Очень скоро, по мере того, как мертвая зона мозга разрасталась, даже такие короткие эпизоды случались реже и реже, и теперь процесс разрушения затронул не только интеллектуальные способности и восприятие, но даже основные рефлексы. Объект начал страдать недержанием, а когда по привычке старался одеться и привести себя в порядок, путал все на свете. Пытался чистить зубы бальзамом для волос (" Бальзамдля волос? — изумленно подумал Код. — Господи, какими нелепыми иллюзиями мы себя тешим!"), а крем для чистки обуви втирал в голову — то ли еще одно свидетельство стремительной деградации, то ли попытка унять свою вечную мигрень "лечебной мазью". Он натягивал носки словно перчатки, кутал ноги рубашкой, пробовал продеть руки в штанины, и в конце-концов стал совершать такие дикие поступки, что мог причинить себе вред. Однажды утром, посмотрев в перископ, Код увидел, что Объект засовывает в рот бритву с явным намерением проглотить ее, и едва успел добежать до соседней комнаты и спасти Роджерса. Пришло время поселить его у себя, решил Код. Тем более если учесть что происходит в других частях дома.

Вот так на завершающей стадии Эксперимента наш герой стал для своего подопечного не только Посвятителем, но (как сам когда-то предвидел) заменил ему сиделку, и даже родную мать.

Через несколько дней Роджерс попытался совершить едва ли не последний в своей жизни осмысленный поступок.

Код кипятил воду в кастрюле. Рядом он положил несколько яиц, которые собирался сварить. Объект увидел их. У него сразу загорелись глаза.

Он сполз с кровати и ухитрился встать прямо. Потом, извиваясь всем телом, разворачивая туловище то влево, то вправо, пригнувшись и упираясь в пол руками, — таким способом Роджерс теперь передвигался, если ему не помогал Код, — медленно добрался до стола. Потянулся к яйцу, но не смог его ухватить. Код с интересом наблюдал за ним. Объект наконец сумел удержать вожделенный предмет обеими руками. Он отметил свой триумф негромким радостным смехом. Поднял яйцо с явным намерением исполнить свой "коронный номер".

Но координация движений Роджерса была нарушена до такой степени, что он даже не сумел водрузить яйцо на голову. Несколько неуклюжих до нелепости попыток — и Объект буквально размазал его по макушке. Липкая желто-белая слизь полилась с блестящего лысого черепа на лицо, попала в глаза, рот и уши: это выглядело как какое-то дурацкое подобие крещения.

Его руки безвольно повисли. Несколько скорлупок застряли в бровях. Он сиял от удовольствия, будто сейчас исполнил свой замечательный трюк не хуже, чем раньше.

Почему-то от такого зрелища, от каждой детали представшей перед ним картины — убогой насмешки над прежним Роджерсом, его Посвятитель ощутил нечто похожее на угрызения совести; сердце сжалось словно от боли, а на глаза навернулись слезы. Абсурдная пародия на то, что его подопечный считал самым большим своим достижением (что не менее абсурдно) неожиданно, без всяких видимых причин заставила Посвятителя испытать стыд и сострадание, которое угрожало поколебать его хладнокровную решимость ученого.

Зачем? — в один голос вскричали его пробудившиеся чувства. Зачем ты это делаешь? Почему это так необходимо? В чем смысл подобной садистской жестокости?

Но он тут же поборол свою слабость.

Прогресс в научном познании мира! — отчеканил в ответ разум. Что значит один-единственный ничтожный атом в сравнении с необъятным космосом интеллекта? Разве не то же самое делают друг с другом все люди, только в меньшей степени, без четкого плана, и главное — без достойной цели, лишь для удовлетворения своих ничтожных амбиций?

Разве глумление над избранной жертвой не заменяет трусу нож, воткнутый ей в живот? А любые такие мелкие, проникнутые ненавистью поступки — разве они не слабое отражение страшного зла, которое каждый желает причинить своему ближнему?

