— Я уже видел, — сказал Ардабьев. — Я не думал, что они такие маленькие.

— Больших крокодилов на этой реке мало, — сказал африканец. — Их вообще мало. А из этих малышек мы делаем женские сумки и портфели.

— Вам их не жалко? — спросил Ардабьев.

— Это моя профессия… — пожал плечами африканец. — А вот куриц я сам не режу. Это делает моя жена. А какая охота у вас в России? Я слышал, у вас есть тигры и медведи.

— Еще есть… — вздохнул Ардабьев. — Но их все меньше…

— Когда-нибудь не будет и человека… — сказал африканец. — Люди — единственные животные, которые охотятся друг на друга. Даже гиены этого не делают… Знаете, что звери думают о нас? Звери думают, что они — это люди, а люди — это звери…

Ардабьев постепенно засыпал, прижимая к себе чужого мальчика, и ему все-таки приснился сон.

Ардабьев звонил по телефону девушке в кепке. Из своей пустой квартиры. Перед пустой клеткой, где не было крысы Аллы, которая умерла. И вдруг спина его что-то почувствовала. Взгляд. Ардабьев обернулся. Перед ним стоял неизвестно как сюда попавший человек. У него было лицо всех сразу пассажиров самолета, не хотевших пропускать к трапу детей. На ногах у него были женские тапочки с помпонами.

— Напрасно звоните, — сказал человек. — Провода перерезаны.

Вслед за ним в комнату стали входить другие люди с одинаковыми пассажирскими лицами, и на всех были тапочки с помпонами. Один из вошедших раскрыл зачехленный футляр контрабаса, в котором лежала разобранная винтовка с оптическим прицелом, и стал ее собирать, побрызгивая из лоснящейся швейной масленки. Второй развязал картонную коробку с черными знаками бокала и зонтика и достал оттуда несколько обойм. Другие открыли холодильник, вынули из него крошечного убитого крокодила и стали его есть сырым, отрывая ему лапки и выплевывая на пол крокодиловую кожу, как ананасовую. Съев крокодила, вошедшие стали надвигаться на Ардабьева с тяжелыми несытыми глазами. Ардабьев хотел закричать, но не мог. Ардабьев проснулся в холодном поту и радостно увидел вместо страшных глаз убийц, обступающих его, ясные глаза чужого ребенка, показавшегося ему своим. Мальчик с любопытством смотрел то на Ардабьева, то на портфель, где болтались лапки крокодила. Мальчик осторожно вложил пальчики в зубы крокодила, но крокодил не кусался.

— С добрым утром, Витя! — сказал Ардабьев, хотя еще была ночь.

— Ка-ка… — сказал Витя, и Ардабьев, вспомнив инструкции его отца, вопросительно покосился на маму, но она спала глубоким ровным сном. — Ка-ка, — настойчиво повторял Витя.

«Что же делать?» — лихорадочно подумал Ардабьев.

Он встал с Витей на руках, пошел к туалету. Вдвоем там было тесно и неудобно. Ардабьев поставил Витю на край умывальника и стал снимать с него штанишки, путаясь в лямочках и пуговицах. Под штанишками были пеленки. Ардабьев, поднеся Витю попкой к лицу, понюхал пеленки. От них, кажется, ничем не пахло. В это мгновение только притворно притаившийся Витя успел схватить с умывальника флакон с цветочным одеколоном и грохнул его об пол, так что пол покрылся стеклянным крошевом.

— Ну зачем же так, Витя! — укоризненно сказал Ардабьев.

— Ка-ка, — ответил Витя.

Ардабьев оттянул пеленки. Они были сухими.

— Молодец, Витя… — сказал Ардабьев. — А я думал, что ты сигнализируешь своим «ка-ка» только постфактум… Ну-ка, давай попробуем поработать… — Ардабьев размотал пеленки, аккуратно повесил их на полотенце и поднял Витю над унитазом. — Ну-ка, покряхти, Витя… — сказал Ардабьев. — Это помогает…

Витя недоуменно взглянул на Ардабьева, не поняв его.

— Вот так… — сказал Ардабьев и закряхтел, показывая.

Витя понял и тоже старательно закряхтел, жмурясь от удовольствия новых, исторгаемых им звуков.

Сначала из его розового краника полилась тоненькая прозрачная струйка, попав не в унитаз, а прямо на джинсы Ардабьева.

— Хорошее начало, Витя… — одобрил его усилия Ардабьев. — Теперь переходим к более серьезному делу… Сгруппируйся и действуй… На тебя смотрит все человечество…

Витя понял важность исторического момента и сгруппировался.

