Хелидония. Все мне непонятно как скифский язык; ну, а «не забывай Клиния» содержит еще кое-каой небольшой остаток надежды.

Дросида. И мне так кажется. Но все же я погибаю от любви. А Дромон, к тому же, говорил, что Аристенет – подозрительный любитель юношей и под предлогом преподавания заводит связи с самыми красивыми юношами; что он ведет разговоры с Клинием наедине, давая ему всякие обещания, будто сделает его равным богам; что он даже читает с Клинием всякие эротические речи древних философов к ученикам и вообще увивается за юношей. Так что Дромон даже грозил ему довести все это до сведения отца Клиния. …

Хелидония. Ну так не бойся: все будет отлично. Я думаю написать на стенке в Керамике, где Архител обыкновенно гуляет: «Аристенет развращает Клиния». Так что еще и с этой стороны помогу сплетне Дромона…» (Лукиан. Диалоги гетер 10, пер. Б.В.Казанского [Лукиан 2001, т.1, с.149-151])

Изображения

Ликин – вариант имени Лукиан.

(№ 1634). «(1) Ликин. Увидевшие Горгону испытывают, Полистрат, приблизительно то же самое, что я недавно испытал, увидев одну совершенной красоты женщину…

Полистрат. Геракл! Ты говоришь о каком-то сверхъестественном зрелище, чрезвычайно сильно действующем, если даже Ликина поразила незнакомка, хотя она и женщина! Если дело идет об отроках, - с тобою подобное случается слишком даже легко, и скорее, пожалуй, удастся целый Сипил с места сдвинуть, чем тебя увести прочь от красавца, когда ты остановишься напротив него, раскрыв рот и нередко проливая от восхищения слезы – совсем как дочь Тантала…» (Лукиан. Изображения 1, пер. Н.П.Баранова [Лукиан 2001, т.1, с.171])

(№ 1635). « Полистрат. [ Описание Пантеи] Звук ее голоса чрезвычайно мягок: он не настолько низок, чтобы приближаться к мужскому, и не чрезмерно нежен, чтобы казаться слишком уж женственным и вовсе расслабленным; он напоминает голос юноши еще не возмужавшего, - сладостный, ласковый, с нежною вкрадчивостью овладевающий слухом, так что, даже если умолкнет она, напев голоса продолжает звучать и какой-то обрывок его все еще живет в твоих ушах и, звеня, вьется около, словно отголосок, длящий впечатление слуха и оставляющий в душе следы слов, успокаивающих и полных убедительности» (Лукиан. Изображения 13, пер. Н.П.Баранова [Лукиан 2001, т.1, с.176])

Паразит, или О том, что жизнь за чужой счет есть искусство

(№ 1636). «(47). Паразит. Я могу, Тихиад, предложить тебе подлинные слова самого Патрокла о том, что он был паразитом. … Так вот, послушай:

Кости мои, о Ахилл, не клади от своих в отдаленьи:

Вскормленный в вашем дому, пусть лягу я рядом с тобою.

И другой раз, несколько ниже:

Я, - говорит он, - был принят Пелеем,

Вырос на хлебе его и на службу поставлен к Ахиллу,

то есть стал выполнять обязанности паразита. Ведь если бы Гомер хотел назвать Патрокла другом Ахилла, он не говорил бы о «службе», так как Патрокл был свободным человеком. Кого же разумеет поэт под «служителями», раз он не называет их ни рабами, ни друзьями? Паразитов, - это очевидно.

Так и Мериона, что состоял при Идоменее, он тоже называет «служителем», как, я полагаю, называли тогда паразитов. Но посмотри: и в этом случае Идоменея, бывшего сыном Зевса, он не удостоивает названия: «равный Аресу», а говорит это о Мерионе, его паразите.

(48) Да что там! Аристогитон, человек простой и небогатый, как утверждает Фукидид, - разве не был он паразитом при Гармодии? Больше того: его возлюбленным? Ибо это вполне естественно, чтобы разделяющие трапезу делили и ложе тех, кто их кормит. Итак, вот еще один паразит, который вырвал для свободы город афинян из рук тирана и ныне, отлитый в бронзе, стоит на площади рядом с тем, кого любил. Ты видишь теперь, какие люди встречались среди прихлебателей» (Лукиан. Паразит, или О том, что жизнь за чужой счет есть искусство 47-48, пер. Н.П.Баранова [Лукиан 2001, т.1, с.243])

