний кусок отрывает, а тут всякие сладко жрут и много срут! Летает?!

— Никак нет, товарищ комиссар государственной безопасности!

— Разжаловать, и под арест на семь суток! Потом — на тот берег. И пускай воюет. Я — проконтролирую лично!..

Владимир слушал и не верил своим ушам. А ведь Незнакомый не соврал, точно его забирают отсюда. Куда-то теперь дорога ляжет…

Глава 25

…Ждать нам недолго пришлось. Только не немцы первыми появились, а наши. Точнее — наша… Та самая, военврач. Вся гимнастёрка в крови, идёт, ничего не видит. Как в песне поётся: «голова повязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой земле»… Как она столько прошла — ума не приложу, это с двумя то дырками, да ещё контузией.

Ведь под них расстрелянные немцы нарядились. Раненых добили, да в балку, ветками завалили. А её не до конца. Пуля прошла через глаз и вышла в висок, да в плечо и руку ещё две попало. Одна навылет, а вторая косточки покрошила и мускулы порвала. Так что ключица — вдребезги. Только чудо спасло. Да ещё то, что спешили фашисты, не успели худшего сделать, того, что я в сорок первом насмотрелся. Они ведь и над мёртвыми любят изгаляться. Сколько мы насмотрелись — уж и не упомню. И с выколотыми глазами, и со звёздами вырезанными, и с кожей снятой…

Правда, отдать хочу должное им, зверствовали в основном не сами немцы, а их прихлебатели: латыши, эстонцы, украинцы западные. Ну и прочее отребье европейское.