Вечером Бруно остановился на обочине возле палатки, в которой жарили на углях стейки с косточкой.

И снова не почувствовал вкуса пищи. Даже когда гордый хозяин полил их оливковым маслом собственного приготовления, таким свежим, что оно еще не утратило зеленый цвет, Бруно все равно не ощутил вкуса. Он посыпал свой стейк солью, быстро проглотил его и забрался в кабину фургона, бормоча слова благодарности обиженному хозяину.

Несколько раз фургон останавливался, пасуя перед бесконечными холмами и долинами, и его приходилось чинить, покупая детали в придорожных мастерских. Возле одной из них продавали mandolini — сыр из овечьего молока. Бруно купил несколько кусков про запас, чтобы не останавливаться всякий раз, когда захочется есть. Ему казалось, что он весь провонял грязью и пылью, но ему было наплевать.

Из Тосканы Бруно поехал дальше на север, вдоль берега Лигурийского моря, в сторону Генуи. Здесь он подкрепился minestrone con pesto(супом со свежим базиликом) и farinata, типичным блюдом морского порта (мучной похлебкой из воды, свежего оливкового масла и соли), его готовят на печке, которую топят дровами. Были еще прекрасные croccante sopra е morbida sotto — рассыпчатые жареные хлебцы, но и они не доставили Бруно никакого удовольствия.

Чем дальше на север ехал Бруно, тем сильнее менялся пейзаж. Теперь это был Пьемонт. Длинные прямые дороги, построенные по приказам римских императоров, тянулись через поля, занятые под рисовые плантации. Эта область Италии — крупнейший производитель риса во всей Западной Европе. Каждый вечер, едва солнце скрывалось за заводненным полем, Бруно останавливал свой фургон, ложился спать и сходил с ума оттого, что всю ночь тысячи москитов бились в окна фургона. Питался он в основном простеньким risotto из придорожных osteria, который ели и местные жители, — рисом с курицей или с вездесущими лягушачьими лапками, посыпанным корицей. В него для вкуса добавляется еще и крепкое местное вино. Наконец затопленные рисовые поля кончились, и теперь перед Бруно высились Альпы. Местные жители разговаривали на грубоватом диалекте, их речь представляла собой странную смесь итальянского, немецкого и французского. В придорожных кафе подавали вареное мясо, Sauerkraut [41]и австрийскую сдобную выпечку. Бруно понимал, что в здешнем сыром климате, в снегу, его фургон не выживет, и свернул на восток, к побережью Адриатического моря. Он выбрался на очередную старую дорогу, виа Эмилия, которую в наши дни зовут просто № 90, и снова ехал по прямой, через Эмилию-Романью.

Это кулинарное сердце Италии, здесь возделан каждый дюйм плодородной почвы. В Парме Бруно зашел в несколько магазинов, увешанных гирляндами колбас и ветчин, на каждой красовались разрешения самых разных инспекторов: в отдаленных областях Италии очень заботятся о качестве своей продукции, и лишь нескольким городам между долинами рек Энца и Стироне разрешено именоваться производителями prosciutto di Parma. Огромные коптильни, в которых делается ветчина, располагаются под открытым небом, поэтому воздух в здешних деревнях пропитан мясным духом. В долине к северу от Пармы Бруно попробовал culatello di zibello, вероятно, лучшую пармскую свинину, которая почти не идет на экспорт, даже в другие области Италии: свиной огузок маринуют с солью и специями, зашивают в мочевой пузырь и полтора года держат на влажном речном воздухе. Процесс этот очень сложен, и половина ветчин успевает испортиться, но те, которые выживают, действительно великолепны. В прежней жизни Бруно, почувствовав нежный и сладковатый мясной аромат, растаял бы от счастья. Теперь же он напоминал человека, изучающего пищу по фотографиям или сильно простуженного и не способного почувствовать вкус еды. Его вкусовые рецепторы, прежде очень восприимчивые, стали такими же, как у любого нормального человека.