В чем разница между Посвящением Объекта, — типичного представителя отряда приматов, — и опытами над животными, безжалостными испытаниями, которым их ежедневно подвергают особи его вида? Во имя науки, прогресса, защиты и процветания своей расы. На Западе человек играет с идеями, как маленький мальчик со своим членом. Почему он вообразил, что ему пристала лишь роль исследователя, пытливого ребенка, и никогда не придется стать мухой, которой из любопытства оторвали крылышки? Если Эксперимент Кода действительно выделяется среди прочих подобных изысканий, то только большей гуманностью, ибо лоботомированный Роджерс "сознает" боль и унижение не больше, чем овощ, а разрушение мозга безусловно никак не сказалось на его способности задумываться о грандиозных процессах, происходящих во Вселенной. На самом деле, главная цель Кода и состоит в том, чтобы вырвать внутреннее "я" Объекта из плена тупого мещанского существования, которое ведет его внешняя оболочка. Преобразовать его, посвятить в нечто несравнимо большее, освободить Высшую Сущность, срезав скрывающую Ее плоть, и открыть своему преобразившемуся подопечному мир абсолютной свободы, не связанный законами пространства и времени. Нет, это вовсе не садизм, это… это — кодизм!

Кодизм, учение Света и Обретения.

Кодизм, бесстрашное, без оглядки на последствия, проникновение в самые глубины неведомого.

Кодизм, Der Mythus des Zwanzigsten Jahrhunderts. [7]Бездна взывает к бездне.

Да, именно так!

Приступ слабости прошел. Ни одна слезинка не пролилась. Щемящая жалость, банальное сочувствие к своему ближнему — такому же смертному существу, сменились безмерным, бесстрастным участием, которое свойственно Тому, Кто принимает боль, ибо сознает ее необходимость и предвидит, что она вскоре пройдет. Лицо Кода вновь озарил неземной покой.

Богоподобный. Посвященный.

Он тщательно вытер лицо Объекта кухонным полотенцем, похлопал по спине и пристегнул к Креслу. Потом включил Машину и сел за стол.

Глава 15. Инферно

Страшнее всего для большинства из них были недолгие периоды затишья.

Частая мерная дрожь, сотрясающая стены, полы и потолки, нескончаемая вибрация, недоступная человеческому слуху, но отдающаяся в костях, зубах, мускулах, нервах каждого обитателя "Финландии" и заставлявшая трепетать сам воздух, — с такими новыми реалиями жизни они со временем смирились. Притерпелись к ним. Вот почему неожиданные мгновения тишины и покоя, когда все вдруг замирало, а секунды казались часами, внушали намного большую тревогу: казалось, дом собирается с силами, чтобы обрушить на своих жильцов какие-то новые, невиданные прежде испытания.

Дело в том, что хотя Машина работала только по два-три часа в сутки, вибрации, которые Она передала "Финландии", не прекращались ни днем, ни ночью (не считая коротких пауз). Порожденный Ей импульс заставил пульсировать целое здание, и этот процесс уже не зависел от внешних воздействий, он шел сам по себе. Создавалось впечатление, что многоэтажное чудовище из бетона и стали каким-то непостижимым образом дублировало в масштабах своего макрокосма эксперимент, который Код проводил на Объекте в микрокосме квартиры.

Тишина.

На стуле сально ухмыляется свеча, роняя свет.

Что творится с "Финландией"? Разваливается она, постепенно разрушается от фундамента до крыши, или с домом происходят какие-то страшные и непонятные метаморфозы?

Двери срывались с петель, на потолках по штукатурке поползли трещины, меж досок паркета с быстротой раковых клеток разрастались плесень и грибки. Во всех деревянных деталях неожиданно возникали странные углубления, точь в точь как полости, которые каждый вечер выжигались в мозгу Объекта. Кое-где постоянно чувствовалась мерзкая вонь — словно запах давно немытого тела, которую не скрывает навязчивый аромат пудры и старых духов; в других местах воздух стал отвратительно затхлым и удушливым, будто пропитался взаимной ненавистью обитавших в этой части здания людей, начавших страдать от жестоких приступов тошноты и часто падавших в обморок. То тут, то там, в изгибах коридоров от ковриков шел пар, словно его источал какой-то подземный вулкан; некоторые уверяли, что проходя мимо, слышали, как он рокочет и бурлит у них под ногами. Ночью дом полнился другими звуками: пронзительными криками очнувшихся от кошмарного сна людей и тоскливыми завываниями, исходящими, по уверениям знатоков паранормальных явлений, от неприкаянных душ.