Учитель красноречия

(№ 1637). «Ты же, вступив на другую дорогу, встретишь здесь много разных людей. Среди них встретится тебе некий муж, премудрый и преизящный, с раскачивающейся походкой, с опущенной шеей, с женственным взглядом и медовым голосом, дышащий благовониями, кончиком пальца почесывающий голову, расправляя редкие, правда, но завитые и гиацинтово-темные волосы – словом, пренежнейший Сарданапал, Кинир или сам Агафон, прелестный поэт, сочинитель трагедий. Говорю тебе, чтобы ты узнал его по этим приметам и чтобы не осталось тобою незамеченным существо столь божественное и любезное Афродите и Харитам. Но что я? Пусть глаза твои будут закрыты: стоит ему подойти и сказать одно слово, открывши уста, преисполненные гиметтского меда, и произнося обычные слова, - и ты поймешь, что перед тобою не один из нас, питающихся плодами земли, но некое чудесное видение, вскормленное росой и амбросией» (Лукиан. Учитель красноречия 11, пер. Н.П.Баранова [Лукиан 2001, т.1, с.252]) Далее следует речь новоявленного «Агафона» (13-25).

(№ 1638). «В частной же своей жизни можешь делать все что угодно: играть, пить, развратничать, осквернять браки, или, во всяком случае, хвастаться и всем говорить, будто ты все это проделываешь. Показывай также записочки, полученные, разумеется, от женщин. … А кстати: не стыдись прослыть, с другой стороны, любовником мужчин, хотя ты бородат и, клянусь Зевсом, даже лыс. Но пусть и для этой цели будут у тебя всегда подходящие люди. Если же не окажется подходящих – можешь обойтись и рабами» (Лукиан. Учитель красноречия 23, пер. Н.П.Баранова [Лукиан 2001, т.1, с.255])

(№ 1639). «…О дальнейшем нет мне нужды говорить тебе, сколько в скором времени ты получишь благ от прекрасной Риторики. Погляди на меня: я родился от человека незнатного и даже не вполне свободного: мой отец был рабом в Египте, близ Ксоиса и Тмуиса, а мать – швеей из бедного городского участка. Сам же я, убедившись, что моя красота чего-нибудь да стоит, сначала жил за скудное пропитание с одним жалким и скаредным любовником. Затем я увидел, что эта дорога очень легка, а потому, выйдя из детского возраста и очутившись на вершине, ибо было у меня взято с собою в дорогу – я не хвалюсь, да пощадит меня Адрастея – все, о чем я говорил раньше: были у меня и дерзость, и невежество, и бесстыдство… так вот, прежде всего я стал называться уже не просто «Желанным», но назван тем же именем, что сыновья Зевса и Леды, - Диоскоридом» (Лукиан. Учитель красноречия 24, пер. Н.П.Баранова [Лукиан 2001, т.1, с.256])

Зевс трагический

(№ 1640). « Тимокл - Дамиду. Ты смеешься надо мной, - ты, грабитель могил, негодный, презренный, достойный петли, все оскверняющий человек! Разве мы не знаем, что ты удушил своего брата, что ты прелюбодействуешь и развращаешь мальчиков, - ты, прожорливейший и бесстыднейший человек? Подожди уходить, чтобы я мог тебе надавать ударов и пришибить тебя, наигнуснейшего человека, этим черепком» (Лукиан. Зевс трагический 52, пер. С.Э.Радлова [Лукиан 2001, т.1, с.317])

Собрание богов

(№ 1641). « Зевс. Но ни слова не говори о Ганимеде, Мом. Я рассержусь, если ты огорчишь этого мальчика, порицая его происхождение.

Мом. Поэтому нельзя говорить и об орле, который также находится на небе, сидит на царском скипетре и только что не вьет гнезда на твоей голове, считая себя богом? (9) Или и его пощадим ради Ганимеда?» (Лукиан. Собрание богов 8-9, пер. С.Э.Радлова [Лукиан 2001, т.1, с.320])

Икароменипп, или Заоблачный полет

(№ 1642). « Друг. … Но скажи мне, если тебе нетрудно, каким образом поднялся ты с земли на небо, где сумел ты найти такую высокую лестницу? Ведь ты далеко не похож с лица на пресловутого Ганимеда фригийца, так что довольно трудно предполагать, чтобы орел восхитил тебя, дабы ты стал виночерпием Зевса» (Лукиан. Икароменипп, или Заоблачный полет 2, пер. С.С.Лукьянова [Лукиан 2001, т.1, с.333])