Кстати сказать, его очень интересовало, как в Модене готовят aceto balsamico tradizionale. Это всего в двадцати милях от Пармы, но местная кухня отличается от пармской, как уксус от мяса. В традиционной acetaia, куда ему разрешили заглянуть через приоткрытую дверь, было много бочек самого разного размера, и их содержимое очень медленно капало в открытые ведра, застеленные оберточной бумагой. В воздухе висел пьянящий мускусный аромат, и даже певчие птицы за окном, казалось, были им одурманены, а потому помалкивали. В качестве ценного подарка Бруно дали на пробу кофейную ложечку пятидесятилетнего виноградного уксуса. Выдержанный, как старый коньяк, идеально сочетающий в себе сладость и кислоту, он был очень крепким на вкус и прогревал изнутри, как лекарственная настойка. Но удовольствия не доставил, а поскольку стомиллилитровая бутылочка стоила несколько сотен евро, покупать ее Бруно не стал.

В другой деревне он остановился, чтобы купить сыр, и наблюдал, как двое хозяев сыроварни гигантскими метелками взбивали сыворотку в огромном чане. От этой работы к вечеру у них будет отваливаться спина, зато получатся две большие сырные головы, а окончательно они будут готовы только через три года. В той же сыроварне делали и slattato, плоский кормовой хлеб, похожий на мексиканскую маисовую лепешку.

По мере приближения к морю на дороге попадалось все больше и больше туристов, которые съезжали с автострады и направлялись на модные курорты в Римини. Пора было снова менять направление. На сей раз Бруно повернул фургон на юго-запад, в глубь полуострова.

Он ехал уже несколько недель, но еще ни разу не видел более унылого и пустынного пейзажа, чем тот, который теперь открылся его взору. Местность называлась Le Marche. Крупных городов здесь почти нет: милю за милей единственными признаками жизни были маленькие села и деревушки, втиснутые в известняковые ущелья. Местные крестьяне на протяжении веков держали свиней, коров и овец, которых выпасали на нескольких горных полях. Дороги здесь были извилистые, они повторяли ландшафт и извивы рек, поэтому ехал Бруно очень медленно. Впрочем, его это вполне устраивало. Ему уже стало ясно, что даже если он где-нибудь остановится и найдет какую-нибудь работу, все равно рано или поздно он снова окажется в Риме, куда ведут все дороги, а это как раз то самое место, где он хотел бы оказаться в самую последнюю очередь. Словно почувствовав настроение водителя, фургон стал сбавлять ход и даже на прямой дороге его скорость не превышала пятьдесят километров в час, а из больного нутра машины извергались клубы черного дыма.

Бруно выехал на еще одну римскую дорогу, виа Фламиниа, которая вела через очень красивое ущелье Фурло. Она тянулась вдоль реки, как и в 220 году до новой эры, когда была построена. Машин на дороге почти не было, и все равно через некоторое время за Бруно выстроилась череда автомобилей, которые нетерпеливо сигналили. Преодолев темный трехкилометровый тоннель, тоже построенный еще древними римлянами, Бруно свернул с дороги и поехал вверх, к горам. Здесь машин совсем не было. Над фургоном лениво кружили орлы, а один раз Бруно показалось, что он слышит волчий вой.

В процессе подъема на Акваланья мотор то громко сопел, то присвистывал, машина ехала все медленнее и медленнее; наконец, закашляв, как заядлый курильщик, она и вовсе остановилась.

Бруно вылез из кабины и стал осматривать заглохший мотор. Он поднялся метров на триста над долиной, между городками Кальи и Читта ди Кастелло. Нигде не было видно ни жилья, ни фермы. Стояла мертвая тишина. Впрочем, судя по отдаленному позвякиванию овечьих колокольчиков и окрикам пастухов, какое-то поселение здесь все-таки было. Да и поля вокруг возделаны. Под каждым деревом сложены дрова, оставленные просыхать до зимы, а на виноградных лозах висят сочные спелые гроздья.

Бруно попытался вернуть мотор к жизни, но ничего не получилось. Один раз ему даже показалось, что он близок к успеху, но мотор только сконфуженно фыркнул и снова впал в коматозное состояние. Бруно вздохнул, взял с заднего сиденья свой рюкзак и приготовился к долгому пути. Он не знал наверняка, куда заехал, а потому пошел вверх в надежде, что за лесом, скрывавшим от него окрестности, окажется какая-нибудь деревушка.