— Браво, Витя! — оценил его работу Ардабьев. — Народы мира тебе аплодируют!

Ардабьев вымыл Витину пухлую попку, протер ее туалетной бумагой и неловко стал заворачивать его в пеленки. Кое-как завершив этот сложный процесс, Ардабьев надел на Витю штанишки, пристегнул лямочки и вдруг с ужасом увидел, что Витя вдумчиво ест мыло, ухваченное им с умывальника.

— Разве это вкусно, Витя? — покачал головой Ардабьев, отбирая мыло.

Витя оглушительно заорал, недовольный пресекновением порывов его души. Дверь туалета уже несколько раз дергали, все настойчивей.

— Минуточку… — растерянно закричал Ардабьев, отдирая Витю от ящика с туалетной бумагой, которую он с дикарскими криками стал швырять в воздух.

Ардабьев встал на колени, сметая осколки флакона в туалетную бумагу и задыхаясь от тошнотворного цветочного запаха. Поднявшись, Ардабьев еле успел оттащить Витю от унитаза, куда он, любопытствуя, пытался засунуть свою белокурую ангельскую головку. Дверь туалета уже не дергали, а сотрясали. Открыв дверь, Ардабьев едва протиснулся с Витей на руках сквозь мрачно переминающуюся очередь. В коридоре Витя, яростно болтая ногами, сбил своим сандаликом очки с носа человека, увлеченно читающего журнал «Здоровье».

— Безобразие! — вспылил читатель журнала «Здоровье», еле успев выдернуть очки из-под ног Ардабьева. — Надо запретить детям летать! Аэрофлот — не детский сад!

Только Ардабьев опустил Витю на пол, как тот искусно выдернул свою ручонку из его руки и стремглав помчался по проходу, налетев на хрупкую стюардессу, разносящую прохладительные напитки. Пластмассовые стаканчики разлетелись в разные стороны, орошая лимонадом платья и пиджаки, а металлический поднос ребром рухнул точнехонько на картонную коробку с черными знаками бокала и зонтика, покоящуюся на коленях дамы в светящемся голубом парике. Внутри коробки раздался жалобный треск.

— Мой чешский сервиз! — завопила дама в голубом парике, лихорадочно развязывая бечевки на коробке.

И в этот момент Витя, зачарованный видением светящегося парика, запустил в него ручонки и могуче рванул на себя. Парик отделился от головы дамы легко и плавно, как голубой дымок, обнаружив жидкие слипшиеся волосики. Дама потеряла голос, и с ее губ исходило только шипение, как будто из нее выпустили воздух.

Ардабьев попытался выхватить у Вити парик, но он крепко вцепился в него и размахивал им, как трофеем, издавая воинственные кличи.

— Отдай тете ее игрушку… — ласково сказала Вите стюардесса, и неожиданно для Ардабьева он сразу ей подчинился.

Когда Ардабьев обессилено рухнул вместе с Витей на свое место, тот заинтересовался его бритой головой и начал скрести ее своими маленькими, но острыми ноготками.

— Я ежик, — сказал Ардабьев. — Я могу уколоть. — И боднул Витю.

Вите это понравилось, и он боднул Ардабьева. Бодались они мирно. Но стоило Ардабьеву отвернуться, как Витя дернул за ухо своего спящего младшего брата. Тот истошно завопил. Проснувшаяся мама легонько шлепнула Витю. Витя обиделся и завопил тоже. Получился оглушительный дуэт.

— Не надо нас бить, — сказал Ардабьев Витиной маме. — Мы только что сходили и по-маленькому, и по-большому. А пеленки у нас сухие, потому что мы это сделали не где-нибудь, а в общественном туалете…

— Невероятно… — сказала мама, недоверчиво прощупывая Витины пеленки. — У вас, наверное, тоже маленькие дети.

— Нет, — опустил голову Ардабьев. — У меня нет детей.

— А вы женаты? — не удержалась она. Он ей ничего не ответил.

И вдруг самолет тряхнуло один раз, потом другой.

— Легкая турбулентность… Пристегните ремни! — ласково сказала стюардесса. Но ее ласковость показалась Ардабьеву тревожной.

«Не надо падать, самолет… Не надо… — закрыв глаза, молча попросил Ардабьев. — Здесь летит много хороших людей… А еще летит секрет ардабиолы. Может быть, отец умер не от рака? Может быть, ардабиола все-таки великое открытие?»