«Новые по устремлению, эти слова допотопны по конструкции; неуклюжие, неповоротливые ихтиозавры языка…

Их слишком много нахлынуло сразу, этих телеграфных адресов вместо слов; они условны, а живое слово безусловно… Они остаются в языке инородными телами – и, равнодушный к их бытию, он извергает их по мере возможности.

…В этих новых словах нет ощущения так называемой внутренней формы. Наши слова обозначают нечто потому, что нечто значат; иногда их этимология (т. е. предшествующее их значение) нам ясна, иногда темна; но мы знаем, что она есть, что слово имеет корень, из которого выросло. У ЦИК'а же нет корня… (стр. 15)… они (аббревиатуры – Ф.) держатся не осмысленностью, а силой» (стр. 17).

Действительно, история доказала недолговечность этих конструкций. Однако еще более недолговечными оказались высказывания самого А. Горнфельда, бесследно исчезнувшие в более позднем издании («Муки слова», Москва-Ленинград, 1927), причесанном и подстриженном под кремлевскую гребенку.

Со временем советская пресса стала критиковать крайности в том процессе, которому в целом сама потворствовала. Можно сказать, что сами официальные органы пришли к признанию массового и губительного для языка злоупотребления сокращениями и старались обуздать «словотворчество» советских чинуш и всех тех, кто преступно-небрежно относится к родному языку:

«Прямым издевательством над читателями являются бессмысленные сокращения, которыми всё еще пестрят многие газеты. Вот заголовки из газеты «Батумский рабочий» – «Практика студентов на БНЗ прошла неудовлетворительно». Какой БНЗ? Где он – этот БНЗ? Что это значит? Только в одном номере газеты «Куединский льновод» (Свердловская область) мы обнаружили следующие сокращения: РКШ, пожохрана, лесозаг, СПО… Люди пишут об интересных, важных, волнующих событиях, о героизме труда. И вот живые, яркие факты нашей жизни незадачливые газетчики обволакивают унылыми, непонятными словами вроде УКС, КПЦ, ДПД, ЛПТ, замдир (это означает – заместитель директора)». (Правда, 2 февраля 1938, Обзор печати).

С осени 1938 г. в почтово-телеграфных отделениях Советского Союза появились объявления, вещавшие, что «с первого сентября сего года сокращения, не употребляемые в разговорной речи и печати, не будут приниматься. Основание: приказ наркома…»

Но приказы наркома приказами, а загадочные и неудобочитаемые сокращения продолжали еще и спустя много лет наводнять даже… сами приказы советских сановников:

«Издательства районных газет получили недавно приказ начальника Главполиграфиздата… Даже человек семи пядей во лбу и с самым высшим образованием не смог бы уразуметь такие, например, слова приказа:

ВНИИППИТ, ПЭО с ВНИИППИТ'ом, ПТУ и т. д.

Давно бы пора отказаться от воспроизведения подобных «слов» на печатной бумаге. Нельзя портить ее словесной продукцией пэоптувнииппитовского качества. Надо и печать уважать, и русский язык, и читателя». (Крокодил, № 15, 30 мая 1950).

Впоследствии тенденции к очищению языка стали развиваться всё более и более. Так, после войны в вышеупомянутом учебнике «Современный русский язык» (стр. 130) находим очень резкое высказывание об аббревиатурах:

«Необходимы разумные ограничения в употреблении и образовании сложно-сокращенных слов. Лишь очень немногие из них попадают в словарный состав языка, большинство остается в пределах условной профессионально-служебной номенклатуры».

С несколько иной точки зрения об аббревиатурах высказывается в своем курсе лекций по лексике Е. Галкина-Федорук (стр. 127):

«На наших глазах стареют и становятся историзмами слова, которые совсем недавно употреблялись, а теперь вышли из активного употребления:

…Нарком, Наркомпрос, Комбед… губсоюз, совдеп, батрачком… рабфак, крестком и т. д.».

После такого перечня сокращенных слов невольно возникает мысль о быстротечности советских форм.

Небезынтересно будет здесь отметить, что широкими массами аббревиатуры часто не воспринимаются как символические сокращения сложных сочетаний слов. В просторечии, обычно, они совершенно утрачивают свое, так сказать, чисто внутрисловесное, аналитическое содержание (это особенно касается инициальных и алфавитных аббревиатур) и ассоциируются непосредственно с самим учреждением, названным в аббревиатуре. Сама же аббревиатура в данном случае теряет свою условную аморфность, т. е. афлективность и, согласно тому или иному окончанию, склоняется в соответствующих падежах:

ЧК – чека:

…в Москве

чекой

конфискован…

(Маяковский, Кафе)

МТС – эмтеес:

…пришел главный механик из эмтееса… [73](Гроссман, Годы войны, 18).

Вглядываясь в родовую функциональность инициально-алфавитных и алфавитно-слоговых аббревиатур, можно установить, что в первом случае четкое соответствие букв аббревиатуры начальным буквам слов, ее составляющих, сохраняет за ней ощутимость непосредственного символа соответствующего словосочетания (Чрезвычайная Комиссия), но с потерей флективности, как, например:

…он работает в ЧК (но… в чеке);

…они служат в РККА (алфавитно-слоговая форма отсутствует).

Когда же, во втором случае, алфавитная аббревиатура раскрывается в алфавитно-слоговую (чека), то она как бы становится обычным словом, подверженным флективности, в согласовании с родовым окончанием (здесь «а»).

Возвращаясь к алфавитным аббревиатурам неслогового типа, можно установить, что при их афлективности им всё же приходится согласовываться в роде и числе с глаголами и прилагательными. Как правило, род определяется основным компонентом аббревиатуры:

СВБ (Союз воинствующих безбожников) принял…

…боевые ОВ (отравляющие вещества).

Если в инициальных и алфавитных аббревиатурах род обычно определяется основным компонентом, то в слоговых он всегда связывается с окончанием, а так как подобные аббревиатуры заканчиваются закрытым слогом, то конечным звуком-буквой оказывается согласный – показатель мужского рода.

Это тяготение аббревиатур к конструкциям мужского рода – только частное явление общей тенденции русского языка, подчеркнутой проф. В. Виноградовым («Русский язык», стр. 70):

«…Не подлежит сомнению, что грамматической базой, отправным пунктом родовых различий имен является в современном русском языке мужской род. Это выражается в том, что всякая тема или корневая морфема, оканчивающаяся на твердый согласный и указывающая на лицо, вещь, учреждение, словом на предмет, может стать без суффикса именем существительным почти исключительно мужского рода (ср., например, сокращенные слова: ширпотреб, домком, комсод, исполком, комвуз, пролеткульт, истпарт и т. д.)».

Создание слов-аббревиатур стимулировалось, главным образом, двумя моментами: во-первых, темпами жизни, т. е. убыстренной речью, во-вторых, бюрократизацией государственного аппарата, принесшей огромное количество названий, определений, стандартизованных категорий и т. п. Конечно, в области фразеологии, где преимущественно действовал уже только один фактор убыстрения, тенденция к сокращениям ощущается слабее, но и здесь мы находим ряд аббревиатур-эллипсисов.

Наиболее примитивные из них это номинализованные прилагательные (см. выше!) и числительные: «Первая конная» (армия), «третий решающий» (год пятилетки). Здесь следует отметить, что подобные эллипсисы, выигрывая, так сказать, в пространстве, становясь короче, одновременно выигрывают и в силе. Номинализующееся прилагательное, т. е. теряющее определяемое им существительное, вбирает в себя значение последнего и приобретает двойную функцию прилагательного-существительного, что создает более компактную образность, фиксирующую внимание именно на эпитете. Подобное соображение можно высказать и в отношении порядковых числительных. Особенной же выразительности эллипсисы достигают при совмещении числительных с прилагательными (ср. растянутое «третий решающий год пятилетки» и краткое «третий решающий»).

Подобная броскость характерна и для фраз-лозунгов, где внутреннее содержание может быть раскрыто только при предварительном знании соответствующего политического момента: